Калямов вспомнил, где это было.

Добравшись до окраины, он вышел на остановке и пошел искать хату.

То место, где он бродил, городом можно было назвать весьма условно. Справа был лес. Слева в просвете между домами виднелось море. Ветер дул именно оттуда, донося запахи водорослей, мазута и еще чего-то весьма специфического. Над домами летали грязные чайки, издавая протяжные резкие скрипы.

— Где же это? — думал Калямов, лихорадочно припоминая маршрут, одновременно стараясь сохранять на лице наглое выражение. — Мы ехали на тачке, он высадил нас…

Он сошел с бетонных плит, образовывавших некое подобие платформы, сделал несколько шагов и увяз в грязи. Дорогу с квадратиком автобусной остановки отделяла от домов широкая полоса перепаханной земли, кое-где поросшей тростником. Местами из нее торчали трубы, куски арматуры и прочий строительный мусор. В центре этого поля, словно памятник первостроителям, стоял увязнувший по самые гусеницы огромный ржавый экскаватор.

Проваливаясь по щиколотку в густую черную жижу, Калямов брел к новостройкам. Вокруг было пустынно, лишь шуршали тростники, хлюпала грязь, кричали чайки. Когда под ногами показался асфальт, Калямов остановился, сделал передышку.

— Где-то здесь, — подумал он и затравленно обернулся. Из той ночи он запомнил лишь детскую площадку, у которой остановилась машина. Плясать надо было от печки.

Площадку Калямов нашел довольно быстро. Немного поразмыслив, он избрал направление и, стараясь не терять из памяти деталей маршрута, двинулся вдоль домов, доставая на ходу сигареты.

Дорожка вывела его к знакомому двадцатиэтажному дому. Там он снова остановился, припоминая этаж, затушил сигарету и вызвал лифт. Только бы он был дома, — лихорадочно думал Калямов, ощущая нервную дрожь. — Я не мог ошибиться. Пятый или шестой, пятый или шестой?

Лифт остановился на пятом этаже. Калямов свернул на площадку, но знакомую дверь не нашел. Значит, шестой, — решил он и поднялся по лестнице. Это была она: черный дерматин, гвозди с желтыми фигурными шляпками, серый глазок. Он позвонил. Ждать пришлось долго. Наконец, в глазке мелькнул свет, но Калямов встал почти вплотную, так что смотревший особенно много не увидел.

— Кто там? — спросили за дверью.

— Толя дома? — жутким фальцетом пропищал Калямов.

С той стороны послышалась то ли сдержанная ругань, то ли рычание, но дверь отворилась. На пороге стоял знакомый парень в очках. Волосы светлые, рост средний, — подумал Калямов и спросил:

— Ты Толя?

— Да, я, — ответил парень и хотел было продолжить, вероятно послать своего собеседника подальше, но Калямов ударил его в солнечное сплетение, вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

— Посторонних шумов не слышно, — отметил он, — значит здесь кроме нас никого нет. Это на всякий случай стоило проверить. Дав парню ногой по печени, Калямов заглянул во все комнаты, на кухню и вернулся в прихожую. Парень начинал приходить в себя.

— Ну как, — спросил Калямов, — самочувствие?

Очкарик судорожно вздохнул, затем выдохнул воздух, сделал пару неверных шагов в сторону кухни.

— Вижу, что ничего, — сказал Калямов, заламывая ему руку.

Парень сделал слабую попытку вырваться, но не сумел.

— Что тебе нужно? — сдавленным голосом спросил он.

— Вот это мы сейчас и уточним, — ответил Калямов.

В комнате он связал парня и, порывшись в хозяйственном шкафчике, достал плоскогубцы, клещи и старый потертый паяльник.

— Мне нужно знать, где находится лаборатория, в которой производят «препарат В».

— Тебя убьют, — злобно ответил парень.

Хамства в свой адрес Калямов не любил. Он включил паяльник в сеть и приступил к работе.

Наступал момент истины.

После благополучно завершившейся оперы генерал и его свита переместились в порт, где взошли на борт прогулочного теплохода «Иван Бунин». Там было все готово к прибытию высокого гостя: сервировка столов поражала своей изысканностью; оркестр, расположенный за интимно освещенной танцплощадкой, ждали своего часа многочисленные гости, приглашенные на банкет, уже собрались.

Едва Квок Чен Ир ступил на палубу, как оркестр грянул что-то торжественное и веселое, а дипломатическая миссия во главе с господином мэром подошла поприветствовать генерала.

— Я очень рад, — сказал Серж Шиловский, стараясь сохранять на лице выражение почтительности и легкой непринужденности. Он все не мог забыть лиц двух беззащитных девочек, ведомых в покои генерала.

— Я тоже, — коротко, но исчерпывающе, а, главное, по-русски, ответил Квок. Это была единственная фраза, которую он произносил без акцента. На ее изучение генерал в свое время обратил особое внимание, ибо она была универсальной и вкупе с некоторыми другими годилась для поддержания любой беседы на высшем уровне.

Шиловский впервые услышал от генерала русскую речь. Ему захотелось отшатнуться, заорать как в анекдоте: «Разговаривает!», но он сдержался и четко произнес:

— Россия — Корея: дружба навек.

— Да, — ответил Квок тоже по-русски, но подвыпившего мэра уже оттеснили. Серж набирался с утра. Сегодня был праздник и ему было можно. Генерал прошествовал дальше.

Когда они сели за стол, Виктор и Константин, до того момента изображавшие бдительную охрану, поняли, что их работа на сегодня завершилась. Их сменили, усадили за отдельный столик, а вокруг генерала стали крутиться бритые качки с тяжелыми челюстями и немигающими глазами профессиональных убийц. Из своего укрытия Миронович заметил корейца, с которым ему довелось иметь дело. Рядом с ним сидел невысокий мужчина, имевший вполне славянские черты лица, но все равно на своего соседа похожий. Их объединяло одинаковое выражение отрешенного спокойствия, характерное для мастеров. Они сидели в компании четырех качков и чего-то ждали. Скоро был их выход.

Банкет был в самом разгаре. Квок Чен Ир почти дошел до кондиции, но еще сохранял более-менее серьезное выражение. До прыжков на стол в расстегнутом мундире с криком: «Да здравствует Ким Ир Сен!» и исполнения национального гимна дело еще не дошло. Пока он не потерял связь с окружающим миром, надо было действовать, иначе весь балаган пойдет насмарку.

Неожиданно на палубе погас свет. Замолчал оркестр, притихли гости. В наступившей тишине явственно прозвучал женский визг, звон и грохот переворачиваемого стола.

— Всем оставаться на местах! — истерично заорал пропитый голос. — Стоять, я сказал!

Снова зажегся свет и все увидели троих грязных изможденных мужчин в черной зоновской робе с номерами. Двое были вооружены автоматами Калашникова, третий держал в руках пистолет. Этот третий кричал:

— Не двигаться, застрелю. Всем стоять!

Кто-то рванулся к поручням. Тут же три ствола изрыгнули пламя, запрыгали по палубе отработанные гильзы, бежавший нелепо подскочил, перевалился через ограждение и с плеском ушел в воду.

Генерал Квок помрачнел. Нельзя сказать, что он испугался, но хмель как-то быстро вылетел из его головы. Что и говорить, момент был выбран удачно.

— Лечь на пол, всем лечь на пол! — проорал высокий тощий зэк, посылая в воздух очередь из своего АКМ. — Лечь на пол, в натуре!

— Сейчас у него кончатся патроны, — хладнокровно подумал генерал. В свое время он неоднократно принимал участие в боевых действиях и его оружием чаще всего служил АК-47. Квок Чен Ир пожалел, что под рукой нет любимого американского кольта, ибо дыра 11,43 мм сразу бы успокоила бы террориста. Машинально он лапнул несуществующую кобуру, но пальцы нащупали лишь мягкую ткань мундира.

— Лучше не двигайтесь, — сказал по-корейски директор конторы «Заготпушнина». — Это сбежавшие из лагерей заключенные, им полагается смертная казнь, так что терять им нечего. Могут и убить.

— Их необходимо обезвредить, — тихо пробурчал Квок Чен Ир.

— Охрана уже работает. Вот смотрите.

Действительно, к беглым каторжникам скрытно, никому не мешая, пробирались кореец и его спутник. Нападавшие демонстративно отвернулись, делая вид, будто внимательно изучают правую часть палубы. Быстро и почти синхронно они прыгнули через стол. Русский рванулся к лагернику с пистолетом, а кореец с криком «Ки-хап!» в прыжке очень красиво сбил с ног высокого зэка и увернулся от пущенной почти в упор автоматной очереди. (Зато на линии огня оказался начальник порта. «Вот я и труп», — подумал он, когда его китель забрызгало жженым пластиком от холостых патронов, а его жена потеряла сознание). Пока кореец расправлялся со вторым, русский поймал в захват руку заключенного и молниеносным движением сломал ее. Заранее об этом они, естественно, не договаривались, но на глазах у толпы все должно было выглядеть правдоподобно. Лагерник упал, пронзительно крича и корчась, прижав к животу поврежденную кисть.

От сильного удара в грудь Миронович упал, АКМ вылетел из рук и заскользил по палубе. Миронович разозлился. Выступать макиварой[10] на потеху гостям! Это вывело его из себя. Он вскочил и устремился к ближайшему противнику — местной спортивной знаменитости, которого звали Олег Зудов. Тот ловко ушел от атаки Мироновича, перехватив его руку, и они закружились, удаляясь к надстройке. Миронович контратаковал, перехватил захват и оказался в выигрышном положении. Олег прижал его к стене. Полускрытые шлюпкой, они были плохо видны гостям.

— Какого черта, — прошипел Зудов, — хрена ты не ложишься?

— А не пошел бы ты в пень! — ответил Миронович. Зудов попытался высвободить руку, но взвыл. Миронович заставил его приподняться на цыпочки и сильным толчком в грудь отшвырнул к парапету. Олег удержался на ногах, взбешенный неожиданной выходкой Мироновича. Теперь его видели все. Зудов не успел ничего понять, когда на его голову обрушился сокрушительный тоби-маваши-гэри[11].