Но она ошиблась.  От самолетов стали отрываться бомбы.

    Девчонки, как учили на занятиях по обороне, скрючились за хлипким укрытием, зажав голову между коленок…

    Оглушающий взрыв, совсем рядом. Посыпались некрупные куски кирпичей, мелкие камушки, пыль… Когда, спустя долгие минуты (или это были бесконечные секунды?) подруги поднялись на ноги  – самолетов уже не было видно, а они, обе, с ног до головы были покрыты красной пылью (в городе находился свой кирпичный завод, поэтому абсолютное большинство построек в городе  было из красного кирпича). За изгородью техникума медленно оседало красное облако – бомба попала в дом рядом.

    Увидев это, девчонки мигом выскочили с террасы, и бросились что было духу бежать через двор – до спасительной щели. Оказалось, что не они одни легкомысленно пренебрегли безопасным укрытием:  совсем рядом откуда-то выскочила и побежала с ними еще одна студентка.

    Внезапно послышались звуки  пулеметной очереди – их ни с чем нельзя было спутать. Один из немцев, сбросивших бомбы, развернул свой самолёт, и, на бреющем полете, принялся строчить из пулемета по «наземным объектам», в том числе и по бегущим подружкам…

   (Я всё думаю – какой был в этом действии глубинный, стратегический замысел немецкого пилота, немецкого солдата? Человека, наблюдавшего через прицел ростки мирной жизни внизу, и все равно жавшего на гашетку пулемета? Наверно, примерно такой же, как и, через 72 года,  у его наземного «коллеги»– снайпера, «срезавшего» такую же легкомысленную девчонку, вышедшую на балкон своего дома на окраине Украинского Славянска, чтоб  поглазеть на настоящую войну, которую до этого видела только по телику, в художественных фильмах … )

  … Уже перед самым укрытием одна из пуль настигла девочку, бежавшую рядом с Лидой и Ниной. Ранение было в ногу, но, в состоянии шока, она успела сделать последнее движение, и все втроем буквально ввалились, упали в щель, на заботливо подставленные руки….

    «Дуры набитые! Куда же вы бежали!» – наперебой зашумели на них те, кто спрятался от бомбежки более разумно, наблюдали за этим «бегом за жизнью» из надежного укрытия, и очень, очень переживали за бестолковых девчонок.

    Вскоре пулеметные очереди стихли, и еще через небольшой промежуток времени, дали отбой воздушной тревоги.

    Занятия не возобновили, и на этот день всех студентов отпустили домой.

    Картину, которую Лида увидела в городе, нам представить трудно. Точнее – представить-то как раз можно, но почувствовать… Одно дело – когда это показывают по телевизору, в кино. Это страшно, отвратительно, это ужасно, и сопереживаешь пострадавшим всей душой, но… это на экране, это где-то в неясном «там», это чужое, а точнее – не своё. И  совсем другое дело – когда идешь по тем местам – улицам, переулочкам, тротуарам у домов – которые до этого были знакомые, привычные, как домашние тапочки, всегда одни и те же, это была незыблемая часть твоего личного мира, почти как небо и солнце, –  и вот  что теперь видишь… видишь и знаешь что это  – уже навсегда, над твоим миром надругались, и он никогда не будет прежним…

    Разрушенные дома. Телега с парой лошадей, прошитых очередью. Телеги с трупами, разорванными на куски… везде – трупы и разрушения…

    Так, через весь город, Лида шла домой, в состоянии шока, не в силах даже побежать.

    Наконец, она дошла. Оказалось, что в их доме все стекла выбиты, а Клава, прижимая к себе маленького Володю, забилась под кровать.  Как она позже рассказала – с начала бомбежки, и пока никто не пришел, ее отчаянно терзала мысль: «Что я теперь буду с ребенком делать, как его кормить, если Лиду с Виктором убили?»….

Это была бомбёжка, которая врезалась в память. Всего одна, вот такая – но её хватило с лихвой…

* щель – укрытие во время бомбёжек: зигзагообразная канава-окоп, прикрытая палками, досками, присыпанная сверху землей.

13. Настоящий коммунист. Война

На фото не стоит дата, однако есть крупная надпись "Лучшие люди завода". Вероятно, фотография предназначалась для доски почета.

   «„Папина до!“ Он называл меня „Папина до!“» – говорит бабушка, и лицо ее освещается грустной, нежной улыбкой, навеянной столь милыми сердцу воспоминаниями.

       Отец и дочь были очень дружны. Папа ездил навещать Лиду во время ее первой (и последней) школьной «путёвки» в Темрюк, в пионерский лагерь. Папа ходил с дочкой-старшеклассницей в кино – если после работы приносил билеты жене, но та отказывалась под предлогом срочных домашних дел. Как-то раз возмущенные соседки доложили: «Ирина Николаевна! Вы должны это знать! Вашего Николая Петровича видели в кино с какой-то молодой девИцей!!! Что же это делается-то!!!». Над этим «разоблачающим сообщением» смеялись всей семьей…

      Я серьезно думаю, что бабушка крепко на меня обидится, если среди череды этих историй не будет отдельной части, посвященной её любимому папе, а моему прадедушке*.

      Бабуля всегда вспоминала о нём с непередаваемой нежностью в голосе. И, хотя дважды была замужем, фамилию так и не сменила, поскольку не могла отказаться от этой частички  самого близкого ей человека. Да и сама я не могу не рассказать о нём, о моём прадедушке, которого мне с детства приводили в пример как Настоящего Коммуниста.

И не то, чтобы он совершил какой-то Великий Подвиг, или жизнь свою всю положил на Алтарь Служения Великим Идеалам… нет. Он просто жил – жил так, как велела ему его совесть. И не мог не быть коммунистом, поскольку был им по своим личным убеждениям, по своей душе. Впрочем…да разве мало было таких людей в то тяжелое время? Рискну предположить, что такая жизнь, такие принципы были правилом, а не исключением.

      Мой прадедушка, Николай Петрович Никонов, родился  в октябре 1896 года.

      Как вспоминает бабуля, он был очень добрый. Не пил, не курил, вообще не имел никаких пагубных страстей. По праздникам, на всеобщем застолье, рядом с ним домашние специально ставили бутылку взвара (некая аналогия компота – сваренные сливы, груши, яблоки), и всем говорили, что у него больной желудок, поэтому алкоголь он не принимает. Хотя это не было истинной причиной. А правда заключалась в том, что отец Николая Петровича работал кузнецом  в шахте**, сильно пил, и, как это бывает,  у сына из-за постоянного наблюдения пьяных сцен в доме, выработалось настоящее отвращение к алкоголю***.

       Николай Петрович закончил всего два класса приходской школы, потом пошел работать кочегаром на паровозе. Видимо, его способности к обучению были на высоте, так как через совсем короткое время его назначили помощником машиниста, а по мере обретения соответствующего опыта и знаний – машинистом паровоза.