Ну все, все! Пора, пора просыпаться…
Это уже, дядя Володя, не смешно. Это в самом деле попахивает патологией. Подобные сновидческие эмпирические упражнения и любования непременно спровоцируют какую-нибудь затейливую психопатологическую бяку с трусливым человеческим разумом…
Почему-то не просыпалось…
Чтобы окончательно удостовериться, что моя персона присутствует в очередном непрошеном сновидении, я попытался защемить правую мочку собственного уха… И не обнаружил искомого на привычном законном месте!
Ну, слава Создателю, — значит сплю! Следовательно, все происходящее не более чем обычный сновидческий бред…
Следовательно, в собственном сне я могу творить, как мне заблагорассудится. Не оглядываясь, так сказать, на общечеловеческие и прочие обычаи и правила жительства…
— Приятель, скажи как на духу — неужели совсем не больно?
Тон лица нормальный. Зрачки не расширены… Странно все это. Слушай, а тебе не приходило в голову, что ты спишь?
— Юродствуйте, господин любитель! Испоганил обе ноги, знаешь… такие дырки, я чувствую, не заштопать, а?
— Не знаю, я не лекарь… И палачом не получается потрудиться. Так, скуки ради согласился поучаствовать в шоу-казни… Идиот! Непонятно — почему этот сволочь-каток застрял тут? И тебя, приятель, и меня мучает почем зря. Впрочем, во мне каких только гадостей не встретишь… ладно, потерпи еще. Скоро все равно все кончится.
— Дай-ка закурить, знаешь! У меня свои, под мышкой, в мешочке припрятаны… Достань, сделай милость, знаешь. Сам видишь, — руки заняты. Затекли, черти, знаешь!
— Покурить захотелось… ну покури, покури! Где под мышкой, какой?
— Да здесь, под левой, в тряпичном мешочке. Жена озаботилась, знаешь.
Я с некоторым сомнением поиз
учал монолитный фасад методично буксующего, перепачканного грязью и сукровицей, жалкого полудохлого вала катка-убийцы и наклонился к жертве, одновременно запуская руку в распах его казенной тужурки…
Как и положено в нормальных сновидениях, я абсолютно игнорировал близстоящую праздную публику, в которой преобладали тележурналистская братия, чиновные сюртуки и обыкновенные стражи правопорядка при расчехленном штатном вооружении: каучуковые палки, автоматы со складными каркасными металлическими прикладами, прозрачные дугообразные пластиковые щиты, изукрашенные многочислеными боевыми шрамами-царапинами…
Вместо лиц, — сплошные круглые, овальные, расплывшиеся и аскетично подобранные личины, — маски-амплуа театра Кабуки…
Потыкавшись в потной тесноватой подмышке приговоренного, мои пальцы наконец наткнулись на нечто геометрическое, проминающееся, заключенное в мягкое, вроде как фланелевое…
И, зажав между пальцами похожее на примятую сигаретную пачку, потянул наружу…
И зачем-то поднял глаза на лениво ворочающийся вал катка, — хрустя подминаемыми и проминаемыми костьми, эта давильная малогабаритная игрушка обрела таки долгожданную инерцию…
И одновременно с моим ошарашенным взглядом-столбняком мою дурную филантропическую длань заклинило, заклещило…
Мой разлюбезный приговоренный ликвидатор, видимо, успел уловить, вернее, почувствовать своими заголившимися до неприличной жути бедрами начало поступательного (давильно неотвратимого) движения механизма и тотчас же выдумал жалобливую просьбу, на которую я, неофит-палач, разумеется, тотчас же (или спустя какое-то нерешительное мгновение) клюнул…
И это одно из последних осмысленных усилий примолкшей жертвы передалось и мышцам его раскинутых распятых рук, и — одна левая каким-то непостижимым чудом сумела вырвать из земли дюралевый метровый клин, к основанию которого была приторочена посредством браслетки из того же легкого авиаметалла…
Перехватившись освобожденной рукою за край клина-клинка, этот пройдошливый тип без размаха подсек меня прямо под икры…
И я завалился, точно половозрелая, цветущая, коварно подпиленная профессиональным лесорубом мачтовая сосна… Завалился прямо на стоически сопящую, наполовину обезображенную тушу жертвы, ноги которой уже были напрочь попорчены, поглощены и утрамбованы в клубную цветисто-землистую бурую мякоть…
В подобные обморочно сновидческие моменты нормальный мозг обязан давать команду на пробуждение — в моем же конкретном случае никаких приказов о выходе из сна я не услышал… Мне предлагалось пройти все испытания на выносливость моего не тщедушного воображения… А вдруг э т о — не сон, а преподлая доподлинная явь? Ведь в явном взаправдашнем быту нынче в точности очаровательные куролесы не возбраняется испробовать, испить и перещупать собственными пальцами и прочими непрочными тактильными и эрогенными зонами, что…
Что же оставалось предпринять в моем распластанном утробно дышащем положении? Вырваться из неодушевленно-стальных объятий предсмертно сипящей подлой жертвы не удавалось, как я ни пыжился, ни отжимался — нас, словно приторочили, — пришили друг к другу суровыми прочнейшими медвежьими жилами… Давильный агрегат между тем уже добрался до пупочного района жертвы…
Я плотно лежал, уже не дергаясь, словно прикрывая, спасая своим жалким бренным организмом — нижний, приговоренный, все еще переводящий сиплое дыхание…
Скосив глаза на профессионального ликвидатора, я встретился с непритворно заинтересованным оглядом садиста-вивисектора, — из его рта, хватающего воздух как бы горстями, вдруг выдулась чудесная кроваво-зеркальная реторта, — и через мгновение, беззвучно лопнув, окропила мою холодильно взопревшую физиономию миллиардом алых тепло-пряных осколков…
Странно, но мне почему-то не приходило в голову — кого-нибудь кликнуть на помощь и как-нибудь выхватиться из мертвецкого идиотского сплина… И присутствующие юридические и правокарательные чины тоже не спешили на выручку… Все были чрезвычайно поглощены поучительным и удивительно занятным нештатным зрелищем: вослед, а то вместе с приговоренным приносился в жертву исполнитель-палач — палач-самоучка-дилетант…
Не отрывая от меня своего дотошного профессионального победительного взгляда, приговоренный вдруг взялся пухнуть, багроветь, точно в его голову впрыснули литровым шприцем свекольный перебродивший сок, отчего его зрачки увеличились, очернясь до окоема радужки, полагая забрать в эту предмогильную черноту часть моей живой сути…
И уже ощущая подпотелым смертно ершащимся затылком придвигающийся хладно тупой стальной монолит, я почти снисходительно усмехнулся этим затягивающим избедно чарующим червленым чарам-крапинам и даже удосужился подмигнуть им — их зазывному меркнущему тускнеющему колеру…
— Шутить изволите, мистер ликвидатор… Я ведь, как русский дурень-колобок, все равно и от вас уйду…
Именно на этой чрезвычайно русской вольнолюбивой (и отнюдь не бахвальной) волшебной фразе мое сумасшедшее высочество соизволило наконец неспешно покинуть неуютные некошмарные несказочные несновидческие чертоги родимого батюшки-самодержца Морфея…