Заходить в это здание всякий раз было настолько тяжело, что этого даже и делать-то не хотелось абсолютно. Уж слишком сильны были воспоминания о тех событиях. Слишком сильны были воспоминания о том, как выглядит госпитальный морг, из которого тебе, слава Богу, конечно, не пришлось самому забирать цинковый гроб, внутри которого лежит твой друг и брат. Да, не пришлось. То сделали другие люди и в другом госпитале. Но он видел, как увозили их с Матвеем боевых товарищей.

Федотов остановился в каком-то метре от ступеней. Перед глазами опять всплыла картина боя. Она приходила всегда, в самые тяжелые моменты. То ли для того, чтобы еще тяжелее сделать его состояние, то ли наоборот, чтобы показать, что сейчас все не настолько тяжело, чтобы переживать сильно о происходящем.

Он постоял какое-то время, глядя прямо перед собой, усилием воли прогнал видение, поправил вязанную шапочку, которую все еще никак не снял, и смело шагнул в "Штаб Красной Армии", как его все тут называли.

Он прошел по узкому коридору и остановился возле высокой обшарпанной двери своего начальства.

Он не стал робко скрестись в дверь, посчитав, что это будет уже совсем лизоблюдством, а сразу резко распахнул ее.

Начальство стояло у окна и недовольно сопело покрытой потом (откуда он его берет поздней осенью-то?) лысиной.

— Федотов! Садись к столу! Есть разговор! А он у нас будет долгим, причем очень! — мужчина преодолел расстояние от окна до стола, на котором покоилось личное дело капитана Федотова Владимира, в два широких размашистых шага, коих ну никак нельзя было ожидать от человека его комплекции. — Я вижу, что оружие ты уже сдал. Оно и правильно! Без оружия как-то легче получается разговаривать.