Петр-Амая впервые в жизни видел соплеменника в таком качестве — владельца самого что ни на есть настоящего капиталистического предприятия. Вглядывался, всматривался в него, стараясь найти во внешнем облике какие-то особые черты. Но ничего такого примечательного не было ни в лице, ни в одежде Саймона Галягыргына, если не считать галстука. Будто он только что вернулся с моря, снял с себя нерпичьи торбаза и штаны, повесил на стену старый гарпун и моток хорошо выдубленного лахтачьего ремня с древним костяным кольцом, украшенным орнаментом, напился чаю и переоделся. Его широкое, темное от ветра и мороза лицо красили пристальные, глубокие черные глаза, светящиеся недюжинным умом.

Гости вошли вслед за хозяином в просторный вестибюль гостиницы «Сивукак».

За ленчем, накрытым в просторном зале с видом на залив Нортон, подавали знаменитых аляскинских крабов и заливное из нерпичьих ластов.

— Вы уже привыкли к местной кухне? — вежливо осведомился Хью Дуглас у Метелицы.

— Чего мне только не доводилось есть за свою жизнь! — весело ответил Метелица. — Пробовал даже варанов в Юго-Восточной Азии и черт знает что еще! А вот у председателя Уэленского Совета, или, по-вашему, мэра, Ивана Теина ел моллюски из моржового желудка.

После ленча Метелица и Дуглас удалились в отдельный номер, чтобы поговорить без свидетелей. Безмолвный официант принес кофе и, уходя, тщательно прикрыл за собой дверь.

— Я с удивлением узнал, что жители острова Малый Диомид категорически против строительства моста, — начал Метелица. — Это может неблагоприятно отразиться на общей атмосфере и, если хотите, на престиже строительства. Мост должен соединить не просто берег с берегом, а прежде всего народы, живущие на этих берегах… Я тщательно ознакомился с проблемой и, честно скажу, в полном замешательстве. Малый Диомид, как и остров Ратманова, — это главные опоры моста. Так или иначе мы затронем местных жителей, их селение — избежать этого никак нельзя.

— Вы совершенно правы, мистер Метелица, — спокойно сказал Дуглас. — И, к сожалению, другого такого места, как Берингов пролив, не существует на земном шаре, чтобы воплотить идею соединения материков…

— Вы меня простите, — снова заговорил Метелица, — это ваше чисто внутреннее дело, но поскольку я в какой-то мере причастен к строительству, то не могу не беспокоиться о судьбе жителей Иналика. Ведь речь идет о людях, об их образе жизни и, наконец, об уникальной культуре, которой больше нет нигде в мире!.. Я уверен, что и вам это не безразлично, мистер Дуглас.

Некоторое время Хью Дуглас молчал, со вкусом допивая остывший кофе. Покончив с этим и вытерев губы белоснежной салфеткой, он почти торжественно начал:

— Дорогой товарищ Метелица! Вы напрасно плохо думаете об американском правительстве. Впрочем, я вас понимаю. Мы, люди прошлого века, часто по инерции мыслим категориями вчерашнего дня. Так вот, я должен сказать вам, возможно даже официально заявить, что жители Иналика получат даже больше того, о чем мечтали! О, они будут весьма благодарны!.. А сейчас, чтобы развеять ваши беспокойные мысли, приглашаю посмотреть цветные панорамы будущего моста, которые мы получили утром от художника Якова Цирцеиса.

В просторном затемненном зале собрались и многие жители Нома. Должно быть, здесь когда-то размещался кинотеатр: потертые кресла стояли в ряд.

Голографическое изображение моста впечатляло. Это было воистину сооружение космической эры человечества!

Подступы к величественному мосту начинались далеко на обоих материках, плавно подходили к берегам и затем как бы возносились на высоту нескольких десятков метров. Само сооружение чем-то отдаленно напоминало старый мост Золотые Ворота в Сан-Франциско. Может, Яков Цирценс знаком с проектом американского инженера Стросса?

Под мостом, далеко внизу, текли воды пролива, бессильно бились о его несокрушимые опоры. Среди колоссальных переплетений, толстенных тросов виднелся островок Малый Диомид. Там, где стояли домики Иналика, было пусто.

Френсис еще раз всмотрелась в изображение, чуть склонилась в сторону: голографическое изображение можно было разглядывать с нескольких точек. Но Иналика все равно не было, или его попросту забыли изобразить, или…

Френсис стало не по себе. Она тихо встала и вышла из зала.

На улице уже стемнело. Но в небе еще не зажигалось ночное освещение. Когда оно было изобретено, темные ночи превратились в яркие искусственно освещенные дни, но потом люди спохватились и вернулись к ночному звездному небу, а само вечернее освещение оставили лишь таким, чтобы пешеход или проезжий могли найти путь.

Плескалась вода в заливе Нортон, и где-то далеко, на краю городка, изредка взвывала собака. В ярко освещенном салуне «Савой» метались тени и слышалась глуховатая музыка и отчетливо — ритм.

Френсис почувствовала чью-то руку на плече и обернулась.

Это был Петр-Амая.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Мне просто захотелось выйти на свежий воздух, — ответила Френсис.

Некоторое время они стояли молча, глядя на огни стоящих в заливе судов. Порой группа огней начинала двигаться, слышалось тарахтенье — здесь еще порой пользовались давно устаревшими моторами внутреннего сгорания, пожиравшими огромное количество горючего.

— Ну как работается на новом месте? — спросил Петр-Амая.

Френсис ответила не сразу.

— Я очень обрадовалась, узнав, что меня берут на работу для книги, хотя до сих пор еще не знаю, что буду делать… И вот я уже специальный помощник начальника Американской администрации строительства Интерконтинентального моста. Никто в моем возрасте в Иналике не мог и мечтать об этом! Отец уже подумывает заказать новый дом, попросторнее: у меня теперь такое жалованье, столько денег, сколько не получает и десяток наших охотников. И всем этим я обязана мосту… И сегодня я увидела мост таким, каким он будет на самом деле. Панорама или фото не дают такого живого впечатления, как голограмма. Это и вправду другая земля, другая жизнь… Но нет там места Иналику…

В голосе Френсис слышалась такая печаль, такая тоска, что Петру-Амае даже показалось, что Френсис плачет.

— Не плачьте, Френсис… Вы видели только изображение. Голограмма снята с макета и потом смонтирована с голограммами берегов.

— Но ведь там нет Иналика! Значит, уже известно, что Иналика не будет! Неужели они все же решились на это?

Теперь Френсис не плакала.

Петр-Амая не знал, как себя держать. Полторы сотни людей живут на островке, в условиях, быть может, худших на всем земном шаре. С точки зрения здравого смысла, им нужно переселиться. Может быть, они даже выиграют, от этого… Но…

— Возможно, что я откажусь от работы, — неожиданно произнесла Френсис. — Я не могу…

Петр-Амая произнес:

— Френсис! Я не верю, что нельзя найти выход… Вот увидишь, милая Френсис, все будет хорошо…

Последние слова Петр-Амая произнес неожиданно для самого себя нежно и мягко.

— Сергей Иванович Метелица на вашей стороне. А это много значит, — добавил Петр-Амая.

Френсис встрепенулась:

— А вы уверены, что он понимает нас, то есть моих земляков?

— Думаю, что понимает.

— Но все-таки он белый человек…

Петр-Амая от неожиданности даже рассмеялся.

— Какой же он белый человек? Сергей Иванович?

— А кто же он? Не чукча же и не эскимос, — удивилась в свою очередь Френсис.

— Не в том смысле белый человек, как ты сказала, — принялся объяснять Петр-Амая. — У нас давно нет такого деления на белых и небелых.

— Официально у нас тоже нет, — сказала Френсис. — Но в каждом взгляде и в рассуждении, если они даже внешне проникнуты так называемой заботой, чувствуется белый человек, его превосходство. Может быть, он даже не замечает этого, а ведет себя так…

— Вы думаете, что и Метелица тоже такой? — с ноткой обиды спросил Петр-Амая.

— Не знаю, — нерешительно ответила Френсис. — Но он не чукча и не эскимос, — повторила она.

Петра-Амаю поражала в девушке неразличимость границы между ее чертами детскими и чертами взрослой женщины. Иногда ему хотелось говорить с ней как с ребенком, просто и прямолинейно воспринимающим действительность, утешать и гладить по голове. Но едва Петр-Амая проникался таким настроением, как Френсис начинала казаться вполне взрослой, женщиной.