— И ради этого ты нас сюда потащил? — спрашиваю, — дело, оказывается, не в миллионе кредиток, а в раскрытии заговора? С каких это пор софтеры занимаются государственными делами? Ты забыл, кто мы такие? Да ты, я вижу, с головой ушел в бизнес и в свои отели! Софтеры ходят в Ниш, чтобы заработать, а не чтобы служить государству. Слоны и без нас это прекрасно делают.

— Ты не понимаешь. Здесь дело не в Слонах и не в президенте, — Паршивец тяжело вздыхает, — президент вообще ничего не знает, а софтеры не служат на государство. Краб хочет связаться с этими людьми, чтобы предложить им свою помощь.

В узком коридоре вдруг наступило тихо. Я тупо смотрел на Паршивца, тот, в свою очередь, смотрел на меня. Сан Саныч и Негодяй притихли.

— Я не понял… что ты сейчас сказал?..

— Краб хочет предложить им свою помощь в свержении Президента, — повторил Паршивец, — он вышел на меня почти сразу после того, как отошел от софтерства, мы с ним поговорили по душам и по делу. Он считает, что софтеры уже не просто мелкие воришки, а двигатели прогресса. С помощью софтеров, сказал он, можно быть глазами и ушами революции. Ведь софтеры, по сути, это люди, которые выступают против государства. Они попирают законы, они почти поголовно недовольны властью. Краб предложил мне подыскать хороших, действительно хороших, софтеров, чтобы они смогли украсть из Архивов файлы на людей, готовящих покушение.

— А откуда он вообще узнал об этих людях?

— Я не спрашивал, — говорит Паршивец, — но я думаю, это в его силах. Краб сказочно богат. Между прочим, это он предложил по миллиону кредиток каждому. Плюс участие в свержении Президента. Если революция случится, мы все станем национальными героями.

— Революции захотелось, блин! — говорит Сан Саныч, — никогда еще не чувствовал себя ослом. Оказывается, меня используют для того, чтобы убрать Президента! Занятно.

— Я, как бы, не похож на революционера, — говорит Негодяй, — но всегда мечтал оказаться в его шкуре. Президент, конечно, скотина порядочная.

— Вот-вот, никто из нас не любит Президента, — говорит Паршивец, — поэтому я вас и собрал. Эти люди не будут громить телеграфы и захватывать Президентский Дворец. Времена таких революций прошли. Сейчас вполне реально совершить информационную революцию. Задавить Президента компроматом, голосованием, всенародным референдумом… миллионы возможностей.

— Тогда почему сразу не похитить файлы на Президента? Сразу станем во главе власти? Я буду Императором. Ты, Негодяй, главным музыкантом дворца. Сан Саныча назначим ответственным за бухгалтерию. А?

Паршивец качает головой:

— Строй не будет меняться. Люди не выйдут на улицы с оружием в руках. Народ просто разочаруется в Президенте и выберет нового. Того, который достоин.

— А нынешнего Президента выбирал не народ? — тихо возражает Негодяй, — разве он не был достоин? На кой ляд за него голосовали, если он не достоин власти?

— Ошибались, — говорит Паршивец, — людям свойственно ошибаться.

— Тогда почему вы уверены, что новый президент будет достоин? — спрашивает Негодяй, — вы же тоже можете ошибаться?

— Можем, — отвечает Паршивец, твердо глядя на Негодяя немигающим взглядом, — никто не защищен от ошибок. Но попытка — не пытка.

— В общем, — встревает Сан Саныч, на секунду опередив меня. Обстановка накалилась до предела, — в общем, будем считать, что все мы здесь ради кредиток. За идеи пусть выступают другие. Идет?

— Вы сами попросили все рассказать, — начинает оправдываться Паршивец, — если вас повесят за разглашение военной тайны, я не виноват.

— Я хочу встретиться с Крабом, когда все закончится, — говорит Негодяй, — он может меня заинтересовать.

Паршивец согласно кивнул.

— А как же те, другие, которые ходили сюда до нас? — я смотрю на Паршивца и думаю о том, что еще он может скрывать.

— Разведка, — коротко говорит Паршивец, — я же должен был знать, на что иду. Все программы, приборы заказывал через Краба, он же их заказывал в столице и доставлял лично мне по своим каналам. Никто в Такере не знает, что у меня есть.

— Вот ты похож на революционера, — говорит Негодяй, — самый настоящий. Если тебя поймают, то повесят, поверь на слово, как бы.

— И все равно это подло, — говорю, — мог бы все рассказать до того, как мы оказались здесь. Или ты боялся, что мы не внемлем патриотическим лозунгам и откажемся? Хорош друг!

— Я не говорил, да. Но только для того, чтобы с вами ничего не случилось. Подумай сам, Грозный. Если тебя берут Слоны за взлом Ниши, то просидишь года четыре, а если возьмут за революционную деятельность, то, может быть, и пожизненным не отделаешься.

— Повесют, — повторяет Негодяй, — как пить дать.

Я открыл было рот, чтобы возразить. У меня вдруг возникло множество интересных вопросов, но в это время позади нас раздался какой-то непонятный, нарастающий звук. В спину ударила волна горячего воздуха. Я обернулся, но ничего не увидел. Только услышал крик Паршивца:

— Электропоезд!

И все понял.

Говорухин едва досидел до окончания дежурства. Иногда он себя так чувствовал — словно в зад вставляют раскаленный штырь. Тогда не посидеть спокойно, ни ивизор посмотреть, ни подрыхнуть незаметно в подсобке, пока помощник дежурного ходит по секторам, проверяет. Это томительное ожидание будущего…

А еще, как назло, закончились таблетки. В итоге, к пяти вечера, Говорухин раскис и едва не надавал явившемуся сменщику по мордасам, когда тот глупо пошутил на счет его, Говорухина, вида.

Зато, стоило сдать смену, выйти на улицу, в вечернюю прохладу, и шкала настроения решительно поползла вверх. Солнце услужливо спряталось за облаками, ветерок мигом стер капли пота с разгоряченного лба.

— Ничего, мы им еще покажем, — пробормотал Говорухин, залезая в интермобиль. К кому конкретно обращался, непонятно. Всем покажем. Кто подвернется. Кто урод, в общем. Даже голос навигатора бесил. Придумают же.

Позвонил Афимин. Сказал, что Коля Аленичев выходил из отеля один раз, бегал к киоску, потом вернулся обратно и не выходил. Потом Говорухин позвонил Коле домой, но услышал только гудки.

К отелю Говорухин подъехал через двадцать минут.

Интермобиль Афимина стоял неподалеку. Говорухин припарковался рядом и терпеливо дождался, пока друг из Лиги пересядет к нему.

Афимин был маленьким, толстым мужичком. Природа наделила его густыми кучерявыми волосами, коих сам Афимин всегда чрезвычайно стеснялся и постоянно пытался распрямить. Многочисленные посещения парикмахерских привели к тому, что волосы его приобрели странный пепельный цвет, хотя и остались кучеряшками. В левом глазу Афимина отсутствовал зрачок — результат осколочного ранения, которое получил много лет назад в одной горячей точке. Соответственно, левым глазом Афимин ничего не видел. Он в Службе Охраны служил только потому, что имел связи с кем-то из начальства. А вообще Афимин вообще ни для какой службы не годился, кроме как за кем-то следить. Быстро бегать он не умел, страдал отдышкой, и были у него, ко всему, шумы в сердце. Именно сидячий образ жизни во многом определил пристрастие Афимина к наркотикам. Оказалось, что в мир грез можно попасть, не выходя из своего собственного дома. Разве не замечательно?

— Привет, Гавар! — Афимин пожал протянутую руку и хихикнул, — накроем этого придурка, да? Мне кажется, он с какой-нибудь шлюшкой? Сюда за день столько баб прошло, ты бы видел. Может, он снял номер, потом позвонил, ну, этим, из службы услуг, и заказал пару-тройку проституток, чтобы развлечься.

Говорухин молча пожал плечами. Что делать дальше, он пока не знал. Остается подождать, когда урод выйдет из отеля, и взять его с потрохами. Сожрать, гадину.

— Как дежурство? Нормально? Я слышал, на тебя жалобу подали, что ты в Нише напортачил. Теперь премиальных лишат, как пить дать, — Афимин болтал без умолку, — на прошлой неделе я с Красиком на дежурстве был. Ну, мы с ним, как полагается, после вечернего доклада ширнулись по маленькой, залегли на кровати и почти уже задрыхли, а тут капитан с проверкой, прикинь? Стоим мы перед ним, ширнутые. Меня прет, я ржать хочу, как кобыла, а капитан серьезным таким тоном спрашивает, не плохо ли мне? «Нет, говорю, — не плохо». А он — тогда почему глаз такой красный, и шатает, типа, меня? «Гриппом болел, — говорю, — сильнейшим»…