Сказав последнее, я любовался выражением лица Шепард. Её реакция не разочаровала меня: не деньги, медали и блага её заинтересовали.

Довольная эффектом, Тевос обратилась к Шепард:

— Скажите, СПЕКТР, можем ли мы что-то ещё для вас сделать?

Шепард с достоинством поклонилась и ответила:

— Благодарю вас, Советники, за поистине огромную награду! Однако я должна сказать, что не смогу её принять, потому что во всех миссиях я была не одна, а рядом со мной стояли мои боевые товарищи, и не все из них дожили до победы. Без них общий успех был бы невозможен. Как я могу присвоить их заслуги себе одной?

Посмотрев на Тевос и Фаллерна, обнаружил, что они не ожидали таких слов. Признаться, и я был растерян. Лишь Удина оставался спокоен; его взгляд в отношении СПЕКТРа можно было бы счесть презрительным. Я запомнил его выражение лица.

В то же время нельзя было не признать справедливость слов Шепард, и похоже, что я допустил серьёзную ошибку, не учтя такой важный фактор, как командная работа Шепард.

— Является ли это единственным препятствием к принятию награды, СПЕКТР? — опомнилась первой Тевос.

— Да, — коротко ответила Шепард.

— В таком случае, мы по достоинству наградим и ваших спутников, включая погибших, — серьёзно кивнула Тевос. — Однако прошу вас впредь никогда не отказываться от наград Цитадели.

— Прошу простить, если я что-то сделала не так, — ответила Шепард.

— Нет, — покачала головой Тевос, — это была наша ошибка, Шепард.

— Отказ СПЕКТРа от награды, так же, как от наказания, — вмешался Фаллерн, — по давним обычаям означает, что СПЕКТР более не признаёт власти Цитадели над собой.

Не дав никому времени что-либо сказать, советник Фаллерн улыбнулся и продолжил:

— Но вы не могли знать этот обычай, поскольку он не был вписан в ознакомительные документы.

— Я всё поняла, советники, — кивнув, согласилась Шепард, — и выполню ваши слова, советница Тевос.

— Раз инцидент разрешился столь чудесным образом, предлагаю забыть это лёгкое недоразумение, — подал голос Удина.

— Поддерживаю, — сказал советник Фаллерн.

— Присоединяюсь, — подтвердил я.

— Мой голос с Советом, — высказалась Тевос. — Есть ли что-нибудь ещё, что вы хотели бы сказать, Шепард?

— Да, советница, — отреагировала СПЕКТР и сообщила: — В ходе миссии на Илосе нам удалось вступить в контакт и сохранить протеанский ВИ. Он находится здесь.

При этих словах она активировала автоматическое устройство, которое раскрыло контейнер. Внутри оказался голографический интерфейс с трёхмерным изображением незнакомого вида существа в полный рост.

Протеанин рассматривал нас, в то время как все мы ошеломлённо рассматривали его.

— Это слепок личности протеанского ученого Ксад Ишана, — буднично продолжала говорить Шепард, — он помог нам понять, что такое канал и что такое жнецы, а также он сообщил нам сведения о Цитадели, которые я не стала озвучивать, поскольку опасалась, что вы снова мне не поверите, — усмехнулась она.

— Какие же? — с трудом оторвался от протеанина Фаллерн.

— Вы не могли бы повторить свою историю для Совета? — попросила Шепард, обернувшись к ВИ.

— Хорошо, — ответил ей протеанин и снова посмотрел на нас: — Я Ксад Ишан…

То, что я услышал дальше…

Генерал Морстон, главный врач военного госпиталя, Земля.

— Сэр, это совершенно невозможная карта, — оторопело комментировал мой помощник полученные данные.

— Поэтому нас и попросили заняться этим особо, — ответил я, вглядываясь в данные саларианских врачей.

— Из неё следует, что пациента восстанавливали, потому что организм разрушался без объяснимой причины, — продолжил мой помощник.

— Из неё также следует, что в данный момент сознание пациента не имеет обратной связи. Соберите консилиум, Экварт, нужно безотлагательно понять ситуацию.

Я вернулся в кабинет и присел в своё кресло. Надрезав гильотиной сигару, с удовольствием закурил, вдыхая аромат натурального табака.

Хакманн просил с ним связаться сразу, как ознакомлюсь с делом. Пожалуй, сделаю это сейчас, решил я.

— Привет, Демиэн, — появился Хакманн.

— Здравствуй, Гельмут Карл, — отозвался я.

— Ты посмотрел карту Волкова? — спросил он.

— Да, — ответил я, затягивая время. Но с Хакманном такие штуки не проходили: он просто молчал, давая мне время ответить.

— Решение будет принято на консилиуме, — эту фразу мне удалось выдавить с решительным видом, сделав очередную затяжку.

Хакманн продолжал молча сверлить меня взглядом.

— Гельмут, ты ведь знаешь, что именно консилиум определит наилучший метод лечения! — возмутился я.

— Брось, — резанул Хакманн, — со своим консилиумом разбирайся сам, мне нужно твоё мнение.

— Хорошо, но ты должен понимать, что это только предположение. — Хакманн нахмурился, но ничего не сказал. — Нет никаких данных, статистики, прецедентов случаев, когда мозг и сознание были живы в отрыве от нервной системы.

Затянувшись ещё раз, продолжил:

— Поэтому поспешным будет думать, что эта… э-э-э, изоляция сознания обязательно приведет к расстройству рассудка. Мозговая активность стабильна, но не статична: следовательно, у пациента есть мысли, но нет паники. Нам неизвестно ничего насчёт осознанности, но, если осуществлять восстановление обрывов достаточно медленно, это должно дать нужный эффект, потому что обновленный мозг будет успевать адаптироваться.

— То есть ты собираешься его медленно штопать в расчёте на то, что он сам не даст себе съехать с катушек?

— Можно и так сказать, — кивнул я. — Обычно всё по-другому, но этот случай уникален.

— Сколько это может занять по времени? — уточнил Хакманн.

— Если применять синтетику три дня, если регенерировать естественные связи, то неделю.

Я задумался. Сознание Волкова находилось в состоянии, которое невозможно описать Можно попробовать представить, что тело в условиях невесомости находится в тяжелом металлическом саркофаге, в точности повторяющем рельеф, но не дающем сделать ни малейшего движения. Глаза либо открыты, либо закрыты, и невозможно даже моргнуть ими, невозможно ничего увидеть, услышать, невозможно почувствовать свой собственный вес, невозможно сделать себе больно — вообще ничего, только думать. Я прекрасно помнил этого молодого человека. Он не произвёл на меня впечатления паникера.

— Я хочу услышать подробности про твои варианты, — мрачно сказал Хакманн.

— Синтетика понадобится как для замены ряда органов, так и для восстановления связей, но уже на стыках, — начал я, но был перебит генералом.

— Каких органов, Дэмиен? — разозлился Хакманн. — Саларианцы утверждают, что тело восстановлено.

— Они правы, — в ответ разозлился я, — но только по-своему. Например, глазные яблоки сейчас нельзя считать человеческими: они рассчитаны на гиперинтенсивный приём информации, но на очень короткое время использования. Мало того, что мозг будет неспособен принимать всю полученную информацию, а нервная система её передавать: сами глаза быстро выйдут из строя, и он ослепнет максимум за день или два, не знаю.

— Ладно, глаза, что ещё? — уточнил у меня Хакманн.

— Нервная система. Её стоило упомянуть первой. Именно её саларианцы восстановили из неизвестного состояния «до», однако в нынешнем виде она имеет беспрецедентно низкую пропускную способность. Если говорить аналогиями, то человек с такой нервной системой будет медленно ходить, говорить и реагировать. Умирающие старики для него будут гиперактивными созданиями. Да вся нервная система, попросту говоря, разрушена.

— Что ещё? — всё больше мрачнел Хакманн.

— Костная ткань, — я взглянул ещё раз на текущие показатели карты и, не вдаваясь в подробности, прокомментировал: — Это труха.

— Если усилить адамантитовым каркасом? — хмуро уточнил Хакманн.

— При нагрузке останется только каркас: сами кости треснут, а осколками будет поврежден костный мозг, — отмахнулся я. — Считай своего подопечного первым в мире человеком, сумевшим приобрести синдром Вроллика во взрослый период жизни.