Рядом с фотографией была наклеена вырезка из журнальной статьи:

«Исключительно впечатляющее использование уникальных средств выражения! Ректор Маис находит эту работу внушающей безмятежный покой, передающей «ощущение»… — на этом слове ректор останавливается, затрудняясь найти точное определение. «Ощущение вечности» — говорит он наконец».

Кожевник открыл другую страницу альбома, изображавшую интерьер большой роскошной спальни. По обеим сторонам кровати висели затейливо обрамленные человеческие шкуры, торжественно устремившие взоры пустых глазниц на кровать. Надпись под фотографией гласила:

«Нам позволили мельком взглянуть на убранство знаменитой спальни во дворце Баббинч-хаус в Баллиморе; наше внимание немедленно привлекли настенные панели, которые лорд Шиобан насмешливо называет своими «memento mori»».

«Замечательные вещи!» — пробормотал кожевник и открыл другую страницу: «А это из журнала «Престиж архитектора». Еще одна композиция Федоре Колюччо, под названием «Любовники». Колюччо нарисовал английский парк со скамьей на заднем плане и расположил пару шкур так, как если бы они сидели на скамье, взявшись за руки в неопытно-страстном порыве. И, как всегда, их глазницы смотрят на нас, словно говоря: «Смотрите! Наша любовь — навеки!»». Повернувшись к Шватцендейлу, тощий мелули спросил: «Как по-вашему?»

«Очаровательно! — уверенно заявил механик. — И в высшей степени изобретательно!»

Стоявший у выхода Мирон встал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь рассмотреть фотографию издали. К нему прикоснулись чьи-то пальцы. Мирон испуганно отшатнулся — рядом появился, как из-под земли, приложивший палец к губам морщинистый юноша, помощник дубильщика. Юноша прошептал: «Пойдем, я тебе что-то покажу! Гораздо лучше фотографий. Красота, да и только! Пойдем!»

Мирон уставился на него в замешательстве: «Что ты имеешь в виду? Какая такая «красота»?»

«Пойдем! Пусть они торгуются, продают, покупают! Отойдем в сторонку — это здесь, в тени».

«Я должен оставаться у входа, — возразил Мирон. — Я на посту».

«Пойдем! — шептал паренек. — Они рассматривают картинки и ничего не заметят». Он потянул Мирона за локоть: «Пойдем, сюда!»

Шватцендейл краем глаза следил за происходящим. Подскочив, он с разбега ударил юношу кулаком в висок — так сильно, что тот упал. Что-то со звоном прокатилось по полу. Шватцендейл воскликнул: «Змееныш! Сегодня тебе повезло! Если бы я не был в хорошем настроении, у тебя во лбу уже дымилась бы здоровая дыра!» Нагнувшись, механик схватил с дощатого пола блестящий предмет и показал его Мирону: «Шкуросъемный нож. Возьми на память».

Паренек тут же взмолился: «Отдайте нож! Он дорогой — у меня нет ничего лучше!»

Кожевник и агент-экспедитор напряженно застыли. Наконец кожевник нарушил молчание: «О чем тут еще говорить? Завтра я набью кожами два дощатых контейнера, готовых к отгрузке. И дело с концом».

Шватцендейл жестом пригласил кожевника и агента: «Выходите первыми».

Морщинистый юноша поднялся на ноги и залился всхлипывающим воем: «Мой нож! Мой драгоценный нож! Где я возьму еще такой? Отдайте, он мой, мой!»

Мирон и Шватцендейл ухом не повели. Отступив подальше в тень, помощник кожевника злобно кричал: «Ублюдки, набитые сливками с киселем! Жирные свиньи-туристы! Бегите к своей кормушке! Еще две секунды — и я освежевал бы проклятого сквонка, а теперь у меня даже ножа не осталось!»

Мирон и механик вернулись к автолету. На обратном пути в Шоло Мирон спросил: «Что такое сквонк?»

Шватцендейл задумался и через некоторое время ответил: «Насколько я помню, это какая-то безволосая белая крыса».

~

Глава 6

Автолет осторожно опустился на землю рядом с «Гликкой», после чего машину подняли на борт и закрепили в люльке. Дело шло к вечеру. Винго подал ужин паломникам, недовольно ворчавшим больше, чем когда-либо. Бартхольд, согбенный старик с горящими глазами и взъерошенной копной седых волос, вопрошал: «Зачем мы торчим на этом проклятом пустыре? Что нам тут понадобилось? Каждое мгновение задержки впивается под кожу, как зазубренная колючка! Нам еще далеко лететь — ох, как далеко!»

Капитан Малуф сдержанно ответил: «В какой-то мере наше расписание всегда зависит от экспедиторов. Если груз еще не готов к отправке, приходится немного подождать. В конце концов, бизнес есть бизнес».

«Вы забываете о своих обязанностях перед пассажирами! — отрезал Детер Калаш. — Подумать только! Проходят драгоценные часы, а мы тут сидим, посреди засушливой степи, окруженные дикарями!»

Задиристый молодой пилигрим по имени Полоскун воскликнул: «А пока мы тут штаны просиживаем и считаем ворон, наши братья уже торжественно шествуют из Бесовской Высадки, распевая победные гимны!»

«А мы? Стыд и позор! — сочувственно отозвался Тунх. — Где наше торжество? Мы радуемся победе, только когда обыгрываем друг друга в дубль-моко! По правде говоря, наше терпение истощается».

«Очень сожалею, — пожал плечами Малуф. — Почему бы вам не посетить местную таверну? Как ни как — развлечение, и вам не будет угрожать опасность, если вы не разбредетесь в поисках женщин».

«Еще чего! — пробормотал Калаш. — У нас не осталось денег на такие шалости».

«За это здесь не берут никакой платы, — возразил Малуф. — Шуйи не имеют представления о целомудрии. Но если вы не будете совокупляться коллективно, с вас снимут шкуру».

Калаш отказался последовать такой рекомендации: «Мы предпочитаем заниматься такими вещами конфиденциально, так как у каждого из нас свои собственные методы, не подлежащие огласке».

«В таком случае мне нечего вам посоветовать».

«Мы не нуждаемся в подобных советах и проведем вечер на борту!»

Перед заходом солнца Винго, Шватцендейл и Мирон решили навестить таверну «Ода к радости». Оранжевое солнце Бран дрожало огромным полукругом в густом воздухе над эскарпом, изрезанное, как червоточинами, очертаниями далеких остроконечных скал. Когда они подходили к питейному заведению, Бран уже скрылся за краем обрыва, погрузив нижнюю степь в полумрак лавандового оттенка.

Астронавты вошли в таверну и оказались в длинном помещении с белеными бетонными стенами. Красочные плакаты туристических агентств, изображавшие виды далеких планет, украшали одну стену; на противоположной стене висели черепа зубастых хищников, водившихся в западных болотах. Хозяин заведения восседал за стойкой бара, наливая эль и пиво из деревянных бочонков, а напитки покрепче — из высоких черных бутылей. Грузный человек средних лет, с длинными седыми волосами, закрывавшими острые кончики ушей, он выглядел достаточно мирно. Лицо, однако, выдавало в нем представителя его племени: под широким лбом скулы сужались к острому подбородку. У него за спиной, над баром, висели три объявления для посетителей. В первом значилось:

«ВНИМАНИЕ, ТУРИСТЫ! ЗДЕСЬ ОРГАНИЗУЮТСЯ ЭКСКУРСИИ ПО ЗНАМЕНИТОМУ БОЛОТУ ГАЛАХАНГА, ГДЕ КРОВОЖАДНЫЕ БЕСТИИ ИСПОЛНЯТ ВНУШАЮЩИЙ УЖАС, ЗАВОРАЖИВАЮЩИЙ СПЕКТАКЛЬ!

БЕЗОПАСНОСТЬ ГАРАНТИРУЕТСЯ.

ТРАВМЫ ПРАКТИЧЕСКИ ИСКЛЮЧЕНЫ, НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ СО СМЕРТЕЛЬНЫМ ИСХОДОМ РЕДКИ. ЗА БОЛЕЕ ПОДРОБНЫМИ СВЕДЕНИЯМИ ОБРАЩАЙТЕСЬ К БАРМЕНУ».

Второе объявление приглашало:

«ПРОБУЙТЕ НАШИ ОСОБЫЕ НАПИТКИ! ИХ ОДОБРЯЮТ МНОГИЕ ЗНАТОКИ С ДРУГИХ ПЛАНЕТ. ИХ ВКУС И АРОМАТЫ НЕПОВТОРИМЫ И ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫ. РЕКОМЕНДУЕМ КАК ШИПУЧИЙ ЭЛЬ, ТАК И НАШЕ СЛАДКОЕ ФРУКТЕРНОЕ ПИВО».

Третье объявление носило не столь гостеприимный характер:

«ВНИМАНИЕ! ТУРИСТЫ! НЕ ПОСЕЩАЙТЕ ПО НОЧАМ ДРУЗЕЙ И ПОДРУГ ИЗ НАШЕГО ПОСЕЛКА.

В ТЕМНОТЕ ПОДЖИДАЮТ ГОЛОВОРЕЗЫ — НА ВАС МОГУТ НАПАСТЬ, ВАМ МОГУТ НАНЕСТИ ТЯЖЕЛУЮ ТРАВМУ, ВАС МОГУТ УБИТЬ!

ЭТО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ВЫВЕШЕНО ПО ПРИКАЗУ МСБР».

Три астронавта уселись за стол. В трактирном зале уже собрались не меньше десятка местных посетителей, сгорбившихся над латунными кружками с небольшими раструбами сверху. Они пили жадными судорожными глотками, откинув голову назад — так, что эль струился из уголков рта по подбородку и капал на стол. Как только кружка пустела, ее обладатель с лязгом опускал ее на стол, после чего к нему походила девушка-официантка, чтобы взять следующий заказ. Девушка эта, как не преминул заметить Мирон, не походила на типичную трактирную потаскуху. Грациозная и хрупкая, она была несколько моложе Мирона и несомненно привлекательна, несмотря на молчаливо-неулыбчивое выражение лица. Каштановые кудри окаймляли ее лоб, уголки губ опустились — от скуки? От раздражения? Из-за какой-то обиды? На ней были легкое белое платье и сандалии, она повязала волосы белой лентой. Мирон пытался представить себе, руководствовалась ли официантка типичным для ее племени пренебрежением к целомудрию. Если бы представилась такая возможность, он был бы не прочь отвести ее в сторонку и задать подобающий случаю вопрос.