Через некоторое время девушка подошла к астронавтам, чтобы взять заказ. Переводя взгляд с лица на лицо, она не проявляла ни малейшего интереса. В ответ на вопрос Винго девушка сказала, что в таверне подают горький эль и сладкое темное пиво, а также импортные крепкие напитки и вино из серебристого шиповника. Говорила она тихо и сдержанно, что, по мнению Мирона, никак не вязалось с окружающей обстановкой. Странно!

Когда официантка направилась к бару, Мирон заметил — говоря скорее с самим собой, нежели с кем-нибудь другим: «Она не производит впечатление такой девушки, какую я ожидал бы здесь встретить».

Шватцендейл рассмеялся: «Девушки никогда и нигде не оправдывают ожиданий».

Мирон смотрел вслед официантке: «Может быть, она приезжая?»

«Вряд ли, — сказал Шватцендейл. — У нее заостренные уши. Скорее всего, это дочь хозяина таверны».

«Гм! Любопытно было бы узнать…» — Мирон осекся, слегка смущенный. Затем, пытаясь придать голосу самоуверенность бывалого космического волка, он выпалил: «Капитан упомянул о том, что местные девушки — как бы это выразиться? — доступны, но наша официантка вовсе не выглядит легкодоступной».

Шватцендейл скорчил одну из своих издевательских гримас, перекосив рот и растянув его до ушей: «Не осмелюсь выражать никаких мнений на этот счет! Лично я предпочитаю веселых попрыгуний. Обсуждаемую особу трудно назвать попрыгуньей. Она словно блуждает в тумане грез! Тем не менее, скорее всего, она мало отличается от других».

«Не уверен, — пробормотал Мирон. — Она так не выглядит».

«Внешность может быть обманчива», — изрек Винго.

«Пусть тебя ничто не удивляет! — наставительно заявил Шватцендейл. — Если она способна, не поморщившись, зарезать человека и содрать с него шкуру, ей ничего не стóит предварительно переспать с ним на чердаке!»

Мирон начал было находить изъяны в логике механика, но девушка уже вернулась к столу с тремя кружками эля. Она уже собралась уходить, когда Мирон решился спросить ее: «У тебя есть имя?»

Официантка с удивлением обернулась: «Конечно, у меня есть имя».

«И как тебя зовут?»

«Не скажу. Незнакомым людям опасно называть свое имя».

«Почему же? Вот я, например — Мирон, я не боюсь тебе представиться».

Девушка улыбнулась: «И теперь, когда я знаю, как тебя зовут, я могла бы тебя сглазить».

«Почему бы ты хотела меня сглазить?»

Девушка пожала плечами и взглянула в сторону бара, где трактирщик наливал эль двум посетителям. Снова повернувшись к Мирону, она торопливо проговорила: «В один прекрасный день, когда я заработаю на билет, я отсюда улечу. Надеюсь, к тому времени у меня будут какие-нибудь приятели на другой планете. Если я тебя хорошенько околдую, ты мог бы стать таким приятелем».

«Хмм! — отозвался Мирон. — Об этом следует подумать. В любом случае, однако, я предпочел бы, чтобы меня не сглазили».

«Забудь мои слова, — безразлично ответила девушка. — Все это сказки. На самом деле я ничего не знаю ни о какой ворожбе».

«Рад слышать! — заявил Мирон. — Так ты скажешь, как тебя зовут?»

«Нет. Нас подслушают», — она взяла поднос, бросила на Мирона загадочный взгляд и отошла к соседнему столу.

«Вот ты и остался с носом! — ухмыльнулся Шватцендейл. — Ни имени, ни колдовства, ничего!»

«Лиха беда начало, — возразил Мирон. — Я просто спросил из любопытства, ничего больше».

Астронавты занялись элем, и Мирон попытался забыть об официантке. Для этого он стал думать о девушках, которых знал в Саалу-Сейне. Он вспомнил Ролинду — темноволосую, с длинными ресницами, похожую на бесенка, исполнявшую виртуозные пассажи на клавиатуре эмоций Мирона. После нее была Беренс — невероятно очаровательная, с длинными волосами медового оттенка и с глазами необычайной голубизны. Увы! Она сочиняла загадочные стихи и хотела, чтобы Мирон сделал посреди лба татуировку в виде широко открытого глаза, на манер суфических духопровидцев. Тем не менее, сама Беренс отказывалась украсить себя таким же образом, в связи с чем их романтическая связь распалась. А еще была Анджела, восхитительная Анджела — Мирон был от нее без ума, но она вышла замуж за богатого торговца рыбой, на поверку оказавшегося скрягой. Каждый вечер он приносил домой связку непроданной рыбы и приказывал Анджеле приготовить ее на ужин. Они вскоре развелись.

Через некоторое время Мирон невольно заинтересовался разговором Шватцендейла и Винго, обсуждавших «Гликку» и стремления, каковыми, как утверждал Винго, руководствовались капитан Малуф и его команда.

Шватцендейл отказывался относиться к этому вопросу серьезно. Он рассматривал какие бы то ни было «стремления» как легкую форму помешательства, к которой у него, Шватцендейла, выработался устойчивый иммунитет: «Стремления! Не дающие спокойно спать надежды на будущее, обильно приправленные лежалым медом с дохлыми мухами. Я отважно скольжу по искристому гребню волны преходящего мига! Прошлое — кладбище сожалений и запоздалых догадок, будущее — дебри неизвестности».

«Никогда не слышал подобной чепухи! — отмахнулся Винго. — По меньшей мере с тех пор, как у тебя в прошлый раз развязался язык».

«Истинно говорю тебе! — величественно, нараспев вещал механик. — Ни у времени, ни у сознания нет измерений! Реальность бытия сосредоточена в быстротечном мгновении настоящего! Разве это не очевидно?»

«Вот именно, очевидно! — Винго насмешливо фыркнул. — Ты повторяешь, как попугай, пошлости, прозрачные вдоль и поперек, словно это разгадки каких-то космических тайн. На простака твои рассуждения могли бы произвести впечатление, но я не вчера родился».

Шватцендейл обидчиво покосился на стюарда, безмятежно глотавшего эль: «Трудно сказать, следует ли воспринимать твои слова как комплимент».

Винго пожал плечами: «Просто-напросто я считаю, что человек, не сосредоточенный на духовных ценностях — или нарочно прогоняющий свои мечты — попусту тратит драгоценную жизнь. Но о чем мы говорим? Тебя никак нельзя назвать таким человеком».

«Почему нет?»

«Достаточно упомянуть небезызвестного Проныру Монкрифа. Ты не успокоишься, пока его не обыграешь и не обчистишь до нитки! Таково твое стремление!»

Шватцендейл воздел руки к потолку: «Это не стремление! Это жажда мести, больше ничего! Стремления — совсем другое дело, они изменчивы — сейчас одно, через час другое. Стремления — призраки, манящие, как светлячки, и тут же пропадающие во мраке!»

«Даже если это верно, тебе ни в коем случае не чужды стремления, — возразил Винго. — Подсознание руководит нами днем и ночью: так же, как любого из нас, оно ведет тебя по пути, проложенному твоей внутренней сущностью — другими словами, твоими стремлениями».

«Не мудрствуй лукаво! — воскликнул Шватцендейл. — Взгляни в лицо действительности! Докажи что-нибудь, не разглагольствуй! Возьми, например, капитана Малуфа — какими «стремлениями», по-твоему, он руководствуется?»

Винго погладил розовый подбородок: «Честно говоря, он никогда не обсуждал со мной такие вопросы. Тем не менее, интуиция подсказывает, что капитан что-то или кого-то ищет и живет в надежде на удачное завершение своих поисков».

«Хммф! — Шватцендейл пожал одним плечом. — Ты излучаешь романтические бредни во все стороны. У тебя есть какие-нибудь фактические свидетельства?»

Винго пожал двумя плечами: «Ты же видел, как он часами просиживает в рубке, глядя на звезды. В его прошлом есть какая-то тайна».

Шватцендейл задумался, почти убежденный против воли: «Чтó он мог бы искать?»

«Что-то потерянное — то, что он стремится найти во что бы то ни стало. Иначе он давно прекратил бы всякие поиски, не так ли?»

«Пожалуй, — Шватцендейл наклонил голову набок. — Вполне может быть. А ты? Какие у тебя стремления? Или они покрыты завесой тайны, как стремления капитана?»

Винго усмехнулся: «Как тебе хорошо известно, у меня нет никаких тайн. Мои цели просты. Я хочу жить в мире с самим собой и в гармонии со Вселенной. Вот и все».

«Скучноватые, не слишком конкретные цели, тебе не кажется? Тем не менее, они на самом деле просты и, возможно, даже безвредны для окружающих».