Предметы вывоза из Харара — кофе, слоновая кость, золото и хлеб. Торговля в руках арабов; большая часть идет на Зейлу к англичанам, кость, перевозится в Индию и оттуда под именем индийской, более ценной, нежели африканская — расходится по Европе. На Джибути идет весьма немного караванов — французская торговля в зачатке; предметы ввоза — индейские дешевые шелка, белый английский холст, употребляемый на штаны и рубашки, и дешевая галантерея. До тех пор пока абиссинцы не переменят своего спартанского образа жизни, торговля европейскими товарами не принесет выгоды купцам. Геразмач одевается в такую же простую белую шаму, как и его солдаты, только шама его несколько чище; первые сановники города ходят босиком и серая фетровая шляпа лучшее их украшение. Пробовали привозить бархат, мишуру, хорошие духи, мыло, но бархат и мишуру покупал только Маконен, а духи и мыло показались сановникам города слишком дорогими, не стоящими предметами, и француз, привезший парфюмерию, разорился. Недурно торгуют пивом и коньяком, но остальные товары покупают только немногие европейцы, обитающие в Хараре, да европейские же караваны.

Что сказать о достопримечательностях города, который сам прежде всего достопримечательность сомалийской пустыни и гильдесских гор? После камней и песков, после однообразного горизонта пустыни и его темные стены и грязные дома кажутся заманчивыми, а кофейня грека Саркиза, где в маленьких чашечках подают чудный харарийский кофе с мягким белым хлебом, где можно поговорить на ломаном французском языке — кажется недурным рестораном.

Достопримечательностей нет, но все поражает своей восточной, архаичной новизной (прошу извинить невольный каламбур) — и городские ворота у пыльной дороги, посреди которой растет громадная смоковница, — та куща, у которой отдыхают путники в ожидании открытия их, и серенький покривившийся дрючок, на котором мотаются жалкие останки полинявшего абиссинского флага, и группа черных солдат, обирающих полуголых женщин, принесших пучки камыша для топлива, яйца, кур или бананы, солдат, тянущих эту подать на глаз, привычной рукой, и улицы, то поднимающиеся, то опускающиеся, местами состоящие из груды камней, в беспорядке нагроможденных друг на друга, поражающих даже привычного мула, улицы, идущие концентрическими кругами вдоль городской стены, по радиусам сходящиеся к центру, — и этот черный люд, эти абиссинские сановники. сопровождаемые толпами солдат, большими или меньшими, сообразно их званию, и стада ослов, и женщины, несущие тяжелое бремя на рынок — это город сказки Шехеразады, декорация, не скоро забывающаяся, оригинальная, ни с чем несравнимая.

Я осматривал Харар 25-го и 26-го числа вместе с д-рами Б-м и Щ-м. Всякий раз мы шли предшествуемые тремя, или четырьмя черными слугами с ружьями на плече. В Абиссинии важность лица, положение его в обществе определяется количеством слуг, его сопровождающих. Геразмач Банти, например, являлся к нам с отрядом по крайней мере в триста ашкеров, у Ато Марши и у Ато Уонди их было до сотни. Первое время абиссинцы удивлялись на малочисленность нашего конвоя.

Первым делом в Хараре идешь осматривать христианский храм, торговые ряды и львиные ворота. Львиные ворота находятся на небольшой площади против собора. Найти что-либо в Хараре не легко. Улицы не имеют названий, дома номеров.

Львиные ворота ведут в обширный двор старого дворца Маконена. Это грязные каменные столбы, соединенные аркой. На вершине арки два грубых глиняных изваяния лежащих львов, более похожих на тощих кошек. Между ними дрючок с абиссинским флагом. На перекладине ворот в беспорядке прибито штук. восемь высохших слоновьих хвостов и хоботов. Кто их прибил? когда? зачем? — неизвестно. Трофеи ли это охоты, символ ли чего? — мы не могли добиться. За воротами обширный двор, образованный рядом невысоких построек — это мастерские раса Маконена. У ворот толпа ашкеров и придворной челяди. За малик (малик =1 пиастру = 1/12, талера = 8 копейкам по курсу) нам вывели на показ современную достопримечательность Харара — льва раса Маконена.

Молодой лев, не больше года от роду, упирался и не хотел идти из темных дверей; здоровый ашкер едва тащил его на цепочке. Его вывели на площадь. Царственный зверь, припавши к земле, сердито озирался и рычал на окружившую его толпу черномазой публики. Я погладил его. Шерсть его густая, жесткая, чистая. Потом у одного турка в Хараре я видел двух молодых леопардов. Какая разница! Те выглядели миловидными котятками, игривыми и веселыми, тогда как лев был полон мощи, силы и величия. Он произвел сильное впечатление на сопровождавших нас казаков.

— «Вот он лёва-то какой, на воле», — задумчиво проговорил старовер Архипов, — «цапнет, поди-ка, прямо руку вывернет, али ногу».

— «А важный зверь», — тихо сказал Мазанкин и осторожно потрогал густую шерсть льва, — «глаза-то какие красивые! Такого бы с собой взять».

— «На что он нам», — тихо сказал Архипов и задумался.

Ручаюсь, что он думал теперь о тихом Доне, что течет холодными волнами мимо зеленых балок, желтых нив и серой степи, — думал о белых чистых хатах, крытых соломой, о вишневом садочке, о запахе полыни, черемухи, сирени, роз, заглушившем на минуту приторный аромат ладана восточного города…

Полюбовавшись на льва мы прошли в храм. Сквозь небольшую калитку, увенчанную крестом, мы вышли на паперть. Круглая паперть имеет шесть высоких, ступеней, сложенных из темно-серого камня. Церковь состоит из двух концентрических кругов. Во втором из них вписан квадрат — это алтарь. Четыре двери выходят из второго круга в первый, куда собираются молящиеся. Стены выбелены и расписываются масляными красками. Несколько икон уже готово, перед остальными стоят подмостки и абиссинский художник мажет лики святых. Вот снятие со креста. Христос и два разбойника висят на крестах на темно-синем фоне неба. Контуры по-византийски обведены черной линией, праведники все изображены en face, грешники в профиль, в числе праведников и рас Маконен, по словам бывших со мною докторов довольно похоже написанный. Рядом, отделенный черной полосой, Георгий Победоносец абиссинским копьем поражает дракона. Белый конь круто собрался на абиссинском, зеленого и малинового сафьяна, мундштуке; святой с непокрытой головой и босыми ногами в абиссинском одеянии скачет, вложив большой палец в узкое стремя пестрого абиссинского седла. Иконы лепятся одна к другой без рам, без киотов, без золотых и серебряных венцов, в беспорядке, разделенные лишь широкими черными полосами. Они напомнили нам наши лубочные иконы: те же розовато-желтые лица, те же неестественные повороты головы, тела, написанные в профиль, и лица, изображенные en face. Ho абиссинцам их живопись нравилась. Священники подали нам железные посохи, на которые они упираются во время службы, и радовались, когда мы узнавали иконы.

— «Георгис, Георгис!» — закричали они, когда услыхали, что мы назвали Георгия Победоносца. «Бузу малькам «(очень хорошо).

В светлом круглом коридоре лежали рукописные книги в кожаных переплетах и барабаны, употребляемые абиссинцами при богослужении.

Мы перекрестились на это жалкое подобие православной церкви и вышли из храма. Здесь к доктору Щ-ву подошел толстый, красивый, богато одетый араб с выразительными глазами и выпяченными вперед губами. Это был начальник мусульман города, шейх Абдулляхи. Он знал г. Щ-ва еще по экспедиции Красного Креста. Он просил зайти навестить дочь одного бедного араба, шесть дней тому назад обжегшую керосином конечности. Мы отправились вслед за шейхом к больной. Через узкую дверь, пробитую в стене тесного и грязного переулка, мы прошли во двор. Все жилище бедного араба состояло из небольшой комнаты, с возвышением в глубине ее. На возвышении лежали грязные тростниковые и соломенные циновки, несколько закоптелых корзин развешано по стенам. Комната эта соединялась с тесной каморкой, где помещалась больная. Отверстие не более двух квадратных вершков, пробитое в толстой стене, не давало света. Нагоревшая свеча у изголовья больной едва рассеивала мрак. Тяжелый удушливый запах трупа был в комнатах. Трудно было дышать. В темноте видны были чьи-то фигуры, склоненные над постелью, на которой лежала больная девочка. Доктор Б-н приподнял покрывало. Запах трупа стал сильнее, при свете свечи показалось темно-коричневое мясо и черная, обгоревшая корками кожа. Надежды на выздоровление больной не было…