— Спасибо. — Наконец пробормотал Кэррингтон.

— Да, сколько угодно, — невпопад ответил Мишкин.

Удивительна ирреальность этого момента: ночь на дороге, холодный ветер чужого мира, вот он сидит в машине, он, толком не умеющий водить. Вот его враг лежит рядом — слабый и беспомощный, и скоро приедет скорая и враг — теперь просто больной человек, загнанный в угол собственным страхом.

— Это ты искал меня. — Полуутвердительно сказал человек.

— Да.

— Что ж, ты меня нашел.

Да, он нашел его и теперь боялся спросить — боялся того, что может принести ответ.

— Кто дал тебе книгу? — Спросил он.

— Какую книгу?

— Ты знаешь, о какой книге идет речь.

Кэррингтон промолчал, затем ответил:

— С самого начала от нее неприятности. Я знал, что она меня доконает, но не мог отказать ему.

— Кому?

— Моему компаньону. Неофициальному. Если ты кому-то об этом скажешь, то я с ним не знаком.

— Как его зовут?

— Ахмад Форш. Он держит игровые заведения, он из восточного квартала, один из заводил. Я не хочу знать, чем он занимается, но он вложил в мое дело деньги. Я не мог ему отказать.

— А он откуда ее взял?

— Его попросил кто-то, кому он не может отказать. Не знаю, я не спрашивал. О таком не говорят.

— Хорошо, еще один вопрос. Книга была на английском языке?

— Писал иностранец, текст пришлось редактировать. Но совсем немного. Да, она была на английском.

— Спасибо.

Кэррингтон слабо улыбнулся:

— Приятель, тебе было бы лучше, если б ты не нашел меня сегодня. Поверь.

Мишкин вышел из машины. В отдалении уже мигали огни скорой. Он дождался ее, ответил на неизбежные вопросы, дал номер телефона, послушно выслушал выговор за вмешательство, обещал прибыть в суд, если понадобится, и отбыл. До Лондона оставалось не более десяти миль, и где-то в этом городе находился Ахмад Форш, по словам Кэррингтона, настолько опасный, что лучше его не знать.

Чем он занимается? Наркотики, незаконная иммиграция, эксплуатация нелегальных мигрантов или всем понемногу? Более существенный вопрос: где его найти?

Поиск короля арабских разбойников Мишкин начал на следующее утро. Бродить по ночному городу он считал глупым и у себя в Киеве. Еще глупее делать это там, где ты не знаешь вообще ничего.

Оставалось только пожалеть, что сейчас при нем не было обоих парней. Дима, в силу профессии, должен был знать об этом чуть больше, ну а уж Сережин опыт вообще неоценим в данной ситуации. Все его сведения о преступном мире ограничивались криминальной хроникой и все теми же фильмами конца 90-х.

Однако, Кэррингтон упомянул восточный квартал — надо полагать, не в территориальном смысле «восточный», и упомянул игровые заведения.

Поиск «восточного квартала» Мишкин начал с ближайшего паба. Тут он с удивлением обнаружил, что пабы открываются не раньше одиннадцати. Пришлось потратить это время, слоняясь по улицам. В магазинчике на углу он раздобыл кусок колбасы, хлеб и воду, в ближайшем сквере на скамейке сделал привал. Ну вот, если у кого-то из прохожих есть иллюзии о том, как завтракают русские туристы, то, пожалуйста, подходите и смотрите. Светило солнце, воздух был по-утреннему свеж, чирикали вездесущие воробьи. Иннокентий Борисыч втянул в себя воздух и подставил закрытые глаза свету. Марина иногда замечала, что он невнимателен. Когда они куда-либо шли, он всегда о чем-то говорил, это обычно было что-то важное. А она невпопад прерывала его рассуждения восклицанием вроде «Посмотри, какое дерево!» или «Какое темное сегодня небо!» Он с удивлением обнаруживал тогда, что почти не видит окружающий мир. Видеть, как видела она — в ярких и подробных оттенках, он мог лишь иногда, когда его голова не была занята решением очередной задачи. Т. е., почти никогда. Последние месяцы, после того, как ее не стало, он иногда насильно останавливал рассуждения и начинал присматриваться к месту, в котором эта прихоть заставала его на этот раз. Сегодня был свет, узкая дорожка аллеи в просвете между дорогами и домами, стволы тополей и ив. И мокрый воздух, пахнущий близостью моря. Все, пора.

Остаток дня прошел в скучнейших перемещениях от паба к пабу, от памятника к памятнику, от квартала к кварталу. В разных местах он ненадолго останавливался, играл роль скучающего иностранца, чудака, захотевшего понюхать экзотики.

К десяти вечера он знал все так же немного: Ахмад Форш — франко-алжирец, хозяин нескольких ночных клубов из тех, что подешевле, и с плохой репутацией, забитых, в основном, молодежью Ист-Энда. Если он занимался чем-то еще, то случайные собеседники обсуждать это не собирались. Так разговоры довели его до клуба «Риал» — вот уж место, где он сам себя не ожидал бы встретить.

Низкий потолок, темнота — даже не полутьма — прорезаемая всполохами света, не музыка, а белый шум, толпа беснующихся подростков, неприятные запахи, полурасслабленные тела, глаза, лишенные смысла. Общий тон — подражание «Матрице». Брр. Он выделялся на фоне этих детей, как страус в курятнике, но, кажется, в целом зале некому было обратить внимание на явную нелепость. Впрочем, присмотревшись, Иннокентий Борисыч выделил в толпе несколько человек своего возраста. Все они старались быть похожими на подростков — те же наряды, те же позы, прилизанные лица, дурашливый смех. Легкий секс и доступные наркотики — вот, что приводит их сюда.

Этот клуб принадлежал Форшу, и по нескольким сорвавшимся днем репликам, можно предполагать, что Форш часто наведывается сюда.

Протолкнувшись через пеструю толпу к бару, растолкав пьяниц у стойки, он справился о Форше у бармена. Тот ответил что-то невразумительное, в смысле, что хозяина нет, и не будет.

— Хорошо, я подожду. — Сказал Иннокентий Борисыч.

— Хорошо, ждите. — Невозмутимо отозвался бармен.

Ожидание ни к чему не привело. Форш, если и был там, показываться не собирался, а врываться во внутренние помещения, распахивая ногой двери и стреляя во все, что движется, опять же, Иннокентий Борисыч не планировал. Вместо этого он оставил бармену записку с номером телефона и адресом, с настоятельной просьбой передать ее Форшу и бумажкой в двадцать фунтов. Бумажку бармен принял, презрительно скривив губы. Кажется, это все, что можно было тут сделать.

И даже более чем. На улице Иннокентий Борисыч убедился в успехе своих действий. От самого клуба за ним шли трое. Не вплотную, но и не отставая, они уверенно преследовали его, зная, что рано или поздно они окажутся в пустынном месте, где больше не будет никого. Будучи чужаком и не зная территории, Иннокентий Борисыч не сомневался, что момент этот настанет даже раньше, чем они ждут.

Неожиданно темный силуэт выскочил навстречу. Сзади обрушился удар, другой. Падая, Мишкин увидел их лица. «Убьют», понял он.

Из дневниковых записей Марины

Ты все время занят. Ты приходишь с работы, но и дома говоришь только о работе, о своих встречах, чувствах, делах, отношениях с другими людьми. Когда последний раз ты спрашивал, чем я занималась сегодня днем? Чем я живу, о чем думаю? Ты ничего не знаешь обо мне. А я знаю о тебе все. Если какая-нибудь женщина придет и скажет вдруг: «Мадам, я любовница Вашего мужа» — я только рассмеюсь в ответ. Потому что я знаю о каждом часе твоей жизни. Но обо мне ты не знаешь ничего, кроме моей внешней оболочки. Ты поставил меня на постамент под названием «идеальная жена», и теперь я не могу шевельнуться, не могу вздохнуть. Я не живу, я стала статуей. И любишь ты не меня, а статую. Ты меня не любишь.

Лондон, 2005.

Первый же удар согнул его пополам, второй — сзади, должен был попасть по затылку и разбить его голову, но, в тот момент он уже падал, согнувшись. Уже возле земли неловко повернулся на бок и увидел их лица. Стоявший ближе всех занес ногу для удара. «Убьют», понял Мишкин. Это была холодная констатация факта. Когда-то давно он занимался айкидо, как множество молодых людей в девяностых. Но это было двадцать лет и двадцать килограмм назад, до сломанного носа, вывихнутой челюсти и поврежденной спины. Против четырех — молодых и здоровых — никаких шансов.

Удары продолжались, но вдруг он понял, что слышит лишь звуки ударов, а боль — это боль от уже нанесенных. Кто-то дрался, но его больше не били. Раздалось несколько криков, затем звуки драки смолкли, кто-то помог ему подняться и куда-то повел. Следить за событиями было сложно, темнота урывками наползала и отползала обратно, затаиваясь, как зверь в засаде.