Я проглатываю горящий ком в горле.

— Это ведь хорошо, да?

Уэс кивает.

— В большинство дней я так и думаю. Но иногда, когда у нее начинаются сильные боли…

Его голос опять обрывается, поэтому я, как у больницы, беру его за руку. Он сразу сжимает ее.

— Чтобы оплатить счета за лечение, мы продали дом и переехали в этот район, потому что отсюда недалеко до больницы. Маму положили туда две недели назад, когда ей стало хуже, и она больше не могла оставаться дома. Вот, откуда я знаю всех в том отделении. Мы приходили к ним целый год, и теперь я провожу там столько времени, сколько могу.

В глазах начинает щипать, поэтому я отпускаю руку Уэса и отворачиваюсь.

— Извини. Я не должна была ничего говорить. Это не мое дело.

Я вздрагиваю, почувствовав на плече его руку.

— Не извиняйся. Такое облегчение, что ты наконец-то узнала. Я хотел рассказать тебе раньше, просто не знал, как поднять эту тему, поскольку между нами все так странно.

Внутри меня сплошные осколки. С учетом всего, что случилось в последнее время, на меня наваливается такое острое горе, что я разворачиваюсь и, не думая, крепко обнимаю его. Сжимаю так сильно, как только могу, и зарываюсь лицом ему в грудь. Его руки тоже обхватывают меня, и он держит меня в таких нежных объятиях, что шквал эмоций во мне притупляется до легкой пульсирующей боли. Я припадаю к нему и, расслабляясь, чувствую, что его тело делает то же самое.

После аварии люди всегда говорили мне, что они сожалеют о гибели Спенсера. Это никогда не приносило мне утешения, только боль, поэтому я не говорю Уэсу, что сожалею о его матери. Он и так это знает.

Наши объятия затягиваются настолько, что превращаются в нечто большее. И я не знаю, должна ли — и как — их разорвать. Сначала Уэс обнимал меня осторожно, но теперь держит так, словно планирует никогда больше не отпускать. Его щека покоится у меня на макушке, а мускулистые руки становятся пленом, из которого невозможно сбежать, даже если я попытаюсь. Он обнимает меня. Не как друг.

Пока я стою, изумленно застыв, его рука скользит по моей спине вверх, погружается в волосы, и я чувствую, как он зарывается в них лицом, а затем, вбирая мой запах, всеми легкими делает вдох и сжимает меня еще крепче, словно стараясь слиться со мной.

В этом моменте есть что-то отчаянное. Словно мы ничего не можем с собой поделать. Он будто бы ухватился за предложенное мною крошечное утешение и пытается впитать его, прежде чем оно ускользнет. Неужели никто не поддерживал его весь этот год? Даже представить нельзя, каким это было кошмаром, когда ему в одиночку пришлось пережить гибель Спенсера и болезнь его мамы.

Спенсер прав. Я нужна Уэсу. Теперь я понимаю, почему он так упорно нас сталкивал. Уэс всегда был из тех, кто переживает тяготы молча. Какими бы ни были обстоятельства, он никогда не попросит о помощи и совершенно точно не станет плакаться кому-то в жилетку. На ум приходят слова, которые он, кажется, пробормотал, когда мы были больнице, и я понимаю: мне не послышалось. Он правда скучает по мне.

— Я рядом, Уэс. — Слова вылетают из моих уст, прежде чем я успеваю остановить их. — И всегда была рядом. Это не я разрушила нашу дружбу.

Хотя мое обвинение справедливо, я сразу же сожалею о нем, поскольку это разрушает те чары, в которых находится Уэс. Он отстраняется и, будучи не в состоянии встретиться со мной взглядом, бросает рюкзак на диван.

— Через минуту вернусь. — И он, не давая мне времени что-то сказать, скрывается в коридоре.

Верный своему слову, Уэс возвращается через минуту.

— Только не смейся, — предупреждает он, заходя в маленькую гостиную.

Я давлюсь фырканьем и закусываю изнутри щеку, потому что он в такой нелепой одежде, что удержать хихиканье очень сложно. На нем полиэстровые брюки темно-зеленого цвета с золотыми полосками по бокам и двубортный пиджак с большими блестящими пуговицами. Но смешнее всего высокая круглая шапочка с эластичным ремешком под подбородком, которая плотно сидит на его голове. Уэс сердито глядит на меня, но уголки его губ поднимаются вверх.

— Я же просил не смеяться.

Я стараюсь — но безуспешно, — сохранить бесстрастное выражение на лице.

— Даже не думала. Ты выглядишь… очень привлекательно.

Он закатывает глаза и засовывает в задний карман кошелек.

— Заткнись. Просто за это хорошо платят.

— За что? За предводительство марширующего оркестра?

Уэс качает головой, и у него вырывается легкий смешок. Этот звук меня ободряет. Смех от Уэса заслужить тяжело. Он открывает дверь и придерживает ее, пока я выхожу.

— Я подрабатываю посыльным в отеле «Гранд Саммит».

— Недурно, — присвистываю я.

Мы садимся в машину, и атмосфера теперь уже не кажется такой удушающей. Невозможно сохранять напряжение, когда Уэс выглядит так, словно готов прокатить меня на гостиничном лифте. И все же эта поездка не обещает быть легкой. Темно-зеленая униформа выгодно оттеняет цвет его глаз и загорелый тон кожи, а хорошо пошитый пиджак, не оставляет сомнений, что под ним скрываются широкие плечи и стройное тело. Он очень сексуальный посыльный.

— Готова поспорить, что женщины-путешественницы заваливают тебя чаевыми. Как часто они пытаются всучить тебе ключ от номера, пока ты доставляешь наверх их багаж? — Я смотрю на Уэса с дразнящей усмешкой, но он таращится на меня в так шокированно, что я начинаю чувствовать себя глупо. — Я просто хотела сказать…

Уэс отворачивается к окну, но его рот вздрагивает в улыбке, и он бормочет:

— Минимум раз в неделю.

Смеясь, я качаю головой и слышу, как рядом хмыкает Уэс. Разговор угасает, но это умиротворяющее молчание. В тишине до меня доносится голос Спенсера с заднего сиденья:

— Бэй, поговори с ним. — Я смотрю в зеркало заднего вида, и Спенсер ободряюще улыбается. — Он рассказал тебе о своей маме. Знаешь, как тяжело ему это далось?

И вновь Спенсер прав. Уэс мог не впускать меня к себе в дом. И он не обязан был мне открываться. Я даже не знаю, почему он так поступил, но меньшее, что я могу сделать — это отплатить ему тем же. Если я хочу наладить наши отношения, мне нужно впустить его.

Я вздыхаю, и Уэс косится на меня краешком глаза.

— Триша видела, как мы тогда целовались, — выпаливаю внезапно.

От моего признания его брови взлетают на лоб, и он, развернувшись, устремляет все свое внимание на меня. На его лице не только обычное удивление, но другие эмоции я распознать не могу. Превозмогая себя, я объясняю дальше:

— Я не знала, что она целый год хранила этот секрет, но вчера она на меня разозлилась и объявила всем, будто я изменила с тобой Спенсеру, и именно поэтому он напился и погиб. Теперь меня все ненавидят. — Мой голос надламывается, я впиваюсь глазами в дорогу, а затем пожимаю плечами, словно так можно стряхнуть вес его взгляда. — Конечно, они винят меня.

Между нами повисает густое молчание, которое становится еще более неловким, когда мы останавливаемся на светофоре. Наконец вспыхивает зеленый, и Уэс шепчет, словно его подтолкнуло и заставило говорить движение автомобиля:

— Не надо было мне целовать тебя.

Я не возражаю. Здесь наши мнения совпадают. Тот поцелуй, каким бы невероятным он ни был, — самое большое сожаление в моей жизни. И он, наверное, чувствует то же. Но есть одна вещь, которую я должна выяснить.

— Но зачем ты это сделал? Ты же ненавидел меня.

Уэс трясет головой.

— Я не ненавидел тебя.

Я стреляю в него острым взглядом, заворачивая на парковку отеля.

— Ненавидел. С тех пор как я попросила Спенсера стать моим парнем, ты возненавидел находиться рядом со мной. Тебя бесило, когда мы были втроем. Бесило, когда мы со Спенсером гуляли одни. Ты всегда старался его увести, а меня целенаправленно избегал.

Уэс не спорит со мной. Потому что не может. Мы оба знаем, что это чистая правда. Его плечи резко опускаются под грузом вины. Он не отвечает, поэтому я, желая наконец-таки высказаться, вновь заговариваю:

— Я не понимаю. — Я не могу удержать голос ровным. — Ты заставил меня чувствовать себя ужасно из-за любви к нему. Мы были лучшими друзьями, а затем ты внезапно стал холодным и вредным. И таким злым. Все между нами навсегда изменилось.

Я останавливаюсь у парадного входа в отель. Уэс смотрит в окно и кивком здоровается с двумя другими парнями, которые стоят у дверей, одетые в такую же забавную униформу, но из машины пока не выходит.

— Все было сложно, — бормочет он.

Я фыркаю. Звук совсем тихий, но полон печали.

— Как и сейчас, разве нет?

Его рука замирает на ручке дверцы. Шумно сглотнув, он, наконец, поднимает глаза, и глубина печали в них поражает. Он такой же сломленный, как и я. Когда он заговаривает, в его мягком шепоте столько же сожаления, как и во взгляде.

— С тобой всегда будет сложно, Бэйли.

Уэс не оставляет мне времени на ответ и выходит. Не то чтобы я знала, что на это ответить. Начиная закрывать дверцу, он делает паузу и говорит напоследок:

— Как бы там ни было, мне очень жаль. — Он старается улыбнуться, но получается скорее гримаса. — Спасибо, что подвезла.

Я не могу подобрать слова, поэтому просто киваю, а затем он бесшумно закрывает за собой дверцу.

Глава 16

На следующей неделе я начинаю жалеть, что доктор Московиц снял меня с медикаментов. После вечеринки меня бойкотируют в школе, и если бы я по-прежнему принимала антидепрессанты, мне было бы все равно, что все мои друзья меня бросили. Теперь Шарлотта — мой единственный друг. Я так рада, что она переехала к нам. Без нее у меня вряд ли получилось бы выжить.

Спенсер тоже часто появляется рядом. Я не могу решить, блаженство это или же пытка. Его присутствие дарит и радость, и боль, поскольку это не то же самое, если бы он был живым, и я знаю, что он никогда не вернется. Он намекнул, что его время со мной подходит к концу, и я боюсь, что потерять его снова будет еще тяжелее, чем год назад.

— Все хорошо, Бэй-би. Твой выход.