-Не знаю... Нравится твоя щетина...

-Глупышка моя...

-Ага! Твоя! Поцелуй меня! Крепко-прекрепко! - она закрыла глаза и подставила ему губы.

Осторожно, словно касаясь хрустальной драгоценности, Кузнечик прижался к ней.

-Крепче! - выдохнула Таня.

Вместо ответа он расстегнул дрожащей рукой верхний крючок гимнастерки.

Толком они не умели целоваться. Первый поцелуй он как первый выстрел. Всегда в молоко... Они вообще ничего не умели. Но любовь и война - быстрые учителя.

Руки их, словно ласточки, порхали друг по другу. Словно торопились натрогаться друг друга.

-Муж мой...

-Жена моя...

Она перебирала его волосы, он целовал ее кожу.

Звякнули пряжками ремни...

А потом они перестали говорить. Им было некогда. Они любили. Над лесом, в темной воде облаков пролетали, вместо бомбардировщиков, тихие ангелы... Никто их не видел, никто. Небо высоко, до него рукой не достать и глазом не увидеть. И утро еще далеко.

-Поешь, мой хороший... - сказала она потом.

Он улыбнулся. Неловко приподнялся. Отломил от буханки кусок и молча протянул ей. Она откусила крохотный кусочек и на открытой ладони поднесла к его лицу.

Аккуратно, слизывая каждую крошку, он больше целовал ее ладонь, чем ел. Отталкивал только для того, чтобы она тоже поела. И не было в этом мире вкуснее этого промерзлого, старого куска хлеба.

-Хочешь еще? - потянулся он за буханкой.

-Хочу. Не хлеба...

Он остановился в недоумении, вытащил из вещмешка тушенку и фляжку с водкой.

Таня засмеялась, как смеются счастливые женщины над смешными своими мужчинами. И потянула Митьку к себе. И вскрикнула неожиданно:

-Ой!

-Что? - испугался Кузнечик, и, резко разогнувшись, ударился головой о низкий потолок.

-Меня кто-то за волосы держит... - испуганно сказала она.

-Тише, тише, сейчас... - он нащупал в темноте ее косу. Провел рукой по ней.

Оказалось, коса просто примерзла к холодной стенке земляночки. Морозы по ночам ударяли все еще не слабо, хотя радостные дни весны сорок второго уже сгоняли черный снег сорок первого.

А молодожены и не замечали этого. На то они и молодожены...

Он подышал на заледеневшие волосы Тани. Потом, непослушными, давно опухшими пальцами, осторожно дернул и освободил ее.

-Смешная ты моя...

Вместо ответа она ткнулась ему в грудь.

-Повернись-ка ко мне спинкой, - поцеловал он ее в макушку. Она кивнула молча.

-Чтобы волосы не примерзали к земле, да?

-Да, моя хорошая, да... Какая нежная кожа у тебя?

-Где?

-Везде... Утро еще далеко...

А где-то вставало солнце. Небо серело, низкие облака обнимали друг друга, живая тишина плыла над лесом. Ангелы пошли на посадку.

-Товарищ лейтенант! Подъем! Извините, но приказ! - кто-то дергал лейтенанта Олешко за ногу...

- Невероятно! То, что вы рассказываете - просто невероятно, господин Тарасов. Женщина и война - это нонсенс! Тем более, что женщина в подразделении - это всегда путь к моральному разложению!

- Это вы про ваши солдатские публичные дома? - ухмыльнулся Тарасов.

- Нет, - отрезал фон Вальдерзее. - Публичные дома - это необходимость. Солдат должен расслабляться. Иначе он превращается в зверя.

- Что, и тут, в котле, у вас есть проститутки? - удивился подполковник.

- Увы, нет возможности их содержать. И поэтому некоторые солдаты и даже офицеры вынуждены вступать в связи с русскими женщинами. Впрочем, мы на это смотрим без особого осуждения. В конце концов, победители имеют право внести свежую кровь в побежденный народ.

- Вы еще не победители, - ответил Тарасов.

- Это дело времени, - отмахнулся фон Вальдерзее.

- Знаете, герр обер-лейтенант, мы прекрасно знаем, что некоторые женщины вступают в связи с вашими солдатами и офицерами. Более того, мы даже сталкивались с такими женщинами.

- Где?

- В том самом Опуево.

Обер-лейтенант вдруг заколебался. Он пытался соблюсти грань между разговором по душам и допросом. С одной стороны, чем ближе контакт с допрашиваемым, тем больше он расскажет. С другой стороны, Тарасов - как это говорят русские, тертый калач? - прекрасно знает все уловки и хитрые ходы. Сидит и улыбается. И сравнивает со следователями НКВД.

- Давайте-ка, господин подполковник перейдем к делу... - решил обер-лейтенант.

- Давайте, - пожал плечами подполковник.

- Расскажите об операции в районе Большого и Малого Опуево...

**

Транспортников так и не было. А значит бригада оставалась без продуктов, боеприпасов и медикаментов еще как минимум на день. А это еще несколько десятков ослабленных, обмороженных и... и умерших без необходимой помощи.

Бригада таяла на глазах. А приказа на атаку немецких продовольственных складов так и не было.

- К черту! - первое, что сказал Тарасов Мачихину после того, как отоспался в своем блиндаже после удачной ночи.

- Что к черту? - удивился комиссар. - Попей-ка чаю.

Чай еще был, да... Им и спасались от голода. Правда, от большого количества жидкости и постоянного холода, не выдерживали почки. Минут через десять после очередной кружки мочевой пузырь переполнялся. Причем неожиданно и резко. Главное, успеть расстегнуть штаны. Иначе обжигающая вначале моча моментально замерзала и белье буквально примораживалось к коже. В обычных условиях - ерунда. Забежал в тепло, отогрелся и нормально. А тут доходило до ампутаций...

Тарасов хлебнул пару раз из поданной комиссаром кружки. А потом сказал:

- Налет мы все-таки провели успешно. Даже слишком успешно. Потерь нет, кое-какие трофеи даже есть. Однако, немцы вот-вот сообразят и обложат наше болото эсэсовцами 'Мертвой Головы'. И хана бригаде. Сегодня выходим в атаку на этот Карфаген.

- Какой Карфаген?

- Опуево. Где адъютант?

- Воду греет на умывание.

- Отлично! Умоюсь и за работу.

Тарасов скинул полушубок, снял свитер, гимнастерку и нижнюю рубашку. Полуголый вышел из блиндажа.

А потом долго, на виду у бойцов, плескался, смачно фыркая. От его крепкого, в узлах и переливах мышц, тела шел пар. Затем он взял бритву и так же демонстративно, насвистывая 'В парке Чаир', брился. Долго брился. У адъютанта даже руки задрожали. Устал, понимаешь, держать маленькое зеркальце...

- Передай приказ комбатам. Через час построение бригады. Всем привести себя в порядок. Побриться, умыться. А то не бригада военно-воздушных войск, а банда Махно. Смотреть противно...

Десантники и впрямь себя запустили. Если в первые дни операции следили за собой - десантура, как же! крылатая пехота! небесная гвардия! - то в голодные дни на внешний вид махнули рукой. Сил не хватало, чтобы двигаться... Какие уж тут гигиены...

На что врачи сильно ругались. Появились вши. Особенно они доставали раненых. Под повязками так чесалось, что некоторые сдирали бинты, лишь бы избавиться от невыносимого зуда. И раны, уже подживавшие, снова воспалялись.

Через час бригада стояла на импровизированном плацу. Почти вся. Если не считать боевое охранение, раненых, больных, обмороженных и... и убитых с без вести пропавшими.

Почти четверти уже нет. Шестьсот с лишним бойцов и командиров...

- Бойцы! Десантники! Поздравляю вас с успешной операцией по ликвидации немецко-фашистского аэродрома в деревне Глебовщина! От лица командования и от себя лично объявляю вам благодарность.

- Ура! Ура! Ура! - негромко, как предупредили комбаты, но от души рявкнули десантники.

- Считайте, что немцы остались без снабжения. Кто-то подумает, что и мы тут тоже без снабжения. Это не так! Получен приказ командования фронтом совершить нападение на немецкие продуктовые склады.

Мачихин и Шишкин переглянулись... На самом деле шифрограммы не было. Комбриг действовал на свой страх и риск. Приказ оставался прежним - ждать двести четвертую бригаду подполковника Гринева.