Мы же пребывали в недоумении и сколотили группу человек в десять, из молодых. Слишком уж жутко было в этом подвале сидеть. Негоже тут умирать, как свиньям в закутке. Надо выбираться наверх. Остальные от нашего предложения отказались. Как потом говорили те, кто находился поблизости, через час или около того подвал забросали гранатами и пустили газ. Были слухи, что люди там погибли.
Мы вдесятером вышли на лестничный пролёт, и начали подниматься наверх. В момент, когда преодолели уже этажа четыре, раздался жуткий грохот. Это прямо по нам влупил крупнокалиберный пулемет. Посыпались стекла, все попадали на пол, кто где был. Я чуть прикрылся коробкой с огнетушителем — попавшие в стену и потолок пули зажигались. Люди начали отползать. Те двое, кто бежал выше меня — а я был, наверное, третьим, больше не поднялись. Остальные поползли кто куда. Здание Дома Советов — аквариум. Там очень много стекла, подоконники идут ниже колена. Спрятаться некуда. Я сполз чуть ниже, в промежуток между этажами — сел в углу, отдышался. Решил, что это — достаточно безопасное место. Однако, обернувшись к стене, прямо на уровне груди увидел черные отметины, и на полу — пригоршню свинца. Нет, здесь оставаться небезопасно. Спустился на нижний этаж, кажется, третий или четвертый. Долго полз по битому стеклу — очень много стекла. Выглянул в окно — внизу на асфальте, прямо под стеной, распластался в луже крови ОМОНовец. Подергался, и затих. Весь ужас гражданской войны в том, что жизнь вроде бы родного тебе, русского человека уже совсем безразлична. Это враг, а когда врага уничтожают, у тебя самого появляются шансы остаться в живых.
Наконец, огонь прекратился. Я оказался в кабинете некоего господина Соколова, кажется, это был руководитель Совета Союзов. На столе лежала записка: "Уехал на переговоры с Патриархом в Свято-Данилов монастырь." В маленькой комнатушке за кабинетом стояла кровать и столик. И груда пустых бутылок, кажется, из-под водки. Депутаты грелись водочкой, пока кто-то мерз у баррикадных костров. Зашел в туалет, оказалось, там была вода. Горячая. Помыл руки с мылом. Умылся. Вышел в коридор — с этажа уже выйти было нельзя. В коридорах стояли автоматчики Руцкого, и запрещали уже вообще, куда бы то ни было ходить. Я попытался выломать дверь, ведущую в другой коридор — двери там были очень хорошие. Сил у меня не хватило. Зашел в одну из комнат, и лег на пол. Спать.
Проснулся от танковых выстрелов, жуткого грохота. Здание ходило ходуном. Осмотрел стены — всё хлам. Кругом одно дерево. Один снаряд — и все мы тут сдохнем. Рядом залегла какая-то бабуся, и начала причитать:
— Не бойся, сыночек, умирать — мы все сразу в рай попадём.
В рай вот так, без сопротивления вообще, уходить не хотелось. Кто-то приговаривал за спиной:
— Руцкой сказал, что скоро нам на помощь вертолеты прилетят. Авиация.
— И танки приедут, и корабли приплывут. — со значением добавил я.
Ни в какую такую авиацию тоже на хрен не верилось. Вскоре, похоже, началась сдача. На другом берегу Москвы-реки в ладоши хлопали обыватели. Благодарили Ельцина за спасение Москвы и москвичей. Наверное, правильно благодарили. Это ведь был их президент. Москва жила отдельно от России, и совсем не так, как эта самая, остальная Россия. Так и осталось до сих пор.
Нас вывели в сторону набережной. На ступеньках стояла «Альфа». Выглядели они, как настоящие инопланетяне. Нас погрузили в автобус, и повезли в отделение милиции, на метро Баррикадную. За окном полыхало зарево. Стакан Дома Советов горел со всех сторон. Говорили потом, что после нашей группы больше никого выводить из здания не стали. Все остались там, внутри, уже навсегда. А на белых стенах кабинетов, в нынешнем Доме Правительства, в ночь с третьего на четвертое октября каждый год проступают пятна человеческой крови. Крови тех, кто поверил "водителю самолётов" Руцкому. Кто последним своим патроном по удивительной причине не выстрелил ему в голову — за трусость и измену. За тех простых людей, кого по одной лишь его вине убили у Останкино и заживо сожгли здесь. Я вышел из автобуса, и сразу переметнулся вправо, к толпе гражданских, возле того входа в отделение, который был ближе к дороге. В тот, который был ближе к метро, начали заводить защитников Дома Советов. Шли они с поднятыми руками, как немецкие пленные на кадрах кинохроники времен войны. И в строю ОМОНовцев каждый бил этих людей прикладом своего автомата — куда кто попадет.
А нас усадили на корточки и через сорок минут построили в очередь по одному, и в отдельном кабинете начали записывать — наверное, для будущих каких — то манипуляций, как оказалось, заглохших по причине всеобщей амнистии. Я стоял в очереди, как все. Меня вычислили менты. Те, кто стоял здесь, в большинстве своем были задержаны в районе боевых действий — на улице там, во дворах. Мент, более старший по званию, вывел меня из их строя, оглядел:
— Что, защитник Белого Дома? Тебя вообще-то в другое место везти надо.
— А что, у меня на лбу написано?
— Нет, просто одежда теплая, посмотри на остальных, — и вправду, народ, похоже, просто тусил где-то в стороне от основных событий.
— И что дальше?
— Сейчас отправим тебя туда, куда следует.
— А может не стоит?
Мент посмотрел на меня задумчиво, как всегда смотрят на простых людей московские менты. В глазах мента, представителя "армии победителей" стоял извечный ментовской вопрос: "Чем бы поживиться?".
— После прохождения через формальности снимешь часы, и я тебя выведу, — предложил гуманный ченч мусор.
Конечно, было жаль командирских часов. На белом металлическом браслете. Но, как вышло, именно часы, возможно, выручили меня, помогли сохранить свободу. Я, выходя из комнаты, где переписали данные паспорта и засняли меня на видео, с радостью с ними расстался. Это была моя первая в жизни взятка московскому менту. В дальнейшем их будет потом еще очень и очень много.
Мент вывел меня, провел через первое оцепление, дальше я пошел сам. По дороге к метро «Маяковская» было еще три поста с ОМОНом. Мы шли с парнем из РНЕ. Парень шел в берцах, поэтому на каждом посту именно на его неокрепший организм приходилась основная порция контрольных ударов ногами по яйцам в положении "лицом к стене — руки за голову". Посреди Садового кольца группа подростков жгла гору покрышек, уж и не знаю, с какой-такой целью. Наверное, по чьему-то указанию, изображала "массовые беспорядки" в столице. Я подошел к метро. Здесь уже вовсю бурлила мирная жизнь. Революция осталась позади. Финита ля комедия.
Долго потом я пытался понять — кто же все-таки победил, и кто проиграл в той страшной истории с Указом?1400 и всей последующей за этим цепочки событий, обернувшихся гражданской войной в центре столицы. Теперь уже абсолютно ясно, что ни в том, ни в противоположном исходе противостояния, пользы, на самом деле, для моей страны не было никакой. Поскольку люди Президента и оппозиция не сильно отличались друг от друга. Все эти условности — кто красный, кто белый, у кого там свастики — всё это был банальный маскарад. Можно сказать, произошла временная ссора старых если не друзей, то соплеменников. И обычные люди, погибшие в те страшные дни, стали просто жертвой трагических обстоятельств и собственной политической наивности. Власть — она как золото. Является причиной многих, внешне немотивированных убийств. Вокруг нее, как и вокруг золота — всегда кровь, трупы, преступления. Те, кто пришел к власти — никогда просто так её не отдают. Россия в вопросах, касающихся власти — обычная азиатская империя. А что же касается людей, готовых защищать парламенты, устраивать стояния на площадях, строить баррикады… По моему глубокому убеждению, все эти люди совершают простую глупость — даже в результате победы они никогда не участвуют в дележе добычи. Да, они умирают, героически сражаются, сидят на холоде — а власть все равно достанется другим — тем, кто проворнее, кто вовремя успеет этот народный энтузиазм возглавить и задурить головы остальным. Люди русские легко творят себе кумиров — они сами рады обманываться. Беда России в том, что это страна наивных обывателей. Чересчур наивных, необразованных, верящих всему, что им проповедуют, хоть и прошли целые их поколения через тюрьмы с очень, на мой взгляд, верными принципами "не верь, не бойся, не проси".