- Все нормально, - отчиталась она сонно, - только вечером госпожа

раскапризничалась: вас ведь так долго не было... я дала ей двойную дозу. Теперь она спит

очень крепко.

- Спасибо, Шенни. Ступай к себе.

Шторы были плотно закрыты. Ольгерд разглядел в полумраке черноволосую головку

Риции на белой подушке. Ее коротко стригли, чтобы меньше было возни с волосами. Так

она выглядела когда-то в юности, когда он влюбился в нее со всей обреченностью своей

страстной натуры.

- Спишь? - он обнял ее и прижался к теплому, безвольному и послушному телу, - все

спишь, моя девочка? Все десять лет...

Он мог разговаривать с ней, целовать ее, даже овладеть ею - ответа не было. Он был

один. Ему нравилась Сандра, но она была строга и холодна, это тоже была игра в одни

ворота.

Ольгерд устало закрыл глаза, но потом снова открыл, потому что дверь отворилась. В

проеме он увидел высокий и тонюсенький силуэт своей дочери в ночной рубашке.

- Папочка! Почему ты не зашел ко мне?!

Он чуть не заскулил от досады. Кормить ее своей энергией не было ни желания, ни

сил. Выгонять же ее было жалко.

- Не хотел тебя будить, - сказал он.

- Как будто я сплю, - проныла она, - тебя не было целых два дня! Я соскучилась.

- Я устал, Одиль. Очень устал. Иди спать, я зайду к тебе утром.

- Уже утро!

- Я хочу спать, Одиль.

Она шагнула в комнату.

- Я тоже.

И залезла к нему под одеяло. Казалось бы, ничего особенного в этом не было:

пятилетний ребенок прибежал в постель к своим родителям... но все было необъяснимо не

так.

- Послушай, - он погладил ее по волосам, - ты же знаешь, что каждый должен спать в

своей кровати.

- Но с ней-то ты спишь, - упрямо посмотрела на него Одиль.

- Она моя жена.

- А я твоя дочь!

- Это разные вещи.

- Конечно! Потому что ее ты любишь. А меня ни капли!

Ему стало стыдно. Чего он, собственно, испугался? Ну пришел ребенок согреться к

папе, ну и что? Почему он все время видит в этом несчастном существе какого-то монстра?

- Я люблю тебя, детка, - сказал он через силу, - и тебя, и маму. Ложись. Я расскажу тебе

сказку про золотых львов.

Ольгерд даже не заметил, как уснул, где-то во время описания дворца Окрия. Дочь

лежала рядом, вся в белых кружавчиках, моргала длинными ресницами и была похожа на

ангелочка.

Проснулся он от горячего, совсем не детского поцелуя. Одиль излучала как «белое

солнце», оплетая его своим тонким, гибким телом. Он почему-то даже не удивился, как

- 108 -

будто всегда знал, что этим кончится. Похоже, все отпрыски Индендра не хотели

ограничивать себя ни в чем. Сын Леция хотел жениться на сестре, а его внучка желала

собственного папу со всеми потрохами.

Ольгерд был, конечно, сильнее. Он оторвал от себя это дитя, то ли изначально,

генетически порочное, то ли до такой степени наивное.

- Не делай так больше никогда, - сказал он строго.

Она посмотрела умоляюще.

- Я люблю тебя, папа!

- Как-то странно любишь.

Личико ее нервно передернулось.

- Как умею.

До этого она могла только отсасывать его энергию в неограниченных количествах и

упиваться этим.

- Кто тебя научил? - спросил он хмуро, - женщина в белом? Это она?

- Какая женщина?

- Не притворяйся, Одиль.

- А ты не говори со мной так!

- Как?

- Как будто я в чем-то виновата!

Похоже, она и правда не понимала.

- Может, ты и не виновата, - сказал он строго, - но ты не права.

- Почему?

- Потому что я твой отец.

- Да! И я тебя люблю! Больше всех на свете!

На Земле это никому не нужно было бы объяснять, но с этими мутантами все

запутывалось до предела. Внучка Энии и правнучка Синора Тостры смотрела на него

изумленными и горящими от желания глазами. С этой секунды он перестал считать ее

ребенком.

- Больше не смей залезать ко мне в постель, - заявил он грозно и других доходчивых

слов для нее не нашел, - марш отсюда!

Она отпрянула с таким потрясением на ангельском личике, словно для нее рухнул мир.

- Па-па...

- Я сказал: марш!

Одиль выскочила как ошпаренная, подвывая на ходу.

- Черт подери! - выругался он.

Потом он корил себя за грубость и резкость. За негибкость, непедагогичность и

непонимание своей единственной дочери. Ему было так плохо, что он вместо полпредства

полетел к Флоренсии в больницу. Надо было хоть с кем-то поделиться этим домашним

кошмаром.

Флоренсия так редко его видела, что тоже отложила все дела. Они заперлись в ее

кабинете.

- Ну? - спросил он после своего рассказа, - что ты скажешь?

- Скажу, что ничего страшного, - не совсем уверенно ответила она.

- Неужели?

- Девочка нервная, вспыльчивая, ранимая, к тому же раннего развития. Тело выросло,

а сознание за ним не успело. Кого же ей хотеть, как не собственного отца, которого она так

любит! В этом нет ничего порочного, Ол. Было бы странно, если бы она предпочла

постороннего дядю. Она же еще ребенок!

- Я тоже так думал. Но она не ребенок, Фло.

- Только потому, что испытывает сексуальное желание?

- Мне трудно объяснить...

- Знаешь, - строго сказала Флоренсия, - в чем-то ты сам виноват. Ты ведь не любишь

ее. И она это чувствует. И при этом у нее еще нет матери! Бедный ребенок! Она так

- 109 -

изголодалась по твоей любви, что пришла к тебе в постель. Видно, все другие способы уже

перепробовала.

Крыть было нечем. Свою дочь он не любил.

- Неужели я такой злодей, Фло? - криво усмехнулся он.

- Тебя самого надо лечить, - сказала она, - от депрессии. Ты никого любить не в

состоянии. Ходишь мрачнее тучи и всех пугаешь своим видом.

- Неужели так?

- Да так.

- Черт возьми...

Флоренсия подошла сзади и стала разминать ему плечи и шею.

- Сиди смирно. Совсем сутулый стал. Скоро сгорбишься.

- Что мне делать, Фло?

- Успокоиться. Я выпишу тебе таблетки. Принимай регулярно. И в отпуск отправляйся.

- А Одиль?

- А с ней ничего страшного не происходит. Просто раннее сексуальное развитие. Для

аппиров это в пределах нормы.

- Хороша норма! Девочке пять лет!

- Знаешь... мой вон в тридцать лет никем не интересуется. И я не уверена, что это

лучше.

Успокоиться он не смог. Флоренсия не видела того, что видел он, к тому же обожала

свою внучку. Ей все казалось нормальным. Набив карманы пачками таблеток, Ольгерд

полетел в полпредство.

Домой он вернулся как можно позже, с чувством вины и злости одновременно. Риция

играла на ковре в кубики, под присмотром сиделки, а Одиль наблюдала за всем этим с

лестницы. Одна - женщина-ребенок, другая - ребенок-женщина. Вот такой сумасшедший

был у него дом. Дом с решетками. Какие тут могли помочь таблетки?

Одиль посмотрела на него сверху вниз, ничего не сказала и обиженно ушла к себе.

- А где Льюис? - спросил он сиделку.

- Он полетел во дворец, - ответила Шенни.

- Так поздно? Что-нибудь случилось?

- Не знаю, господин.

- Во дворце, конечно, лучше...

Он послонялся по дому между кухней и бассейном и понял, что нужно срочно что-то

изменить во всем этом кошмаре. И лучшее, что он мог - это перестать притворяться. Надо

было начать с правды, если ложь не получалась.

Одиль как будто ждала его. Она сидела напротив двери, вцепившись в подлокотники

кресла. Платье на ней было не домашнее, черное и узкое. Она была тонка в нем как змейка,

и голова в золотых кудряшках казалась огромным цветком на этом черном стебле. Ее

хрупкость вызывала жалость, а ее бездонные черные глаза - страх.

Ольгерд, которого даже черные тигры прозвали Белой Скалой, содрогнулся, глядя в

этот космический омут.