Отис нашел аналогии с торговыми центрами: кухни — гастрономические отделы; гостиные — игротеки, ванные — аквапарки. Отис сказал себе: «Господи, что же творится в сознании живущих здесь людей — они что тут, только шопингом занимаются?»

Он ощутил, как свежа и пугающа эта мысль; ему пришлось притормозить у обочины и сосредоточиться, глядя на проносящиеся мимо машины.

Тогда-то он и утратил новообретенное спокойствие. «Если люди способны превратить свои дома в торговые центры, — подумал он, — то те же люди могут приравнять атомные бомбы к обычным».

Это открытие он связал со своим новым знанием о ядерных грибах. «Как только эти люди увидят новые, некрупные, почти умилительные габариты ядерных грибочков, процесс станет необратимым. Всякая бдительность исчезнет. И не успеешь оглянуться, атомные бомбы можно будет приобрести в обычном супермаркете — или получить бесплатно, в придачу к канистре бензина!» В мире Отиса вновь стало страшно жить.

— Он был удолбанный? — спрашивает Клэр.

— Только кофе. Девять чашек, судя по тембру голоса. Силен парень.

— Мне кажется, он слишком часто воображает себе, как взлетит на воздух. По-моему, влюбиться ему надо. И поскорее. Иначе он и вправду сгинет.

— Очень может быть. Он возвращается завтра вечером. Говорит, везет нам обоим подарки.

— Неужели мне это не снится?

Дег только что подкатил к нашему бунгало. Видок у него — как у загадочного предмета, выкопанного собачками из мусорных контейнеров в Кафедрал-Сити. Его щеки — в нормальное время розовые — стали сизыми, как голубиные перья; каштановые волосы дико всклокочены в стиле маньяка со снайперской винтовкой, который высовывается из захваченной им закусочной и вопит: «Ни за что не сдамся!» Все это мы замечаем, едва он появляется в дверях — парень явно страшно взвинчен и забыл, что такое сон. Я начинаю волноваться; судя по тому, как Клэр нервно крутит в пальцах сигарету, ей тоже не по себе. При всем при том лицо у Дега довольное — казалось бы, чего еще желать-то; но почему его радость кажется такой… пре— досудительной? По-моему, я знаю почему. Эта разновидность счастья мне знакома. Она сродни безудержному облегчению и натужной веселости, которые я зрел на лицах друзей, вернувшихся после полугодичного пребывания в Европе; их лица выражали облегчение, что можно снова приобщиться к большим машинам, пушистым белым полотенцам, калифорнийской жратве; но одновременно они уже готовились к неизбежной, полуклинической — «Куда ж мне себя приложить-то?» — депрессии, являющейся как прологом, так и эпилогом всякого паломничества в Европу. Ну и ну. Но клинический «кризис середины молодости», слава богу, случается только раз — а у Дега он уже был. Так что, должно быть, Дег просто слишком долго пробыл один — невозможность ни с кем поговорить здорово бьет по шарам. Правда-правда. Тем более в Неваде.

— Привет, чудики! Привез гостинцы, — кричит Дег, вваливаясь к Клэр с бумажным подарочным пакетом в руках; на мгновение он задерживается в прихожей — бросить взгляд на журнальный столик, где лежит почта Клэр, и этого мгновения нам достаточно, чтобы обменяться многозначительными (брови взлетают вверх) взглядами, — вообще— то мы сидим на ее кровати и играем в скрэбл — мало того, Клэр даже успевает шепнуть мне: «Сделай что-нибудь».

— Привет, кексик, — говорит Клэр, стуча по деревянному полу пробковыми, на платформе танкетками и виляя всем телом, затянутым в чересчур китчевый тореадорскии костюмчик с брюками-клеш цвета лаванды. — В твою честь я вырядилась под домохозяйку из Рино. Хотела даже «вшивый домик» на голове соорудить, но лака не хватило. Так что голова у меня скорее бездомная… Выпить хочешь?

— От водки с апельсиновым соком не откажусь. Привет, Энди.

— Привет, Дег. — Я поднимаюсь и мимо него иду к входной двери. — Пойду отолью. У Клэр унитаз каким-то странным голосом поет. Сейчас вернусь. Долго ехал?

— Двенадцать часов.

— Молоток.

Пройдя через двор в свой чистый, но заваленный всякой ерундой домик, я провожу раскопки в нижнем ящике шкафчика в ванной и отыскиваю купленный по рецепту пузырек, оставшийся от моей годичной или двухлетней давности фазы забав-с-успокоительными. Из пузырька я выуживаю пять оранжевых таблеток транквилизатора «Ксанакс» по полмиллиграмма, выжидаю время, соответствующее «периоду отлива», после чего возвращаюсь к Клэр, где размалываю таблетки в ступке для специй и высыпаю получившийся порошок а Дегову водку с соком. «М-да, Дег. Вид у тебя раздрызганный, ну ничего, за тебя». Мы чокаемся (я — минералкой). Наблюдая, как он заглатывает напиток, я осознаю — совесть бьет меня по загривку электрошоком, — что переусердствовал с дозой и, вместо того чтобы помочь человеку просто расслабиться (как намеревался), содействовал его превращению в неодушевленный предмет (спустя минут пятнадцать). Клэр об этом лучше не заикаться.

— Дегмар, мой подарок, пожалуйста, — произносит Клэр фальшивым, исполненным синтетической бодрости голоском, за которым скрывается обеспокоенность его аварийным состоянием.

— Всему свое время, милые мои маленькие везунчики, — говорит Дег, кренясь на стуле, — всему свое время. Дайте отдохнуть секунду. — Отпив по глоточку, мы осматриваем норку Клэр. — Клэр, твой дом, как всегда, безупречен и очарователен.

— Батюшки, спасибо, Дег. — В словах Дега Клэр чудится высокомерие, хотя мы с ним на самом деле всегда восхищались ее вкусом: в этом бунгало, обставленном кучей фамильного добра, которое она урвала при многочисленных разводах папеньки и маменьки, в миллион раз больше вкуса, чем в наших домах.

Ради нужного ей эффекта Клэр готова на все («Мой дом должен быть идеальным»). К примеру, она убрала ковер — обнажив деревянный пол, который она вручную отциклевала, покрыла лаком и усеяла персидскими ковриками и мексиканскими циновками. Вдоль задрапированных тканью стен стоят старинные посеребренные кувшины и вазы (блошиный рынок округа Оранж). Адирондакские[26]садовые стулья из каскарской ивы, с подушечками из провансальского набивного шелка.

У Клэр чудный домик, но одна деталь меня здорово нервирует: десятки пар — настоящая гора — оленьих рогов, которые, сцепившись в хрупкую окостеневшую гроздь, лежат в соседней с кухней комнате. Комната, которой положено быть столовой, напоминает склеп и до смерти пугает всяких там сантехников и слесарей, приходящих, если надо, что-нибудь починить.

Это коллекционерское безумие началось у Клэр несколько месяцев назад, когда она «выкупила на свободу» гору оленьих рогов у соседей, распродававших пожитки перед отъездом. Спустя несколько дней Клэр оповестила нас с Дегом, что совершила некий обряд, позволивший душам загубленных животных отлететь на небо. В чем состоял обряд — она не распространялась.

Вскоре процесс «освобождения» превратился в легкое наваждение. Теперь Клэр спасает рога, помещая в «Дезерт сан» объявления следующего содержания: «Местной художнице требуются для работы оленьи рога. Просьба звонить по тел. 323…» В девяти случаях из десяти откликается женщина по имени Верна, с накрученными на бигуди волосами, которая говорит Клэр, жуя антиникотиновую жвачку: «Милочка, на резчицу по кости вы что-то не похожи, но моего подлеца черти унесли, так что ладно уж, забирайте эти ерундовины. Все равно я никогда их терпеть не могла».