Мор — он и есть мор. И засуха в это же время случилась, кстати. Правда, не слишком сильная — пожалуй, и не вспомнили бы про нее, если бы не была она предсказана заранее.

А что такое горе — это тоже всем понятно… Гибель роженицы — уж конечно, горе, не радость.

И как-то молнией осенила сразу многие головы одна и та же мысль — такая простая, такая естественная — потому что сводила она все эти события воедино.

Мысль эта заключалась в том, что не предсказывает Ведьма несчастья. Не предсказывает — а творит! Именно так!!!

Творит, ибо наслаждение для нее — мучения христиан. Или для того, чтобы разбогатеть на их бедах, получая бешеную плату за лекарские услуги. А быть может — обе эти цели преследует она одновременно!

Враз забыли односельчане, что никогда не требовала Катрин платы за лечение, хотя и не отказывалась от нее. Кто мог уплатить — платил, кто не мог — даром получал помощь…

Возможно, все же не решились бы жители Барха-Лох на то, на что они решились, если бы не еще одно обстоятельство.

Как раз в эти дни, когда колебались чаши весов, на одной из которых был слепой гнев, а на другой перемешалась благодарность за прошлое, страх мести Духов Зла, неуверенность — всего понемножку…

Как раз в это время деревенский священник получил от своего церковного начальства послание. В плотно запечатанном пакете прибыл очередной трактат преподобного Джона Нокса.

Название трактата было длинным — на половину титульного листа. Но достаточно было прочесть лишь первые его слова.

«О язычниках, колдунах и противодействующих Церкви, а также о способах, которыми надлежит поступать с ними…»

Тут уж и последние колебания отпали…

По-разному надлежит поступать с «колдунами». То есть «надлежащая» процедура все-таки едина, но поступают в действительности по-разному.

Можно совершить ордалию «Божий Суд». Например, кинуть заподозренную со связанными руками в воду — озеро, реку, колодец — неважно, лишь бы глубина была не менее трех мечей.

Если утонет — значит, невиновна. Если выплывет — значит, действительно, ведьма…

И тогда можно вывести ее за околицу и всем миром забить камнями, благо камней в горах хватает. Так, как сделали это несколько десятилетий назад со старухой Гулли из Глен-Финен.

Или вырыть могилу, столкнуть туда живой — и засыпать…

А можно и сжечь, но тоже — по-разному.

За несколько дней до того, как все случилось, Катрин заходила к сельскому кузнецу — лечить его кобылу. И увидела случайно, что кует он гвозди какой-то странной формы. Очень длинные, с необычно оттянутым жалом. И — с крестообразными головками.

Четыре гвоздя…

Перехватив ее взгляд, кузнец вдруг необычно смутился и сбросил заготовки с наковальни. Он явно опасался расспросов — именно поэтому Катрин ни о чем не спросила его.

Кобылу ту, кстати, ей удалось поставить на ноги…

Говорили в старину: оттого большинству людей не дано знать свою судьбу, что слишком мучительно это — знать, не имея сил изменить…

…Нет, не собирались устроители расправы организовывать для Катрин озерную купель. Это делают, когда есть сомнения. А тут никаких сомнений не было. И еще одна мысль удержала от этого жителей Барха-Лох. Мысль, почти ни у кого не поднявшаяся до уровня сознания. Но, тем не менее, понятая всеми.

А вдруг использует колдунья данную ей Дьяволом силу для того, чтобы утонуть, — как тонут добропорядочные женщины? И как тогда они, односельчане, будут выглядеть друг перед другом?

Когда под утро толпа ввалилась к Ведьме в дом и, сорвав с нее одежду, пинками вышвырнула на улицу, — Катрин все еще надеялась на что-то. Но когда увидела, куда ее волокут, — исчезла эта надежда.

Одинокий камень высился за окраиной села, на вересковой пустоши. Был он плоским, словно плита, и древние руны вились по его поверхности.

Но это — не было Святое Место…

Ветер и дожди давно вылизали поверхность камня, смыли с него остатки золы. Но в глубине некоторых, особенно глубоко прорезанных рунических знаков, все еще сохранилась чернота.

И хотя повсюду на плоскогорье сквозь вереск прорастал кустарник — видно было, что стена кустов, подходя к каменной плите, постепенно сходит на нет.

Словно беря ее в кольцо окружения…

И — четыре отверстия высверлены были в камне, образуя контур квадрата со сторонами около полутора ярдов.

На этом камне в давние времена жгли ведьм.

Во времена, когда клялись именами Мерлина и Морганы.

А о Христе если и знали, то воспринимали его как одного из языческих богов…

Никто уже не мог бы сказать, когда происходило здесь последнее сожжение. Но о том, что оно было — сохранилась память.

Преподобный Нокс, пресвитер Эдинбургский, не одобрил бы такую казнь. Это — не церковное аутодафе, а языческий костер.

Ведьм, конечно, надлежит жечь — но не так же!

Однако, до Нокса было далеко…

Опрокинув Катрин спиной на камень, ей сбрили все волосы на голове и теле. Искали скрытую волосами «дьявольскую метку» — родимое пятно в виде двойного копыта.

Не нашли ничего похожего — но это не сбило всеобщий раж.

А потом теми самыми четырьмя гвоздями прибили ей к камню руки и ноги, расположив их напротив отверстий — вершин квадрата.

Конечно, не по ладоням и ступням прибили — это было бы кощунством! Чтобы избежать сходства с распятием, вогнали гвозди со сдвигом: в запястья и щиколотки.

И еще одна уступка времени была сделана: шляпки гвоздей крестовидны были…

Те самые гвозди…

После чего, срубив с ближайшего куста (не так-то близко он и был…) сухую ветку, положили ее женщине поперек живота. И подожгли.

И встали вокруг в молчании, ожидая первого крика.

Вот так именно жгли ведьм в старые времена. Об этом тоже сохранилась память.

На живот в районе пупка клали горящую ветвь. После того, как вскрикнет ведьма в первый раз, — добавляли еще одну.

И так — по одной — подкладывали веточки в разгорающееся пламя после каждого крика.

Под конец ведьма начинала кричать уже непрерывно. И только тогда ветки кидали без счета, с ног до головы заваливая ее хворостом.

Потому и отступил кустарник от камня, не сумев даже за несколько веков захватить утерянное пространство…

Но на сей раз — не так получилось.

Замерла толпа, прислушиваясь. Даже вопли ярости, которыми каждый пытался заглушить свой страх или свою совесть, притихли.

Лишь бы не пропустить первый крик!

Но почему-то все не было его… Лишь трещала сухая ветвь, догорая. Кроме этого треска — ни один звук не прорезал нависшую тишину.

И когда, наконец, ветка обратилась в пепел, оставив на животе женщины страшное, уродливое пятно ожога, — Катрин так и не вскрикнула. Ни разу. Только кровь двумя струйками текла по подбородку из прокушенной губы…

Все стояли, словно окаменев. Никто не знал, как поступать дальше.

И тут внезапно одинокий голос пробил затянувшееся молчание.

— Ну, хватит… — сказал он.

Все оглянулись на голос. Кто со злобой, кто — с облегчением.

Меньше всего хайлендеры ожидали сейчас увидеть незнакомца. Однако эти слова произнес именно незнакомец.

Откуда он взялся здесь? Как сумел незамеченным пробиться в первые ряды? Ведь только что, минуту назад, не было здесь посторонних!

Видно, уж очень много внимания толпа уделила ожиданию первого крика — после того, как зажгли ветку.

Нет другого объяснения.

Говорили в старину: один, умеющий многое, стоит дороже, чем многие, умеющие немногое.

— Хватит!.. — сказал незнакомец. И все повернулись к нему.

С виду был он совсем молод, но почему-то никто из толпы не воспринял его, как юношу. Должно быть, не по-юношески уверенно говорил он.

Или — держался с неюношеской уверенностью…

— Хватит! То, чего вы ждали, — не свершилось. Значит, то, что вы собирались сделать, — теперь свершиться не должно!