Себастьян пробежал взглядом по ряду витрин до синей бархатной занавеси в конце комнаты. Никаких голов.

– Мне говорили, что ваш отец располагал реликвиями, относящимися к Оливеру Кромвелю, – сказал он.

– Всего одной, – она прошла до конца галереи и оттянула к стене длинную портьеру. – Пришлось занавесить после того, как гость, отужинав, по ошибке забрел сюда и упал в обморок.

Показались три небольшие стеклянные витрины на постаментах красного дерева. Каждая заключала в себе человеческую голову, покоящуюся среди искусно уложенных складок того же синего бархата.

– Вот Кромвель, – указала направо Энн Престон.

Голова была неожиданно маленькой, словно сильно усохшей, плоть до того потемнела, что выглядела почти черной, щеки ввалились, вместо глаз – щели. Тем не менее, то ли покатый лоб, то ли очертания черепа обнаруживали жуткое сходство с портретами лорда-протектора, виденными Себастьяном.

Милая мисс продолжила:

– Почти все головы казненных предателей, которые выставляли на пиках, в конце концов сгнивали. Но Кромвель умер естественной смертью и был забальзамирован. Только после Реставрации его тело вынесли из Вестминстерского аббатства и в цепях повесили в Тайберне. Потом ему отсекли голову и вместе с головами еще двух цареубийц насадили на высокий шест, чтобы поместить у Вестминстерского дворца.

– Не на Лондонском мосту?

– Нет. Полагаю, Вестминстер избрали как место их преступления. Три головы торчали там на шестах не одно десятилетие – остережение всем, кто захотел бы последовать дурному примеру.

Себастьян перевел взгляд на молодую женщину рядом с собой. По всей видимости, ее ничуть не волновало омерзительное зрелище, которое любую нежную барышню заставило бы забиться в истерике. Хотя не стоило забывать, что она выросла в окружении причудливых собраний своего отца. Мисс Энн Престон открылась с неожиданной стороны, провоцируя на определенные мысли.

Внимание Себастьяна снова сосредоточилось на останках человека, некогда беспощадно истреблявшего мужчин, женщин и детей по всей Англии, в Шотландии и в Ирландии. Сохранились последки волос и усов, но уши и часть носа исчезли.

– Десятилетия на шесте, похоже, нанесли немалый ущерб.

– На самом деле, большая часть повреждений причинена сравнительно недавно. Какое-то время голова принадлежала актеру Сэмюэлю Расселу, а он, как рассказывают, брал ее с собою в трактир, чтобы развлечь собутыльников. Наверняка голову не однажды роняли.

– Но как случилось, что лорд-протектор, возвышавшийся над Вестминстером, стал потехой на актерских пьянках?

– Еще в правления Якова II на Лондон налетела буря, ветер сломал шест и голова упала.

– Удивительно, что не разбилась.

– Полагаю, разбилась бы, если бы ударилась о мостовую. Но голову поймал стражник, проходивший внизу. Очевидно, его симпатии все еще принадлежали пуританам, поскольку он унес ее домой и спрятал. Утром поднялся шум, начались розыски – за возвращение пропажи даже объявили награду.

– Почему? Я имею в виду, почему вдруг такое беспокойство?

– Даже не представляю. Возможно, возникли опасения, что голова станет реликвией. Как бы то ни было, награда оказалась недостаточной, чтобы соблазнить стражника, и он находку не отдал. Отец мог бы вам рассказать, каким путем голова перешла к Расселу, но я, к сожалению, не помню эту часть истории.

Себастьян шагнул к следующему постаменту. Центральная голова была еще ужасней правой: не настолько усохшая, светло-коричневая, а не черная, почти беззубый рот раззявлен в жуткой ухмылке. На аккуратной медной табличке короткая гравировка: «ГЕНРИХ IV».

– Это Генрих IV? Французский король?

– Да.

– Как ваш отец его заполучил? Я всегда считал, что Генрих IV покоится в базилике Сен-Дени в Париже вместе с остальными королями.

– Покоился. А когда революционеры разломали все королевские гробницы и свалили содержимое в общую могилу, кто-то из симпатии к «Доброму королю Анри» спас его голову и контрабандой вывез из Франции.

– Зачем?

Лицо Энн Престон озарилось тихой веселостью.

– Вы, очевидно, не понимаете склада ума, присущего коллекционерам.

– А вы понимаете?

– Не вполне. Но после многих лет наблюдения за отцом я бы сказала, что их увлеченность порождается чувством причастности к прошлому, которое дарят предметы старины.

Себастьян подумал, что теперь ясно, почему Энн Престон в обществе считают молчаливой и странноватой. Наверняка она давно уже на собственном опыте убедилась, что подобные разговоры в лондонских гостиных не приветствуются.

Они перешли к третьему постаменту. Эта голова была наиболее сохранившейся и самой кошмарной из трех: веки полузакрыты, губы, отстающие от зубов, словно застыли в гримасе смертного ужаса.

Сзади на шее Себастьян разглядел глубокую рану – очевидно, первый удар палачу не удался и он отрубил голову только со второго.

Здесь таблички не было.

– А это кто? – спросил Себастьян.

– Последнее приобретение отца. Утверждается, будто это герцог Саффолк – отец леди Джейн Грей, королевы девяти дней. Его казнили в лондонском Тауэре по приказу Марии Католички.

– Как и многих других. Наверное, вы могли бы целиком заполнить эту комнату головами жертв одной только Елизаветы.

– Пожалуй. Но те головы вряд ли сохранились. Их, как правило, окунали в кипящий жир и насаживали на пики на Лондонском мосту, а в конце концов сбрасывали в реку.

– Но Саффолк оказался исключением из этого правила?

– Именно. Его тело вместе с отрубленной головой похоронили при церкви Святой Троице в Минориз. По мнению отца, хорошая сохранность объясняется тем, что голова какое-то время лежала в ящике с опилками и подверглась воздействию дубильных веществ.

Себастьян снова обвел взглядом этот мрачный кабинет диковин, но не увидел ничего похожего на металлическую пластину, которую нашел на Кровавом мосту.

– Вы что-нибудь знаете об обрезке старинного свинцового обода фута в полтора длиной и в три-четыре дюйма шириной с надписью «Король Карл, 1648»?

Энн Престон выглядела озадаченной.

– Никогда о таком не слышала. А почему вы спрашиваете?

– Потому что эта вещь была найдена около того места, где убили вашего отца.

В этот момент она как раз взялась за портьеру, чтобы закрыть нишу с постаментами. Но услышав слова Себастьяна, замерла, сжав в кулаке роскошный синий бархат.

– Это все правда, что кругом говорят… тот, кто убил отца, отрезал ему голову?

– Боюсь, что так.

– Кто же это сделал?

– Можете припомнить кого-нибудь, с кем ваш отец в последнее время ссорился?

– Нет. Никого, – быстро ответила она.

Слишком быстро.

– Вы уверены? – спросил Себастьян, внимательно за ней наблюдая.

– Да. Конечно.

– Если о ком-то вспомните, дадите мне знать?

– Да, если вспомню.

Мисс Престон снова занялась занавесью. Но Себастьян заметил, что движения ее рук утратили прежнюю плавность и напряженность, владевшая ею при знакомстве, вернулась, заострив черты лица и участив дыхание. Да, поначалу он ошибся, сочтя причиной беспокойства застенчивость молодой женщины, которая чувствует себя неловко в компании незнакомца. Но теперь ему было очевидно, что Энн Престон боялась. Она боялась его.

И того, что он может узнать.