Клаус Штёртебекер стал человеком, который хорошо понял, что жить — это значит бороться. Он вырос на море в непрерывной борьбе. Здесь было все то же, что и на суше, в городах и селениях: нужно быть сильным; чтобы жить среди волков, надо быть тигром.

Пожалуй, это и было жизненной философией Штертебекера. Но не раз приходили ему и такие мысли, которые, под влиянием Магистра, повергали его в раздумья. Разве он не стал тоже господином, который стоял над своими товарищами? От всякой добычи получал он как капитан корабля большую часть. Он был судьёй на борту, его слово было законом. Он решал, вступить в борьбу или уходить. Конечно, он был для своих людей лучшим командиром, чем Мантойфель или Прин. На его корабле был лазарет для раненых и помещение для врача, чего не было на многих других судах. Он не терпел на своём корабле несправедливости и никому не предоставлял привилегий. Самые смелые пользовались и наибольшим авторитетом. Да, это так, и все же его положение как капитана корабля было таким же, как и положение Мантойфеля и Прина. Об этом он часто говорил с Магистром и Гёдеке, и тогда получалось, будто у всех троих нечиста совесть. Они чувствовали, что их отношения с матросами похожи на те старые, ненавистные, которые можно определить словами: «Господа и рабы». Как помочь делу? Они стремились к такой высокой степени справедливости, к такой чистоте отношений, что не могли не видеть этого зла. Должен ли кто-нибудь быть господином? Если «да», то, выходит, Вульфлам прав?

Близ Борнхольма Киндербас, который вёл с марса наблюдение, вдруг заметил корабль. Тотчас же началась охота. Десять часов преследовал «Тигр» чужую коггу, до тех пор, пока она не оказалась на расстоянии оклика. Это был штральзундский корабль. Радостный крик вырвался у Клауса. Если бы здесь был второй Вульфлам! Но нет, тот ведь тоже выдворен из Штральзунда, он у датской королевы. «И зачем бы Вульфу Вульфламу возвращаться в Штральзунд?» — только и подумал Штёртебекер. Рассуждать об этом у него уже не было времени: нужно было захватывать корабль…

Когга изготовилась к бою, матросы размахивали своими топорами и мечами. Штёртебекер приказал поднять пиратский флаг. Отставшие почти на морскую милю «Рысак» и «Пенящий» приближались. Три корабля шли не друг за другом, а развернулись широким фронтом, чтобы иметь лучший обзор.

Когда моряки с неприятельской когги увидели на «Тигре» флаг Клауса Штёртебекера, на котором был изображён прыгающий тигр, они сложили оружие и отказались от сопротивления. Ведь Штёртебекер овладел хорошо укреплённым городом Висбю, так как же может ему противостоять один, хотя бы и хорошо вооружённый, корабль? На борту штральзундской когги находилось двенадцать ратсгеров, которые возвращались после переговоров со шведским рейхсратом в Карлскруне о том, как бы сообща справиться с засильем пиратов на Балтийском море. И теперь они могли оказаться в руках страшнейшего пирата! Ратсгеры видели перед собой верную смерть и, оплакивая свою судьбу, причитали, падали на колени, молили о чуде.

Штёртебекер подошёл борт к борту и без борьбы завладел коггой. Нет, Вульфлама на борту не было. Тот, как узнал Штёртебекер от просящих пощады ратсгеров, снова стал бургомистром Штральзунда. Народная партия была разогнана, а Карстен Сарнов — обезглавлен.

— И вы поддерживали Вульфлама? — напустился на ратсгеров Штёртебекер.

Те с плачем и жалобными воплями воздевали кверху руки, умоляли о сохранении жизни и обещали большой выкуп. Выкуп? Штёртебекер соображал. Обычно захваченных патрициев, не раздумывая долго, выкидывали за борт, но сейчас Клаус подумал о Герде. Брось он этих ратсгеров в море, Вульфлам выместит свою злобу на пленном Герде.

На палубе штральзундской когги находилось больше дюжины бочек с сельдью. Штёртебекер посмотрел на бочки, потом на трясущихся от страха ратсгеров и ухмыльнулся в свою светло-рыжую бороду.

При опросе выяснилось, что восемнадцать матросов хотели остаться на «Тигре», остальные одиннадцать опасались ратсгеров. Штёртебекер всем обещал сохранить жизнь. И даже объявил, что сам доставит их в Штральзунд.

Моряки с «Тигра» по приказанию Штёртебекера опустошили бочки. То, что было взято у моря, теперь, в солёном виде, вернули ему. Затем ратсгеры один за другим должны были влезть в бочки. В крышках вырезали круглые отверстия и, расколов крышки пополам, снова забили ими бочки. Так, скорчившись, и сидели ратсгеры в бочках, только головы торчали наружу. Ратсгеры грустно взирали на мир. Кажется, они все ещё боялись, что их вместе с бочками сбросят в море.

Штёртебекер велел выставить их на среднюю палубу и насчитал двадцать три бочки с «начинкой». Как только ратсгеры увидели Штёртебекера, они сразу обратились к нему, и предлагаемый ими выкуп все увеличивался. Но Клаусу Штёртебекеру нужен был только один выкуп — Герд.

Штральзундскую коггу, быстрый и крепкий корабль, не потопили. Киндербас стал его капитаном. Когга эта была поменьше, чем у Штёртебекера, и Киндербас назвал её «Морская кошка». Пока он устраивался на новом корабле и набирал команду, Магистр Вигбольд пришёл на корабль к Штёртебекеру. Он громко смеялся над парадом бочек и щёлкал по носу то одного, то другого ратсгера, наделяя их кличками: «Рыцарь бочки», «Бочкобрюх», — и ругался, когда неприятный запах ударял в нос.

— Ведите же себя, как подобает мужчинам, и, хоть вы и на пиратском судне, не забывайте своего хорошего воспитания.

Штёртебекер попросил его к себе, потому что Вигбольд должен был составить письмо в магистрат Штральзунда. Штёртебекер хотел бочки с ратсгерами и выкуп за Герда оставить ночью в гавани Штральзунда. И если Герд все ещё не на свободе, то пусть магистрат немедленно распорядится. Тем более что захваченные ратсгеры живы и невредимы.

«Пенящий», «Рысак» и «Кошка» остались в качестве охранения на рейде, а Клаус Штёртебекер без шума провёл коггу в так хорошо знакомую ему гавань. Корабль достиг мола, когда старый вахтенный, который патрулировал перед закрытыми воротами, подошёл и решил осмотреть ночного гостя. Но люди Штёртебекера были проворнеё, они спрыгнули на мол и в один миг повалили старика на землю. Связать его было нетрудно. Мгновенно корабль был пришвартован, и бочки с живностью покатили на берег. Ратсгеры широко раскрыли глаза, когда увидели, что Штёртебекер таким отважным способом приводил в исполнение своё обещание. И, хотя они в своих камерах-бочках изрядно повертелись и потряслись чуть не до потери сознания, они были рады-радехоньки такому исходу.

Старый ночной страж был посажен верхом на какую-то пустую бочку и привязан. Матросы сунули ему в руки алебарду, а Клаус Штёртебекер положил перед ним письмо к магистрату города и плотно набитый мешок с тысячью любекских гульденов.

Они ушли так же тихо, как и пришли. Пленники, облегчённо вздохнув, посмотрели им вслед и обратили свои страдальческие лица к небу, страстно ожидая появления луны.

Четыре пиратских корабля прибыли в гавань Висмара.

Как раз в это время в ратуше находились ратсгеры из Любека, явившиеся, чтобы в последний раз напомнить о необходимости выполнять союзнические обязательства. Они заявили о своей готовности защитить Висмар и Росток от герцога Мекленбургского, если это приведёт к разрыву с ним. Преследуя только одну цель — избавиться в своих водах от пиратов, которые становились все более грозной силой, патриции были готовы даже сдать датской королеве Стокгольм, если она официально признает торговые права Ганзы.

Как только поступило известие о пиратских кораблях, заседание было тотчас прервано. Магистрат почувствовал, что нельзя заставлять капитанов ждать. Ратсгеры не поскупились на похвалы Клаусу Штёртебекеру, блестяще осуществившему захват Висбю. Они были как никогда почтительны, и Клаус Штёртебекер удивился необычному приёму, который им оказали. Но Вигбольд, который лучше читал по лицам людей, стал вдвойне недоверчив. Он перехватил несколько тайком брошенных ратсгерами взглядов, заметил, что они перешёптываются, и это свидетельствовало отнюдь не о симпатиях к пиратскому союзу; в глазах у некоторых из них затаились испуг и злоба.