– Теоретически, есть три группы мотивов, каждой из которых можно подобрать возможного исполнителя, – начал туманно Герасимов. – Первое. Конкуренция в деловых отношениях. Убить Неонова могли люди из любого банка Москвы, он всем стоял поперек дороги. Но, насколько вам известно из моего же доклада по ситуации в финансовой сфере Москвы, Неонов хорошо подстраховался и от его безопасности зависели многие банковские деятели. Никому из них смерть Неонова не была выгодна. Напротив, очень даже – не выгодна. Из мелких же фигур ни одна не смогла бы решиться на столь кардинальное действие...

Никитин кивнул. Знаю, мол, давай дальше.

– Второе, – продолжал Герасимов. – Бытовые мотивы. С этой точки зрения я сам проверял все, что есть у нас по Неонову. К сожалению – ни одного мотива из этой группы... Частная жизнь этого человека не могла породить мотив, достаточно сильный для его убийства. Жена, две любовницы, дети, родственники... Все они кормились вокруг него, никто от его смерти материальной выгоды не имеет. Жена даже рада была, стерва, что у Неонова она не одна женщина, у самой любовник есть...

Никитин поднял глаза на стоящего перед ним навытяжку Герасимова.

– У того алиби, – тут же добавил Герасимов. – Да и не заинтересован он был в смерти богатого мужа своей любовницы. Кормился через нее из той же кормушки. Зачем ему благодетеля своего убивать?

Никитин вздохнул.

– Ну! – сказал он. – Еще что?

– Третье. Внутренние мотивы. Борьба за руководством самого «Интегралбанка». Проверили. Никто из своих не мог организовать это убийство. Неонов окружил себя людьми мелкими, в смысле масштаба личности. Конкуренции ему никто составить не мог. Грызлись, в основном, между собой из-за того, кто пятки Неонову лизать будет. Никто из них его место не займет... Убивать – смысла не было.

– Так! – сказал Никитин. – Дальше.

– Четвертое. Неонова убили наши подшефные из одной из зон Москвы. Специально для того, чтобы показать, что подчиняться нашим порядкам не намерены. Эдакая демонстрация неповиновения. Будем, мол, убивать, кого захотим, а вы нам не указ.

Никитин удивленно поднял брови.

– Сам не верю в эту версию, – согласился с его невысказанным возражением Герасимов, – но проверить нужно. Я уже дал задание нашим людям в каждой зоне, чтобы потрясли своих, послушали, что рядовые братаны говорят. У тех ничто за зубами не держится... Братва всегда в курсе всех дел оказывается.

Никитин раздраженно махнул рукой – ерунда, мол, не стоит внимания.

– Наркомания, сексуальные извращения, психические отклонения, связи с зарубежными разведками? – спросил он нетерпеливо.

– Ничего похожего, – ответил Герасимов и, почему-то, замолчал.

Никитин тут же сделал стойку. Он хорошо знал своего заместителя и сразу почувствовал, что какое-то соображение у Герасимова есть, недаром же он предполагал его рекомендовать на свое место, когда будет уходить. Но что-то оригинальное и скорее всего – бездоказательное, из области предположений. Но тем и любопытнее, поскольку предположения Герасимова всегда почти били в десятку.

– Ну, чего жмешься, как целка на сеновале, – усмехнулся он. – Снял трусы, так ноги раздвигай...

Герасимова слегка передернуло. Никитин иногда позволял себе шуточки, которые Герасимову очень не нравились. Такие, как эта, в которых содержались намеки на нетрадиционность сексуальной ориентации. Генка терпеть не мог голубых и любой намек на себя в этом плане воспринимал, как личное оскорбление.

– Я ноги привык другим раздвигать! – не сдержался он и тут же понял неприятную для себя двусмысленность и этой своей фразы.

– Бабам! – добавил он, покраснев от злости.

– Ладно тебе! – засмеялся Никитин. – Я же нарочно тебя дразню. Прости старика... Выкладывай, что там у тебя придумалось...

Генка повеселел. Раз уж старый пердун Никитин извиняется, значит, он серьезно рассчитывает услышать от Генки нечто интересное.

«Знаю я, что тебя интересует больше всего, – подумал Герасимов. – Крестного упустил, так теперь с Ивана Марьева не слезешь, пока сам его не прикончишь. А больше тебя, пожалуй и не интересует уже ничто на свете... Кроме коньяка, конечно».

Герасимов всегда чутко улавливал настроение Никитина и не упускал случая им воспользоваться. Вот и теперь он ясно видел психологическую зависимость генерала от себя и тянул резину, наслаждаясь осознанием власти над этим человеком. Пусть мимолетной и такой непрочной, но этого было достаточно, чтобы потешить генкино самолюбие, так часто истязаемое Никитиным.

– Гена! – сказал ему вдруг Никитин. – Не перегибай палку, сломаешь, чем баб трахать будешь?

Герасимов покраснел, на этот раз от смущения, что генерал видит его насквозь, и торопливо выпалил свое мнение, которое не мог доказать фактами:

– Марьев! Его работа.

И не дожидаясь возражений Никитина, бросился защищать эту новую версию.

– Почерк очень оригинальный. Как раз в его духе. Решение задачи нетрадиционное и результат стопроцентный. Опять же точность, с какой все было выполнено в обоих случаях – виртуозная...

Никитин молчал, задумчиво почесывая переносицу указательным пальцем.

– Выпьешь? – спросил он Герасимова.

Тот неопределенно пожал плечами, что могло означать только согласие.

Никитин достал из сейфа бутылку своего любимого «Корвуазье» две огромных коньячных рюмки и лимон. Налил по полной в каждую, разрезал лимон. Он всегда любил готовить выпивку сам.

– Давай, Гена! За тебя! – сказал Никитин. – Я чувствую, не долго мне это место занимать. Уйду скоро. Сам уйду, дожидаться не буду, пока...

Он показал пальцем в потолок.

– ... под зад коленом даст. Уходить буду – тебя на это кресло порекомендую. Готовься.

«Готов уже! – мысленно ответил мгновенно вспыхнувший радостью Герасимов. – Не тяни только с этим, Никитин. А то я теперь спать плохо буду, в ожидании, когда ты, наконец, соберешься сделать то, что обещал...»

Однако с Никитиным нужно постоянно было быть начеку. Герасимов всегда знал об этом и теперь ждал какого-нибудь подвоха или проверки, экзамена какого-нибудь. И правильно – не ошибся.

– Но все это при одном условии, Гена, – сказал Никитин глядя ему в глаза. – Ты сейчас объясняешь мне – зачем Ивану нужно было убивать этого банкира? Зачем он шлепнул Камышова? Если объяснишь так, чтобы я тебе поверил, вот тебе мое слово...

Никитин положил ладонь на стол.

– Как только возьмем Ивана Марьева – ухожу в отставку.

Никитин замолчал, испытующе глядя на своего заместителя.

«Я с тобой в такие игры не играю, Никитин, – ответил ему Герасимов, молча глядя генералу в глаза. – Если ты сейчас поймешь, что я сплю и вижу, как бы твое место занять, то неизвестно, где я завтра окажусь! Может быть там же, где капитан Гусятников, которого Коробов застрелил по твоему приказу?»

– Я отвечу в любом случае, – сказал Герасимов. – Не скрою, что не отказался бы от предложения работать во главе управления. Но специально для того, чтобы это ускорить, ничего делать не намерен. И вообще – работа под вашим руководством меня вполне устраивает. Думаю, не стоит вам связывать поимку Марьева со своим уходом в отставку. Ваш опыт необходим и мне, и Коробову, и всем остальным нашим сотрудникам. Надеюсь, вы понимаете это не хуже меня, вашего заместителя. Я искренне хочу поработать с вами еще несколько лет, как минимум – лет пять...

«Поверил или нет?» – задал себе вопрос Герасимов, но так и не решил что же на него ответить.

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – сказал Никитин. – Я свои решения без твоих советов принимаю. Ты ближе к телу, а то опадет, пока ты собираешься...

«Не поверил, скотина! – обиделся, почему-то, на генерала Герасимов. – Ну и хрен с тобой! Все равно я умнее тебя! И сейчас ты в этом убедишься!»

– Иваном мы занимаемся столько, что знаем о нем, пожалуй, больше, чем об иных наших сотрудниках, – сказал Герасимов, следя за реакцией генерала. – Я иногда начинаю думать о нем и ловлю себя на том, что представляю себя им. И многое понимаю в эти моменты. Правда, рассказать все это сложнее, чем почувствовать. Когда чувства пересказываешь словами, они становятся какими-то глупыми, неубедительными, смешными. Честное слово – самому смешно!