– Везде так?

– Да, везде. Сеть диспетчерских есть в каждом городе и контролирует весь городской транспорт. Для междугороднего существует своя сеть, от городской она не зависит, но связана с ней.

– А если автоматика дает сбой?

– Что ты, Серафима, какой сбой? Есть контроль и взаимозаменяемость элементов сети. С самого начала развития сети сбоев ни разу не было, поверь!

– Нас тоже ведет сеть?

– Нет, но нам предоставлен воздушный коридор. Все заранее обговорено. В следующий раз мы погуляем с тобой в одном из городских парков.

– А белки там водятся? – улыбнулась Сима.

– И белки, и лисы, и барсуки, и лебеди, так же, как и в твое время.

В восемь вечера Сат припарковал флаер к отелю невероятных размеров, нижний этаж которого занимал ресторан.

– Мы не пойдем в большой зал, – сказал Анджело Сайенс. – Внизу, под первым этажом, есть уютное местечко, куда я и приглашаю тебя на сегодняшний ужин.

Они вышли из флаера, и Анджело провел спутницу мимо швейцара, который с достоинством поклонился. Место, куда король генетики пригласил свою «любимую пациентку», и в самом деле подкупало уютом. Небольшой богатый зал, оркестр наигрывает негромкую музыку. Столиков и гостей немного, величественные сеньоры в обществе антично красивых женщин. Все знали Анджело Сайенса, и владыка медицинской империи здоровался с каждым поименно, представляя Серафиму по имени.

Сайенс усадил Симу в удобное кресло и уселся сам, недостигаемый для всех, как скала в море. Сима приосанилась. Она опасалась, что посетители сожрут ее глазами, но этого не случилось. Если и был интерес к ее персоне, то его умело скрыли.

– Я нечасто выбираюсь из Лаборатории, так что я благодарен тебе за этот вечер. Чувствуй себя, как дома, – посоветовал Анджело Сайенс.

– Это ваш ресторан?

– Нет, я никогда не ужинаю в своих ресторанах.

Сима приняла небрежное замечание к сведению. Анджело с заботой посмотрел на нее.

– Тебя что-то беспокоит?

– Знаете, мистер Сайенс, этот Сат...

– Не стоит из-за него портить вечер. Скоро он отправится на Зертилию. Там он с блеском применит свои возможности. Здесь я использую его как охранника, пилота и шофера, а это все равно, что компьютером забивать гвозди. Пусть работает на Зертилии, раз не хочет спокойно жить на Земле.

– В смысле, спокойно умереть? Ему ведь осталось недолго?

– Да, он очень старый.

– Вы называете старостью четырнадцать лет?

– Это старость для андроида.

– Но почему?

– Видишь ли, Серафима, андроид, как и человек, после появления на свет начинает активно познавать окружающий мир. Разумеется, у него с самого начала есть желания, но осмысливать их он начинает только со временем. Андроид гораздо более совершенен, чем человек, и физически, и умственно, я об этом забочусь. Однако он рождается сразу взрослым, и не успевает осмыслить, что можно делать, а что нельзя, для этого, как оказалось, необходимо детство, и весьма длинное, как у человека. Вот, к примеру, у него появится желание, осуществить которое ему мешает конкретный человек. Андроиду можно вбить в голову, что людей убивать нельзя, моя команда постоянно этим занимается, а если желание возьмет верх? А уж чувство жалости! Мы то и дело сталкиваемся с фактом, что андроиды осознают чувство жалости с большим трудом. Жалость, сострадание у него имеются, но личное эго сильнее! Досадно даже. Нет времени для социальной адаптации, как у ребенка, вот в чем дело.

– Его можно запрограммировать, чтобы он был безопасен для человека, – заметила Сима.

– Мои андроиды – не роботы, милая девочка.

– Выходит, андроиды жестокие?

– А ты обрати внимание на детское общество. Оно безжалостно. Жестокость – основа выживания организма, именно она берет верх в экстремальных ситуациях. Гуманизм необходимо воспитывать, он возможен только в цивилизованном, устоявшемся обществе без катаклизмов, а жестокость заложена природой. А что бы было, если бы дети обладали физической силой андроида, его интеллектом? В конце концов, ребенка можно приструнить силой.

– Значит, ваши андроиды все-таки опасны!

– Ни в коем случае, – поднял палец Анджело Сайенс. – Иначе я не выпускал бы их «в люди» даже в Лаборатории. Лишь прожив бок о бок с хомо сапиенс, андроид становится опасным, и вина за это лежит только на человеческом обществе.

Сима обреченно вздохнула и посоветовала:

– Сделайте жизнь ваших творений длиннее, тогда он все успеет понять.

– Успеет. Но до этого он может многое успеть сделать. Это опасно.

– И поэтому они умирают, можно сказать, в подростковом возрасте.

– Серафима, сдается мне, что ты держишь андроида за человека. Эта твоя притча во языцех, Сат, по сравнению с человеком всего лишь удачный набор генов. Я понимаю тебя, он очень похож на обычного человека, но это только потому, что он достаточно пообтерся в общении с людьми.

– В таком случае, мы тоже набор генов.

– Мы – творение природы, а андроиды – мое творение, то есть творение человека. Я вовсе не претендую на роль Господа, который каждого, даже самого захудалого сапиенса наделяет душой. Мне это, знаешь ли, не под силу. То, что создал человек, несоизмеримо с созданиями Божьими.

Серафима не ожидала услышать подобное от всемирно признанного гения с непомерными амбициями, хотела ответить, но Анджело Сайенс нежно коснулся ее руки:

– Серафима, ты великолепная женщина, но в этот вечер ты говоришь о смерти.

– Я говорю о жизни, мистер Сайенс.

– Анджело, Серафима. Анджело – это мое имя, называй меня так. На самом деле я проявляю по отношению к своим созданиям гуманность, сокращая их жизнь до минимума. Чувства нас губят, Серафима. Чувства в основном – это страдания. За одну человеческую жизнь страданий накапливается неизмеримо много, а андроид за свою короткую жизнь едва ли успевает их познать.

– Почему же чувства – это только страдания? Неужели, кроме страданий, других чувств не существует?

– Существует. Но за мгновения наслаждения мы обязательно расплачиваемся. Андроид – только одна из ступеней к сверхчеловеку, сильному физически интеллектуалу, обладающему абсолютным здоровьем и не страдающему из-за мелочей. Мечта каждого человека – стать именно таким. Моя задача – воплотить мечту в жизнь, иначе говоря, конечная цель – Человек.

– Анджело, я не хочу становиться такой… идеальной.

– Лукавишь, – снисходительно улыбнулся Анджело Сайенс.

Серафима ничего не ответила. Она задумчиво смотрела сквозь бокал. В темно-бордовом вине нежно горела розовая звездочка. Сима внезапно затосковала. Ей хотелось домой, на Сахалин, увидеть родителей, брата, о которых она почти забыла в водовороте новой жизни, очутиться в привычном мире, где нет искусственных людей, и, наверное, нет сумасшедших гениев вроде Доктора.

– Что же со мной произошло на самом деле? – задумчиво спросила она.

– Ты пережила автомобильную аварию, – мягко ответил Сайенс.

– Откуда вы знаете?

– Из твоих слов, солнышко.

– Но я не помню аварию. Я только помню смутно, что произошло что-то страшное. Помню так, будто мне об этом кто-то сказал.

– У тебя частичная амнезия, и сейчас она тебе необходима. В «Службе памяти» я здорово встревожился, что ты докопаешься до аварии, в которую попала: твое минутное пробуждение в фургоне могло стать спусковым крючком для раннего пробуждения памяти.

«Садись, посмотрим еще», – отчетливо вспомнила Серафима.

– Л-ладно, – промолвила она, подумав. – Хорошо, авария. А что было потом?

– Потом – сон, похожий на летаргический.

– Но разве можно проспать почти четыреста лет?

– Я тоже думал, что нельзя. Все это время ты находилась под наблюдением. А я вернул тебя к жизни. Ты ведь хорошо себя чувствуешь, не так ли?

– Даже лучше, чем раньше, – призналась Серафима и вновь замолчала.

Анджело Сайенс тоже молчал, смотрел на нее, «любимую пациентку». На женщину. Серафима, которая его взгляда не заметила, очнулась от размышлений и нарушила молчание:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: