Позвонил телефон. Тоня побежала в комнату, а Ирина пошла следом за ней в переднюю. Переобулась в свои туфли и встала там, прислонившись к притолоке двери, с неодобрением разглядывая в висевшем напротив зеркале свое смуглое, чуть скуластое лицо. Она ждала, когда Тоня кончит разговаривать.

— Ира, — вдруг встревоженно позвала ее Тоня. — Пойди сюда. Это мама звонит. Она спрашивает: вы не были у нее с Антоном?

— Она что, сама не помнит? — спросила Ирина.

— Дело в том, что она не может найти деньги.

— Какие деньги?

— На дачу. Она взяла из сберкассы…

— Ты с ума сошла! Дай трубку, — Ирина почти грубо выхватила у Тони трубку. — Ольга Игнатьевна, какие деньги? В чем дело? Какое я имею отношение к вашим деньгам?

— Я просто голову потеряла, — растерянно сказала Ольга Игнатьевна. — Они лежали в ящике стола. Их почему-то нет. Я думала, может, вы с Антоном заходили и переложили куда-нибудь.

— Антон не роется в чужих ящиках, а я тем более… Как вы можете? — Она сорвалась на крик, потом всхлипнула, сунула телефонную трубку обратно в руки Тони и выскочила из квартиры.

Не дожидаясь лифта, побежала по лестнице.

«Она позволяет себе оскорблять меня подозрениями, — думала Ирина, утирая слезы. — Она права. Я ведь почти ничего не зарабатываю. А бедный может быть вором…»

Она шла и казнила себя за то, что по ее вине Антон терпит лишения, ведь они живут фактически лишь на его небольшую зарплату, а она, дармоедка, все кропает и кропает никому не нужные стишки. Она казнила себя несправедливо, забыв, что последнее время не раз пыталась устроиться на работу в какую-нибудь редакцию, но безуспешно.

Ирина шла все быстрее, почти бежала по улице, пока не почувствовала неодолимое желание закурить. Остановилась, достала сигареты. Обычно Ирина стеснялась курить на улице, стоя посреди тротуара, и поэтому отошла к забору, обклеенному объявлениями, сделав вид, что читает их. Но не читала, конечно, просто глядела бессмысленно и вдруг увидела слова: «Требуется уборщица, оклад 120 рублей». Несколько раз повторила про себя адрес, запоминая, затушила сигарету и торопливо направилась к станции метро.

…Тоня, услышав, как хлопнула входная дверь, сказала матери:

— Вылетела как ненормальная. Ничего сказать нельзя.

— Да я и в мыслях не держала думать на Иру. Ни секунды не думаю, что она может взять…

— И я не думаю. Может быть, ты все-таки их перепрятала. Попытайся вспомнить. Теперь у всех склероз. Никто ничего не помнит.

— Не трогала я их. Чего я их с места на место перекладывать стану?

— Но замок, ты говоришь, цел?

— Замок цел… А впрочем, откуда я знаю. Может, воры отмычкой открыли.

— Твой замок нельзя открыть отмычкой. Он сейфовый. Послушай, мамочка. Ты посмотри, а на месте ли твоя шуба и папина дубленка. Я не кладу трубку. Посмотри…

…— И тогда дочь мне посоветовала: посмотри, не пропало ли еще чего из дома, — рассказывала Рогожина, закуривая очередную сигарету. Она нервничала, спички в ее дрожащих пальцах ломались.

Капитан Кузьмичева слушала, неторопливо расхаживая по комнате, время от времени останавливалась, рассматривая что-то. Лейтенант Петров писал протокол, примостившись у журнального столика. Рогожина следила за Кузьмичевой взглядом, ей казалось странным, что из милиции пришел не мужчина (следователь в ее представлении непременно должен быть мужчиной), а молодая женщина с милым открытым лицом и ямочками на щеках.

— Мне сначала и в голову не пришло, что нас обокрали… — говорила Рогожина. — И до сих пор все кажется, что произошла какая-то ошибка.

Дом, где жили Рогожины, был старый, еще довоенной постройки, кирпичные стены, высокие потолки, широкие, из мраморной крошки подоконники. Дубовые двери тоже были не чета современным фанерным.

— Кто кроме вас живет в квартире? — спросила Ефросинья Викентьевна.

— Сейчас я одна. Муж в экспедиции. Он океанолог. Уехал еще в мае, вернется к Ноябрьским праздникам.

— Понятно, — проговорила Кузьмичева, хотя понятного ничего не было.

Пока что все было непонятно и даже странно. Дверь квартиры воры открыли ключом. Взяли деньги — пятнадцать тысяч, две иконы, одну четырнадцатого века, другую, предположительно рублевскую, — пятнадцатого. Никаких следов воры не оставили. А хозяйка квартиры даже не может объяснить, в какой день произошла кража. Двадцатого августа она сняла со сберкнижки деньги на покупку дачи, положила их в ящик туалетного стола. Спохватилась сегодня, спустя более трех недель…

— Вы найдете воров? — без всякой надежды спросила Рогожина.

— Должны найти, — сухо ответила Кузьмичева. — Скажите, а вы в этот период никуда не уезжали?

— Нет. Из дома уходила только на работу или в магазин.

— То, что вы в ящик не заглядывали, это еще понятно. Но как же вы не заметили, когда исчезли иконы?

Рогожина потерла ладошкой лоб.

— Странно, да? Дело в том, что они висели в кабинете мужа. А я, как правило, в его комнату не захожу. Он не любит, когда там что-нибудь трогают. Когда дочка сказала, чтоб я проверила, не пропало ли что еще, я об иконах и не подумала. Я пошла посмотреть, цел ли серебряный кинжал, который висел у него на стене. Все-таки серебро это драгоценность. Смотрю, кинжал на месте… И тут увидела, что исчезли иконы…

Они вошли в кабинет Рогожина. Ольга Игнатьевна подошла к окну, потянула шнур, и тяжелые портьеры поплыли в стороны, впуская в комнату неяркий сентябрьский солнечный свет.

Все стены до самого потолка занимали стеллажи с книгами и папками. Свободное пространство было лишь возле тахты, где на текинском ковре поблескивал серебром старинный кинжал.

Письменный стол был пуст, на его полированной поверхности лежал толстый слой пыли. Кузьмичева приблизилась к столу, отыскивая на стене гвозди, на которых висели иконы, не обнаружила их. Подняла голову и почти под потолком увидела небольшие штыри. На таких обычно крепят картины в музеях.

— На шнурах висели? — спросила Ефросинья Викентьевна Рогожину.

— На тонкой проволоке. Перерезать можно было только кусачками.

— На столе следы ног, видите, капитан? — проговорил Петров. — Вставали на стол, чтоб снять иконы. Потолки метра четыре?

Рогожина кивнула.

— Чтоб достать до потолка, человек должен быть не маленького роста. Метр восемьдесят.

— Пожалуй, — согласилась Ефросинья Викентьевна, разглядывая покрытую пылью поверхность стола. Человек, стоявший на столе, видимо, водил правой ногой, пыль здесь сбилась кучками. А левый след был довольно явственный.

Эксперт стал фотографировать.

— Какого размера были иконы? — спросила Кузьмичева.

— Пожалуй, чуть больше листа бумаги для машинки.

— Значит, могли поместиться в кейс?

— Нет. Иконы в окладах были. Одна в серебряном, очень массивном. — Рогожина раздвинула руки, показав размер рамы.

Кузьмичева, присев на корточки, заглянула под стол и увидела небольшой, чуть смятый клочок бумаги. Легко поднявшись, осторожно развернула его. Бумажка оказалась билетом на пригородный поезд Киевской железной дороги. Человек из третьей зоны ехал в Москву.

— Ваш? — спросила Кузьмичева.

— Нет, — испуганно ответила Рогожина. До сих пор все происходящее казалось ей нереальностью, каким-то дурным сном. «Ну как могло что-то пропасть, — думала она, — если нет никаких следов того, что в доме побывали чужие. Не духи же они». И вдруг: билет. Чужой билет — доказательство пребывания в ее доме постороннего человека.

— Я не знаю, откуда этот билет. Я никуда не ездила по Киевской. И муж, по-моему, тоже.

— Ваш муж не мог ездить… Здесь дата — 2 сентября. А у вас есть знакомые или родственники по этой дороге? Дачу вы где собирались покупать?

— По Казанке… В Кратово. А по Киевской? У моей невестки тетка живет во Внуково, возле аэропорта. Но как мог попасть сюда билет? — Ольга Игнатьевна вдруг вспомнила реакцию Ирины на ее вопрос о деньгах. Но нет, Ирина никак не могла быть причастна к краже.

— Тетка? — заинтересовалась Кузьмичева. — Она бывает у вас?

— Нет, нет. Я вообще видела ее только один раз на свадьбе сына.

— А какая у этой тетки семья?

— Муж и сын…

— Муж и сын, — повторила Ефросинья Викентьевна. — Впрочем, из Москвы в аэропорт на автобусе ездят…

— Между аэропортом и железнодорожной станцией ходит местный автобус, — заметил Валентин Петров.

Кузьмичева задумчиво поглядела на него, потом обернулась к Рогожиной.

— Значит, 20 августа, в субботу, — сказала она, — вы, Ольга Игнатьевна, сняли с книжки деньги с тем, чтоб в понедельник утром оформить покупку дачи. Вместе с вами за деньгами ездил ваш сын?

— Ходил… Сберкасса рядом. Я боялась одна идти с такими деньгами…

— Понятно. Вы взяли пятнадцать тысяч наличными и десять тысяч положили на книжку на предъявителя.

— Так просил Петр Николаевич.

— Это продавец дачи?

— Да. Он переезжает в Новосибирск, в Академгородок. Дача в Подмосковье ему теперь не нужна. Но получилось так, что в понедельник утром он позвонил, сказал, что приболел и оформление покупки придется на несколько дней отложить. Я решила, что деньги обратно в кассу относить нет смысла, что с ними сделается. А он разболелся всерьез. Только сегодня позвонил, сказал, что готов завтра ехать к нотариусу… А деньги исчезли.

— Сегодня двенадцатое сентября, — проговорила Кузьмичева. — Кто бывал у вас за это время?

— Никто. Я все время одна. Ну, заходила дочь с мужем, сын…

— А Петр Николаевич бывал у вас?

— Ни разу. Я его видела только дважды, когда дачу смотреть ездили.

— А кто вас познакомил?

— Никто. Я дала объявление в газету, что хочу купить дачу, он позвонил.

— Вы документы на дачу видели?

— А как же!

— Кстати, ключ от квартиры вы никому не давали? Может быть, какая-нибудь женщина ходит к вам и помогает по хозяйству?

— Я все делаю сама. Где теперь найдешь такую женщину?

— А сыну или дочери вы не давали ключ?

— У нас у всех есть свой ключ: у меня, у мужа и у детей.