— Вообще-то у вас дом, мне показалось, тихий, — заметила Кузьмичева.

— Тут одно старье вроде меня живет. Да внуки малолетние. Из молодежи-то Зоська с Нукзаром да Леня с Марьяной.

— Красивое имя — Марьяна.

— И девушка неплохая. Да что толку: живет, как в поле обсевок. Замуж пора. А без матери кому о ней забота.

— И что ж, никто не ухаживает за ней?

— Ходит тут один… Спрашиваю: скоро на свадьбу позовешь? Какая, говорит, свадьба! Это сослуживец.

Ефросинья Викентьевна поглубже засунула руки в карманы, переводя взгляд с окон Гнедкова на окна сапожника. Сапожник-то тоже мог что-нибудь заметить.

— Долго что-то ваш дядя Федя обедает.

— Подожди, сейчас откроет. Вот торопыга. Ох, молодые… Бегут, спешат. А куда? Все одно — там будем.

«Мне совсем не нужно, чтоб старуха видела, как я буду разговаривать с сапожником, — подумала Кузьмичева. — Через окно неудобно, а входить в дом у нее на глазах — лишнее».

Но старуха сама пришла ей на помощь.

— Раз уж так спешишь, пойди позвони в квартиру. Небось тебя она пустит, — не стоять же тебе на одной ноге на тротуаре, пока он гвоздь прибьет.

— Ой, спасибо за совет, — обрадовалась Кузьмичева и побежала через дорогу к подъезду.

Позвонила. Дверь открыл сухонький лысый старичок в серой косоворотке, надетой навыпуск.

— Здравствуйте, Федор Абрамович. Можно войти?

— По какому делу? — спросил старичок, не двигаясь с места.

— Я из милиции, но, Федор Абрамович, мой визит не имеет никакого отношения к ботинкам, которые вы чините. Нам нужна ваша помощь.

Лицо Федора Абрамовича выразило веселое недоумение, он отступил в сторону, пропуская Кузьмичеву, повел рукой.

— Пожалуйста. А милиции я не боюсь. Мой прибыток — пара рублей в день от силы. Это соседи милиции боятся: я закрою «лавочку» — им за два квартала ходить придется. Только документик мне ваш покажите, пожалуйста.

Они вошли в большую, светлую, очень чистую кухню. Кузьмичева достала удостоверение, протянула старику. Тот нацепил на нос очки, покачал головой, вернул книжечку.

— Капитан, значит. Надо же. Мужиков-то что, не хватает в милиции?

— Почему же? — растерялась Ефросинья Викентьевна.

— Неженским делом занимаетесь.

Кузьмичева промолчала.

— Так слушаю я вас, капитан, — проговорил Федор Абрамович.

— Вопрос у меня деликатный, и я попрошу вас о нашем разговоре никому не рассказывать. Вы, наверное, слышали, что в доме напротив ограбили квартиру?

— Болтают, — проговорил Федор Абрамович.

— Вы у окна сидите весь день… Не замечали ли чего-нибудь подозрительного?

— Сижу-то я у окна, да гляжу-то на башмаки. Что там на улице, я не вижу.

— Ну вот не обращали ли вы внимание на такую пару — девушка с очень красивым зонтом и молодой человек.

— Марьянка, что ли? Так она у меня всю жизнь туфли чинит. Чего мне на нее внимание обращать?

— А кто ее провожал в последнее время?

— Не видел.

— А не приходилось ли вам случайно увидеть, как из подъезда утром выходил человек с большим портфелем?

— Этого видел… Еще удивился, где это он взял портфель из настоящей кожи. Такие давно уже не делают. Коричневая кожа, на ремнях, заграничный. Очень хороший портфель. Я у Марьянки такой же видел. Хвасталась, что мать ей из-за границы привезла.

— А человек как выглядел?

— А на человека я как-то не обратил внимания.

— Узнали бы его?

— Портфель узнал бы, а его, наверное, нет.

— День, когда видели его, не помните?

— 5 сентября.

— А почему вы уверены, что именно пятого сентября?

— В этот день по радио концерт по заявкам. Мою заявку исполняли. «Степь да степь» пели. Русскую народную песню.

— Спасибо, — сказала Кузьмичева. — Если обо мне кто-нибудь спросит, скажите, пожалуйста, что вы мне гвоздь в туфле забивали.

— Меня никто не спросит, а жена к дочке уехала. До вечера ее не будет.

Когда Кузьмичева вышла из подъезда, старухи в толстом осеннем пальто уже не было. Увидев телефон-автомат, она вошла, нашла монетку, набрала номер.

— Валя, — попросила Ефросинья Викентьевна. — Ступай сейчас в гастроном, где работает Русакова, выясни, не трудится ли там с ней вместе темноволосый молодой человек и что он из себя представляет.

— Хорошо, — ответил Валентин. — Был Гнедков. Юрганова на фотографии он не опознал.

«Ключ, — думала Кузьмичева, шагая по улице. — Экспертиза категорически утверждает, что дверь открыта старым ключом, а не сработанным заново. Никаких свежих царапин, ничего. Ключ… Может быть, Ирина его обронила все-таки на площадке? А Русакова подобрала его».

Вернувшись из гастронома, Петров сообщил Ефросинье Викентьевне, что никаких молодых чернявых работников он там не обнаружил. В основном там работают женщины, за исключением директора, немолодого армянина, толстого мясника и двух вечно полупьяных грузчиков.

— Давай рассуждать, — сказала Кузьмичева. — Если он провожал ее домой, то скорее всего он работает где-то рядом с ней. Иначе он просто приходил бы к ней домой. Гнедков же утверждает, что они редко входили в подъезд, чаще постоят на пороге и попрощаются.

— Допустим, — согласился Валентин.

— Какие-нибудь учреждения есть вокруг?

— Никаких. Жилые дома.

— Может быть, они по дороге встречались?

— Может быть, — флегматично ответил Петров, открыл блокнот и стал рисовать фломастером котов. Спины у котов были прямые, а хвосты они держали параллельно земле. — Что хочешь думай обо мне, — проговорил Валентин. — Но я уверен, что Тоня Рогожина как-то причастна к этому делу.

Ефросинья Викентьевна вытаращила на него глаза.

— Ну ты даешь!

— Откуда Русакова может знать истинную ценность икон? Ничего она в этом не понимает. И зачем они ей? А Тоня кому-то натрепала, и этот кто-то уже вышел на Русакову.

— Ну ты даешь! — повторила Кузьмичева. — Ты еще скажи, что Рогожина сама у себя иконы и деньги похитила.

— Мы с тобой замкнулись на ключе, который потеряла Ирина. А ведь есть еще один ключ, тот который у тети Шуры. Мы ведь эту версию не разработали. Мы Рогожиной доверились.

— Яйца начинают учить курицу? — высокомерно спросила Кузьмичева.

— Ты не обижайся, Ефросинья Викентьевна. Семейка-то своеобразная. Я уверен, что Антон знал, что Ирина ключ потеряла, иначе бы он принес его вам показать. Может, и Рогожина всей правды не говорит полностью, доверяя своей тете Шуре.

— Такие ценности не хотеть вернуть, скажешь тоже, — недоверчиво сказала Кузьмичева.

— Всякое бывает, — философски проговорил Валентин, отодвинул от себя блокнот, полюбовался рисунками и снова стал водить фломастером.

— Хорошо, — Ефросинья Викентьевна поднялась, — проверим эту твою мысль. Я поеду сейчас на фабрику спортивного трикотажа, поговорю с соседкой тети Шуры.

…Они сидели в украшенной плакатами комнате профкома фабрики. Курдюмова оказалась улыбчивой моложавой женщиной с быстрым взглядом черных глаз.

— Анна Львовна, — сказала Кузьмичева, — мне бы хотелось знать, кто бывает у вас в доме.

— Много народа, — засмеялась Курдюмова, — и ко мне подружки заходят, и к дочке.

— А какие подруги у дочки?

Курдюмова насторожилась.

— То, что меня интересует, к вашей дочке отношения не имеет.

— В основном это девочки, с которыми она учится в институте.

— А вне института у нее есть подруги?

— Времени у нее мало свободного. С институтскими-то она вместе занимается. Ну иногда заходит к ней Варя Петровская, они еще со школы дружат, Зина.

— А Марьяна Русакова? Такая не бывает?

— А как же! Забегает. Они с Галей вместе в школе учились, только в разных классах. Раньше они особенно не дружили. А недавно Марьяна зашла, попросила меня кофточку ей скроить. А потом стала заходить. Нас нет, у соседки тети Шуры посидит. Иногда в магазин ей сбегает, пол подметет. Хорошая, уважительная девушка… Без матери выросла. Я жалею ее.

— А когда была последний раз?

— Когда? Дня два назад, по-моему. Уж и не помню.

— А чем Марьяна интересуется?

— Теперь все девушки одним интересуются — нарядами. Журналы она заграничные приносила. Да я к их разговору особенно не прислушивалась. Я на кухне, они в комнате.

В кабинет к Королеву Ефросинья Викентьевна почти влетела и даже не обратила внимания на то, что он вовсю дымил своей сигарой.

— Вы правы, Петр Антонович, — задыхаясь от быстрого бега, сказала она. — Юрганов тут ни при чем.

— А я разве утверждал, что Юрганов ни при чем? — удивился Королев.

— Я видела, что вам не нравится эта версия. Скорее всего, дверь открывали ключом домработницы. И она могла взять его, попользоваться и положить обратно.

— Кто она?

— Марьяна Русакова. Соседка Рогожиной. Девушка под зонтиком.

— Так-так, — заинтересовался Королев. — Ну а этого, с портфелем, высчитали?

— Пока нет. В гастрономе, где она работает, его никогда не видели. Теперь надо поговорить с ее подругами, кто-нибудь ведь знает его… Ой! — вскрикнула она, взглянув на стенные часы. — Восьмой час. В детский сад опаздываю. Воспитательница убьет меня.

Кузьмичева метнулась к двери.

— Возьми машину, — крикнул ей вслед Королев, но она уже не слышала.

Ей повезло. У здания остановилось такси, вылез пассажир.

— Умоляю. За сыном опаздываю.

Шофер вздохнул и включил счетчик.

Викентий стоял на ступеньке крыльца, заложив руки за спину.

— Прости, сынуля, — залепетала Ефросинья Викентьевна.

— Папа же волнуется, — сурово сказал Вика.

Набегавшаяся за день, Ефросинья Викентьевна в этот вечер не чувствовала усталости. Наконец-то семья была в сборе. За столом сидели она, ее муж Аркадий и сын. Ужинали. В углу, свернувшись клубком, спал котенок. Было тепло, тихо, светло.

— Звонила тетя Тома, — сообщил Аркадий, — послезавтра приезжают Нюра с Костей. Звали нас в воскресенье на пироги.

— С грибами, наверное, — мечтательно сказал Вика. — А может, и торт испекут.

— Специально для тебя, — засмеялся Аркадий.

Тоне Одоевской Кузьмичева позвонила на работу и попросила зайти. Та пришла почти сразу.

— У меня возник ряд вопросов, — сказала Кузьмичева. — Так что вы уж извините, что потревожила вас.