— Но как же это началось, расскажите, Павел Николаевич, по порядку, — попросил Ведерников, которого очень взволновало признание Полькина.

У окна на любимом месте Валентина Петрова сидел полковник Королев и глядел, как Ефросинья Викентьевна варит кофе. У него в кабинете лопнула батарея, и он, по его словам, временно эвакуировался, пока не закончатся ремонтные работы.

— Щукин, — говорила Кузьмичева, — в момент убийства был возле подворотни, шерсть оказалась у него… От сестры он ушел около восьми, — это она подтверждает и соседи… Двигается он хотя и медленно, но минут десять на убийство у него могло быть. Вид у него очень располагающий, добродушный. И если он о чем-то попросил Машу, вряд ли бы она ему отказала. — Ефросинья Викентьевна вздохнула. — Но зачем ему убивать Машу?

— Итак, у тебя уже два кандидата на роль убийцы: Кирпичников и Щукин, — сказал Королев. — Но ни у того, ни у другого мотивов для этого вроде нет.

— Три, — поправила Кузьмичева. — Высокий человек, который уронил, по словам Щукина, шерсть. Впрочем, это мог быть и Кирпичников… А в Угорье посадили директора гастронома, который снабжал Постниковых деликатесами.

— Интересно, — проговорил Королев и сунул незажженную трубку в рот.

— Курите, — разрешила Ефросинья Викентьевна. — Чего уж!

— Я бросил, — кратко сообщил полковник.

— Ах, вот как! — улыбнулась Кузьмичева. — Вам один кусок сахара или два?

— Сегодня я пью без сахара.

— Значит, Валентину больше достанется. С другой стороны, могло быть и так. Щукину нужны были сигареты, он увидел Машу, спросил, не найдется ли закурить. И Маша, она ведь курила, дала ему и сама закурила. Но на улице стоять с сигаретой постеснялась, зашла в подворотню, Щукин за ней, разговорились. И он нечаянно ее толкнул… Ведь если б не было этого рельса, о который Маша ударилась головой, то она б отделалась лишь ушибами.

— Увидев, что девушка убита, Щукин взял шерсть и пошел домой. Непохоже. А где Маша взяла сигареты? При ней же не было никаких сигарет.

— Может быть, они лежали в пакете с шерстью?

— Да, — протянул полковник, — задачка! Как в версии с Кирпичниковым, так и со Щукиным у нас не хватает малого — свидетелей. Прежде всего мы не знаем, правду ли говорит Щукин, что шерсть обронил мужчина.

Валентин не вошел, ворвался. Увидев сидевшего на его любимом месте Королева, он недовольно покосился.

— Новости! — сказал он и уселся на подоконник. — Очень важные новости.

— Ну? — спросил Королев.

— Сегодня утром, едва я пришел, позвонил Щукин, попросил приехать. У него подскочило давление, и он слег. Всю ночь не спал, испугался, что его подозревают в убийстве…

— Тоже мне новость. В такой ситуации, в какой оказался Щукин, мало кто станет спать… — недовольно пробормотала Ефросинья Викентьевна.

Валентин не обратил на ее реплику ни малейшего внимания.

— Щукин сказал, что все время вспоминал все подробности — как он возвращался от сестры, как увидел мужчину, как шел с шерстью в руках…

— И что же он вспомнил? — с любопытством спросила Ефросинья Викентьевна.

— Вспомнил! Очень интересную вещь, между прочим, вспомнил. Когда он завернул за угол, там дом такой стоит с очень низким первым этажом. У одного окна сидел парнишка лет десяти и почему-то показал ему язык.

— Ну и что? — ошарашенно спросила Ефросинья Викентьевна.

— Щукин подумал, что, может, мальчишка видел этого мужчину.

Кузьмичева повернула удивленное лицо к Королеву.

— Я с мальчишкой поговорил, — сообщил Валентин. — Не волнуйтесь, в присутствии учительницы… В том, что показывал язык, он не признался, но какого-то мужчину видел. Как он выглядит, не обратил внимания. Но заметил, что тот сел в машину и уехал… Самое главное, что он номер запомнил: 21-51, белая «Волга».

— Такси?

— Не знает. Он как раз математику учил и тренировал память на цифры. Серию он, кстати, не запомнил… Я уже попросил у гаишников проверить, кому принадлежат «Волги» с такими номерами.

Королев сам не заметил, как зажег табак в своей трубке и закурил.

Когда Валентин закончил свой рассказ, он сказал задумчиво:

— Значит, Щукин отпадает.

После работы Постников пришел домой, принял душ, выпил чай. Сел за письменный стол, взял в руки Машину фотографию и тут же поставил ее на место. Он почувствовал, что не может сегодня находиться один. Странно, чем больше проходило времени со дня гибели дочери, тем хуже ему становилось.

Сегодня ему позвонил следователь Ведерников и очень просил завтра найти время и зайти к нему. Постников понимал, что это связано с делом Полькина. В своих отношениях с директором гастронома, в помощи, которую тот иногда оказывал городским властям, Постников, до того как посадили Полькина, ничего зазорного не находил. Сейчас он на все это смотрел иначе и порой его охватывала смутная тревога.

Постников выключил свет, вышел из квартиры, спустился на два этажа и позвонил в дверь Леонида Владимировича Кирпичникова.

— Молодец, что зашел, — сказал тот, открывая дверь. — А то сидишь один, прямо страшно за тебя становится. Проходи в столовую, мы как раз ужинать собрались. Натэлла! — крикнул он жене. — У нас гость!

Они прошли в большую комнату, посередине которой стоял обеденный стол. Кирпичникову не нравилась современная манера есть на кухне, а угощение для гостей ставить на журнальный столик.

— Что будешь пить, коньяк или вино? — спросил Кирпичников, открывая бар.

— Все равно… Пожалуй, лучше коньяк.

Кирпичников достал бутылку, откупорил ее, поставил на стол.

— Натэлла, ну что там?

— Иду! — Вошла Натэлла, держа перед собой большой поднос с тарелками, заполненными всяческой снедью. — Закусывайте, а у меня там уточка жарится, я за нею последить должна, а то сгорит, — улыбаясь сообщила она и снова ушла на кухню.

— Не жена, а золото, — заявил Кирпичников, разливая коньяк в хрустальные рюмки. — Ну давай за здоровье. — Он выпил, закусил ломтиком лимона. — Про Пашку Полькина никаких новостей нет?

Постников покачал головой. Выпив коньяк, он вдруг почувствовал, что очень голоден, и с жадностью принялся за еду.

— Сегодня к следователю вызывали Сойкина, — сообщил Кирпичников.

— Инструктора горкома?

— А чего ты удивляешься? Полькин небось, защищая свою шкуру, всех нас как следует грязью облил.

Постникова неприятно поразили эти слова.

— А при чем здесь мы? — спросил он. — Мы, что ли, кур по повышенным ценам продавали?

— Слушай, Иван, не разыгрывай из себя простачка. Банкеты Пашка для нужных людей из Москвы устраивал? Устраивал. У тебя в горисполкоме статьи расходов на это ведь нет?

— Но ведь все так делают?

— Все, да не все. Попадаться не надо.

— Меня завтра в ОБХСС просили зайти.

— Значит, так, — деловито заговорил Кирпичников. — Скажешь, что если ты приглашал гостей в ресторан, то сам и платил за них.

— Моей всей зарплаты на это не хватило бы, — криво улыбнулся Постников.

— А кто может сосчитать? Пусть официант попытается доказать, что такого-то числа за таким-то столиком сидел ты и заплатил столько-то рублей. У них в счетах такой мухляж идет, что маме родной показать страшно… И насчет продуктовых наборов…

— Об этом Ведерников меня еще раньше спрашивал.

— И что ты сказал?

— А что есть на самом деле. Я к ним никогда не касался — шофер привезет, а жена разбирает.

— Он спрашивал, сколько и кому платил за каждый набор?

— Спрашивал, — хмуро сказал Постников. — Я сказал, что всем занималась жена.

— Жену предупреди как-нибудь, что деньги платила в кассу и что это было рублей пятнадцать — двадцать.

— Она не умеет врать.

— Научится. За решеткой никому неохота сидеть.

Постников даже похолодел от этих слов. Вошла Натэлла, внесла на блюде красиво зажаренную румяную утку.

— Ну вот и уточка, — объявила она. — Теперь я с вами могу посидеть. Ленечка, открой мне шампанского. Не могу я этот ваш клопиный коньяк пить.

Больше о Полькине и о своих делах с ним они не говорили.

Постников вернулся домой поздно, около двенадцати. Выпил он много, но не опьянел, а, наоборот, был возбужден и чувствовал, что уснуть не удастся. Все же он лег в постель. Повертевшись в поисках удобного положения и так не найдя его, встал, пошел на кухню, поставил чайник. Ожидая, пока он закипит, закурил.

Разговор с Кирпичниковым встревожил его не на шутку. До сих пор он как-то не задумывался о том, что дело, возбужденное против Полькина, может обернуться неприятностями и для него.

Пока он работал на стройке, все в его жизни было ясно и просто. Усталый, он возвращался домой, принимал душ и проводил вечера с женой и дочкой. Он долго колебался, когда ему предложили должность заведующего отделом в горисполкоме, боялся, что не справится. Но жена уговорила его, ей надоело, что со стройки он возвращался в перепачканной известкой и цементом одежде, в сапогах с налипшей на них грязью.

Потом он не жалел, что поддался на уговоры жены. Новая работа ему нравилась, занимался он ею увлеченно, о нем даже был очерк в центральной газете. Все пошло иначе, пожалуй, тогда, когда его выдвинули в заместители председателя горисполкома. В Угорье часто приезжали из Москвы работники министерств, с которыми Постников был связан делами. Приезжали в командировки и на отдых. По долгу гостеприимства следовало их пригласить на обед или ужин. Дело это оказалось накладным, и очень скоро Постников влез в долги, из которых он даже не представлял, как выпутаться.

Около сотни он задолжал своему прежнему однокашнику, а ныне директору стройтреста Артуру Тухманову, но собрать эту сумму в обусловленный срок не смог. Жили они в одном доме, и после работы Иван Иванович зашел к Тухманову.

— Пришел просить «пардон», — сказал Постников. — Продержишься, если я долг тебе отдам в следующую получку?

— Продержусь, — весело ответил Тухманов. — Обновку, что ли, опять дочке купил?

— Какую обновку! — махнул рукой Постников. — Всю зарплату на гостей из Москвы трачу. Как дальше быть, не знаю. — И он поведал Артуру о ситуации, в которой он оказался.