Годы шли, бежали, а она все оставалась старой девой. Эти жестокие слова Галина Петровна услышала случайно — три сотрудницы редакции, не заметив ее, говорили о ней: «Старая дева, вот и злобствует…» Она поняла, что это о ней, все женщины в их редакции были или замужем, или разведены.

Как завидовала Галина Петровна тем, у кого были мужья! Как угнетала ее мысль о неустроенности ее жизни! Как ненавидела она самодовольную Ирину Васильевну Короедову, ее сытое лицо, ее постоянное напоминание о своем влиятельном муже!

Если б только Ирина Васильевна знала об этом! Ведь она считала Галину Петровну приятельницей.

День, в который Галине Петровне исполнилось сорок лет, был самым черным в ее жизни. С тех пор как она познакомилась с Олегом, день ее рождения они праздновали в Сухуми. Однако в этот раз ему предстояла командировка, и взять отпуск не удалось. Договорились, что Галина Петровна прилетит в Москву. В последние дни она себя скверно чувствовала и пошла к врачу. Оказалось, беременна. Такое случалось не раз.

— Дайте мне направление на аборт, — попросила она врача. Та что-то быстро писала в «историю болезни» и, не поднимая глаз, сказала:

— Я бы, Галина Петровна, не советовала вам это делать. Аборт вам никак не показан — надо родить.

«Я не замужем!» — чуть было не крикнула Галина Петровна, но взяла себя в руки и спокойно сказала:

— У меня очень плохие отношения с мужем.

— Вот и наладятся! — добро улыбаясь, проговорила врач. — Дети всегда укрепляют семью. Поверьте.

Галина Петровна вышла из кабинета и села на стоящий рядом с дверью стул. Ноги у нее подкашивались. Немного посидев, вдруг с надеждой подумала: а вдруг в самом деле наладятся и Олег наконец решится.

Когда Галина Петровна приезжала в Москву, Олег, встретив ее, чаще всего отвозил на дачу какого-то своего приятеля, на которой, судя по всему, никто не жил. Иногда ему удавалось убраться в ней к ее приезду. Но чаще всего это приходилось делать самой Галине Петровне. Она с удовольствием бралась за веник, тряпки, готовила еду — чувствовала себя хозяйкой.

Но на этот раз дом был вымыт, прибран, стол накрыт, в вазах стояли тюльпаны и нарциссы. На тахте, небрежно разбросанное, лежало цветастое кимоно.

— Ты ведь мечтала о кимоно? — спросил Олег, бережно целуя Галину в глаз. — Такое?

— Такое, — счастливо засмеялась Галина Петровна.

— Меряй! — приказал Олег.

Кимоно очень шло Галине Петровне. Она быстро сделала высокую прическу «под японку», подвела карандашом глаза, отчего они стали еще более раскосыми. И, чуть подумав, воткнула в волосы тюльпан.

…Утром Галина Петровна проснулась раньше, встала, надела кимоно, поправила прическу, подкрасилась и стала варить кофе. Разлив его по чашечкам, поставила на поднос, понесла в комнату.

— Доброе утро, — сказала Галина Петровна.

Олег потянулся и, открыв глаза, пробормотал:

— Чудо, как хорошо пахнет кофе!

— Соня! — улыбнулась Галина Петровна и присела на краешек кровати, поставив поднос на колени. — Я сделала, как ты любишь, с шоколадом.

Когда Галина Петровна вчера вечером вошла в дом, увидела букеты цветов, она почему-то уверилась, что все будет хорошо. Совершенно уверилась и успокоилась. Да и как могло быть иначе? — думала она. Ведь они вместе уже десять лет, дети у него взрослые.

Олег выпил кофе. Она, улыбаясь, отобрала у него чашку и, поставив на поднос, сказала:

— У нас новость…

— Да? Какая?

— Я беременна. Только знаешь, Олег, врач сказал, что делать аборт нельзя.

— Рожай! Вырастим!

Галина Петровна почувствовала, как заколотилось у нее сердце: вот оно, долгожданное предложение. Дождалась!

— Мы поженимся? — спросила Галина Петровна, уверенная в его ответе.

Олег внимательно поглядел на нее, вздохнул.

— Не обижайся, Галка. Но пока это невозможно.

— Ты не любишь меня? — Она чувствовала, что глаза ее наполняют слезы.

— Зачем ты все упрощаешь? Я не могу развестись. У нас в министерстве на это очень плохо смотрят. Мне сорок пять — это много, чтоб начинать все сначала. И потом, где мы будем жить в Москве?

— Ты можешь переехать ко мне, — проговорила Галина Петровна.

— И что я буду делать в твоем городе? Работать продавцом в магазине?

Галина Петровна ничего не ответила. Она очень побледнела, у нее мелко задрожали пальцы. Но лицо словно окаменело.

— Ну что ты, Галка, — Олег тронул ее за плечо. — Все будет нормально. Родится малыш, я буду тебе помогать. Я же люблю тебя, все будет по-прежнему. — Он хотел притянуть ее к себе, но она нетерпеливо сбросила его руки. Ей хотелось закричать, ударить его или убежать, чтоб больше никогда не видеть его сытую, спокойную, красивую рожу. Но ничего этого она не сделала.

— Не сердись, Галчонок! — проговорил Олег, снова протягивая к ней руки. — Ну что я буду делать без работы?

Галина Петровна не ответила, хотя ей многое хотелось сказать ему, но если б она это сделала, порвались бы их отношения в тот же миг и навсегда. А она даже в эту катастрофическую для нее минуту не лишилась способности мыслить трезво. Она понимала: Олега терять нельзя, он должен помогать ей, когда родится ребенок… А там все может наладиться.

Мальчика Галина Петровна назвала Олегом и отчество дала отцовское. Она еще надеялась, что, может быть, Олег передумает и женится на ней. Но хотя Олег ежемесячно присылал пятьдесят рублей, приезжать он стал все реже и реже, а выбраться к нему в Москву для Галины Петровны стало теперь невозможным. Совместный отдых тоже кончился. Теперь свои отпуска Галина Петровна проводила вместе с сыном в пансионате матери и ребенка по соцстраховской путевке, добыть которую всякий раз было непросто.

В жизни Галины Петровны начался новый нелегкий этап: носить звание матери-одиночки было для нее унизительным. И пришлось для окружающих создавать новый свой образ: одинокая женщина, не встретившая достойного спутника, решила родить и одна растить ребенка, серьезная женщина нашла в себе мужество создать свою семью. Никто ведь не знал, что она десять лет путалась с женатым мужчиной, надеясь отбить его у жены и выйти замуж. Она в конце концов настолько вжилась в придуманный ею образ, что порой туманно намекала, что ребенка она не родила, а взяла брошенного младенца в роддоме.

Сослуживцам же она постоянно говорила, как трудно ей жить с ребенком на небольшую зарплату. Все жалели ее, и когда появилась возможность — назначили заведующей отделом. Деловые качества Галины Петровны тут были ни при чем, учли ее материальные затруднения. Председатель Жуков обладал добрым сердцем и питал к Галине Петровне некоторую сердечную слабость.

Однако работать было трудно, так как должности своей она не соответствовала. И Галина Петровна, чтоб держаться на плаву, стала потихоньку постигать школу интриг.

Она знала, что кое-кто из кумушек шушукается за ее спиной. Что ни говори, но даже наше столь передовое современное общество в факте внебрачного рождения ребенка продолжает видеть некую распущенность женщины. Но Галина Петровна так много говорила о детях и беспокойном долге матери, что вскоре многие (особенно мужчины) стали видеть в ней чуть ли не святую. В конце концов ее выбрали партгруппоргом, и она почти удовлетворилась. Но когда ушел заместитель Смирнова, Галина Петровна решила, что может претендовать на его место. Укрепить свое материальное и особенно общественное положение ей было очень нужно. Помощь Олега — его добрая воля! В любую минуту он может ее прекратить.

Не в пример Ирине Васильевне, Галина Петровна на собраниях выступала крайне редко, чаще она беседовала с кем-либо с глазу на глаз, доверительно, с сожалением, даже с некоторой горестью говорила о недостатках и недочетах сослуживцев. Тех, кто ей мешал или кому она завидовала, она умела чернить потихоньку, как бы между прочим, как бы невольно проговариваясь. Поэтому и получилось, что порядочнее и чище Галины Петровны вроде бы и нет никого. Так думал председатель Жуков, так полагал и предшественник Смирнова. Сам Алексей Петрович пока приглядывался — он не сразу составлял мнение о человеке, какое-то время вынашивал его.

Утром того дня, когда Ирина Васильевна полировала ногти, а Галина Петровна с тоской разглядывала в зеркале свое стареющее лицо, Алексея Петровича Смирнова пригласил к себе председатель.

— Ну как? — спросил Жуков, когда Смирнов уселся в кресло, стоявшее рядом с письменным столом. — Осваиваете?

Ему нравился Смирнов.

— Приглядываюсь.

— Трудно?

— Трудно. Даже очень трудно. И заместителя уже пора назначить. В текучке мне даже оглядеться и подумать некогда.

— Насчет зама я и хочу поговорить с вами, Алексей Петрович. Есть две кандидатуры.

— Даже две?

— На выбор! — засмеялся Виктор Викторович. — Короедова и Ильюшина. Обе дамы во всех отношениях приятные, — пошутил он. — Сам я предпочел бы Ильюшину, моложе, очень сдержанная. Но если вы остановите свой выбор на Короедовой, противиться не стану, опыта у нее побольше.

Смирнов удивленно поглядел на Виктора Викторовича.

— Вы что, серьезно, Виктор Викторович?

— Не понимаю вас, — Жуков нахмурился.

— Ни одна из этих приятных дам не подходит.

— Вы что, против женщин?

— Не против. Против конкретных: Ильюшиной и Короедовой.

— Интересно, — разочарованно произнес Жуков. — Чем же они вам не подходят? Обе давно работают, пользуются уважением.

— Одной сорок восемь, другой пятьдесят два.

— Кто возраст женщины считает? Это не повод.

— Я смотрел их личные дела, — сообщил Смирнов. — Ильюшину назначили заведовать отделом в сорок два, Короедову — в сорок пять лет. Значит, они раньше себя никак не проявили. Их багаж — старый сундук с нафталином. А сейчас нужны люди со свежими мыслями, идеями.

— Почему вы считаете, что у них нет никаких идей? — спросил Жуков.

— Я здесь уже несколько месяцев, но ни одной идеи из них выжать мне не удалось. Толкут воду в ступе. Им совершенно не нужны наши искания, перестройка. Они еле-еле тянут как заведующие. Если провести серьезную аттестацию, самое большее, на что они способны — рядовой редактор, и не из лучших. Да бог с ними, — вдруг рассердился Смирнов. — Если вы настаиваете на этих кандидатурах, я здесь не останусь. Бессмысленно.