Хагедорн рассказал о том, что произошло днем на катке. Кессельгут вышел из себя. Продолжать разговор он больше не мог, извинился и ушел в свой номер.

Несколько позднее Хагедорна втянул в беседу силез-ский фабрикант Шпальтехольц. Он хотел выяснить, склонен ли молодой миллионер принять долевое участие -- несколько сотен тысяч марок -- в возобновлении производства на прядильной фабрике, остановленной несколько лет назад. Хагедорн неуклонно подчеркивал, что у него нет денег, ни единого пфеннига. Но господин Шпальтехольц счел это отговоркой и принялся в радужных красках расписывать возможные выгоды этого предприятия. В заключение он пригласил господина "миллионера" в бар. Хагедорн терпеливо последовал за ним. Дабы избежать совершенно бесполезных разговоров, он танцевал попеременно с госпожами Маллебре и Каспариус. Господин Шпальтехолыд из Гляйви-ца сидел за столиком большей частью один и подкупающе улыбался.

Постепенно Хагедорн заметил, что есть смысл танцевать то с одной дамой, то с другой. Это возбуждало ревность. На первый план выступала соперница. А мужчина, из-за которого все завертелось, стал второстепенным предметом. Без долгих церемоний он раскланялся, нанес краткий визит снеговику Казимиру, приделал ему усы из двух птичьих перьев, найденных в лесу, и пошел в свои апартаменты. Он тоже устал.

Тем временем Иоганн заканчивал письмо фройляйн Тоблер. Конец выглядел следующим образом:

Опять кое-что стряслось. Нечто ужасное, милая фройляйн! Пополудни здешний швейцар, отвратительный малый, послал господина тайного советника на каток. Сгребать снег лопатой на пару с неким Зеппом. Ну разве это не чудовищно, что такого образованного человека, как Ваш отец, наряжают работать в отеле подметальщиком? Правда, господин тайный советник очень смеялся и запретил господину Хагедорну кому-либо жаловаться на это. Но ведь господин кандидат мог бы очень многое сделать, поскольку его здесь принимают за миллионера. Я окончательно запутался, дорогая фройляйн Хильда! Мне не вмешиваться, да? Ваш отец все равно делает что хочет. Срочно напишите мне, пожалуйста, как быть! Если Вы сочтете правильным, я крепко поссорюсь с господином тайным советником и потребую, чтобы он взял другой номер, или уехал, или назвал свое имя.

Господин кандидат сам сказал: если так пойдет дальше, то Шульце скоро будет драить лестницу и чистить картошку. Вы представляете? Господин тайный советник драит лестницу в отеле! Да он же понятия не имеет, как это делается! С нетерпением жду вестей от Вас.

С сердечным приветом остаюсь Ваш

Иоганн Кессельгут

Глава одиннадцатая

ОДИНОКИЙ КОНЬКОБЕЖЕЦ

На следующее утро все трое завтракали вместе. День выдался еще более пригожий, чем вчера. Ночью снег не шел. Воздух был ясный, морозный. Солнце рисовало на снегу темно-синие тени. Старший кельнер объявил, что, как сообщили минуту назад с Волькенштайна, там идеальная видимость. Туристы в столовой закопошились, как племя кочевников перед великим переселением народов.

-- Какие планы на сегодня? -- спросил Шульце.

С нарочитой обстоятельностью он извлек сигару, раскурил ее и зорко поглядел поверх горящей спички на благородного дарителя.

Иоганн покраснел. Он полез в карман и выложил на стол три билета.

-- Если вы не возражаете, -- сказал он, -- поедем канатной дорогой на Волькенштайн. Я позволил себе купить билеты на сидячие места. Наплыв желающих очень большой. Через тридцать минут наша очередь. Один я бы не поехал. Вы хотите съездить? Но в полдень мне надо вернуться -- второе занятие на лыжах.

Полчаса спустя они и еще двенадцать человек висели в ромбическом ящике над лесистыми холмами, расположенными перед Волькенштайном, и под весьма крутым углом поднимались к небу.

Как только они проезжали возле очередной гигантской опоры, вагончик раскачивался и у некоторых элегантных спортсменов загорелые лица бледнели. От взгляда вниз становилось жутко. Пропасти казались все глубже, а горизонт отодвигался все дальше. Уже пересекли границу лесов. Горные ручьи низвергались по отвесным скалам куда-то в неизвестность.

На снегу виднелись следы диких животных.

После седьмой опоры все пропасти были наконец преодолены. Земля опять приблизилась, и ландшафт на более высоком уровне снова обрел умеренные формы. А залитые солнцем сверкающие белые склоны кишели лыжниками.

-- Похоже на белый муслин в черный горошек, -- сказала какая-то женщина. Кругом засмеялись. Но подметила она верно.

Вскоре их основательно тряхнуло в последний раз, они достигли конечной станции -- одна тысяча двести метров над Брукбойреном. Пассажиры, оглушенные поездкой и разреженным воздухом, вышли из вагончика, взвалили на плечи лыжи и полезли наверх, к горному отелю "Волькенштайн", чтобы оттуда приступить к спуску по одной из хваленых сорока пяти трасс.

Куда ни глянь, тянулись лыжные караваны. На самых дальних крутых склонах крохотные стайки лыжников мчались в долину. Перед верандами отеля толпились туристы и натирали мазью лыжи; ночью здесь выпал снег.

Только на больших открытых террасах царил покой. Здесь длинными рядами стояли шезлонги. И на этих шезлонгах жарились смазанные маслом лица и предплечья.

-- Пятнадцать градусов ниже нуля, -- сообщило какое-то лицо, -- и несмотря на это, можно получить солнечный удар.

-- Так делайте то, без чего не обойтись, -- посоветовало другое лицо, красное как рак.

Шульце придержал своих спутников.

-- Господа, -- сказал он, -- сейчас мы купим пузырек орехового масла, намажем все, что выглядывает из костюма, и завалимся на спину.

Хагедорн побежал в отель за маслом, а Кессельгут и Шульце захватили три шезлонга. Затем они промаслили все, что могло поджариться, и улеглись.

-- Как в гриле, -- заметил Шульце.

Если чуть приоткрыть глаза, видны необозримые горные цепи; их зубчатые гребни рядами наслаиваются друг на друга, а там, где они смыкаются с небосводом, сверкает сквозь опущенные ресницы ледовый фейерверк из глетчеров и солнца.

Вытерпев час зажаривания, они поднялись. Похвалили взаимно загар, выпили оранжаду и прогулялись.