Кессельгут попросил одного престарелого обладателя подзорной трубы показать ему самые известные вершины и не успокоился, пока не увидел горных коз. Впрочем, он мог и ошибиться.

Неутомимая канатная дорога выгружала все новые и новые партии лыжников. Узкие проходы с высокими снежными бортами по бокам были оживленнее, чем улицы больших городов. После того как одной шикарной молодой даме, несшей лыжи на плече, удалось неосторожным движением сорвать с головы Шульце вязаную шапку, троица отказалась от прогулки на лоне природы. Дорожное движение становилось опасным для жизни.

Подойдя к вагончику канатной дороги, они столкнулись с госпожой Каспариус. Она только что прибыла.

Толстяк Ленц, пыхтя, тащил две пары лыж -- ее и свои.

Бременская блондинка шагнула к Хагедорну, чтобы он оценил ее эффектный свитер.

-- Вы ведь придете сегодня вечером на бал? -- сказала она и, махнув ему рукой, подчеркнуто молодцевато затопала в гору.

После обеда за Кессельгутом зашел Тони Гразвандер.

-- Прошу вас, -- торжественно обратился он. -- Заниматься надо регулярно. Пошли!

Иоганн кивнул, выпил глоток кофе и затянулся сигарой.

-- Днем не следует курить, -- сказал Тони. -- Это неспортивно, прошу вас.

Кессельгут, послушно отложив сигару, поднялся.

-- Рlеаsе, Sir, -- сказал Тони и быстро пошел к выходу. Кессельгут с грустью попрощался и рысцой двинулся

за лыжным инструктором.

-- Словно его повели на бойню, -- заметил Хагедорн. -- Но лыжный костюм чудесный!

-- Еще бы, -- гордо сказал Шульце, -- пошил мой личный портной.

Хагедорн расхохотался, найдя реплику Шульце великолепной.

Тайный советник обрадовался, что его опрометчивое замечание было воспринято как шутка, и тоже засмеялся, хотя чуть скованно. Засиживаться он не стал.

-- Всего хорошего! -- пожелал Шульце. -- Папа идет кататься на коньках.

-- Можно я пойду с вами?

-- Лучше не надо! -- возразил Шульце. -- Если вопреки ожиданию выяснится, что я вообще могу еще кататься, то завтра, перед званой публикой, исполню несколько танцев на льду. Вас это вполне утешит.

Молодой человек, пожелав ни пуха ни пера, удалился к себе в номер, чтобы написать матери подробное письмо.

Шульце принес с шестого этажа свои коньки и отправился на каток. Ему повезло, он был там единственным. С трудом прикрепил ржавые коньки к тяжелым ботинкам из воловьей кожи. Затем встал на сверкающий лед и рискнул сделать первые шаги.

Получилось.

Он заложил руки за спину и не очень решительно пробежал первый круг. Остановился, радостно вздохнул и похвалил себя: черт возьми, есть еще порох! Приободрившись, он начал выписывать "скобки". Правая скобка получалась лучше, чем левая. Но так было, когда он еще ходил в школу. И тут уже ничего не изменишь.

Он стал вспоминать, что он тогда умел делать. Оттолкнувшись левой ногой, выписал "тройку". Сначала спиной вперед наружу, затем крохотная петля и поворот спиной назад внутрь.

-- Гром и молния, -- сказал он, проникшись глубоким уважением к самому себе. -- Что выучено, то выучено.

Далее он рискнул выписать восьмерку, составленную из наружной и внутренней троек. Тоже получилось! Обе цифры были четко выгравированы на ледяной поверхности.

-- А теперь пируэт, -- сказал он вслух, сделал мах левой ногой и обеими руками, крутанулся раз десять, как волчок, вокруг собственной оси, задорно рассмеялся, но тут какая-то невидимая сила дала ему подножку. Пытаясь сохранить равновесие, он замахал руками, но тщетно. Шульце рухнул навзничь, в затылке зазвенело, лед хрустнул, ребра заныли. Он лежал, с изумлением разглядывая небо.

Несколько минут он не шевелился. Потом снял коньки. Его знобило. Он встал на ноги и, прихрамывая, двинулся по льду к выходу. У калитки оглянулся назад, грустно улыбнулся и сказал:

-- Кому слишком везет, тот голову теряет.

К концу дня все трое сидели в читальном зале, штудировали газеты и обсуждали важные события последнего времени. Их занятия прервал профессор Гелтаи, учитель танцев в отеле. Он подошел к столу и пригласил господина Шульце следовать за ним. Шульце последовал.

Через четверть часа Кессельгут спросил:

-- А куда это пропал Шульце?

-- Может, берет уроки современных танцев?

-- Мало вероятно, -- сказал Кессельгут, приняв всерьез замечание Хагедорна.

Еще через пятнадцать минут они отправились на поиски Шульце. Обнаружили его без особых трудностей в одном из залов.

Стоя на высокой стремянке, он забил в стену гвоздь и привязал к нему конец бельевой веревки. Затем он спустился вниз и усердно потащил стремянку к соседней стене.

-- У вас горячка? -- озабоченно спросил Хагедорн. Шульце поднялся по стремянке, вынул изо рта гвоздь, а из кармана пиджака молоток.

-- Я здоров, -- ответил он.

-- Ваше поведение свидетельствует об обратном.

-- Я занимаюсь декорациями, -- объяснил Шульце и нечаянно стукнул молотком себя по большому пальцу. Затем он привязал второй конец веревки. Теперь она висела поперек зала. -- Это мое любимейшее занятие, -- добавил он и снова спустился вниз. -- Я помогаю профессору танцевального искусства.

Тут подошел Гелтаи с двумя горничными, которые несли бельевую корзину. Горничные подавали Шульце старое рваное белье и одежду, а он декоративно развешивал его на веревке. Профессор, обозрев висящие рубашки, штаны, чулки и лифчики, прищурил один глаз, покрутил черный ус и воскликнул:

-- Шикарно, милейший, шикарно!

Шульце двигал стремянку по залу, влезал, слезал и неутомимо развешивал для бал а-маскарада тряпки. Горничные хихикали над допотопным рваньем. Попался даже огромный корсет из китового уса. Профессор потирал руки.

-- Вы художник, милейший. Когда вы этому научились?

-- Только что, милейший, -- ответил Шульце. Бесцеремонный ответ озадачил профессора. Перестав крутить свой ус, он распорядился:

-- На другой стороне зала тоже! Я пошел за воздушными шариками и серпантином.

Шульце балагурил с горничными и вообще вел себя так, словно Хагедорн и Кессельгут давно ушли. Иоганн, не в силах более выносить это зрелище, подошел к стремянке и сказал:

-- Пустите меня наверх!

-- Для двоих нет места, -- возразил Шульце.