“Только в первый раз. Сатанисты ждут этого, как остролист на Рождество. Г. Л., вам повезло. Я сказал администрации — сохраняйте спокойствие, пустим вашу идею вокруг плахи, чтобы увидеть, где она остановится,” Широким жестом Дж. Б. очертил в воздухе успех — “и они чертовски загорелись этим, даже Князь”.

Который, сообщил он Леммингу с неподдельным уважением, имел настолько космическую дальновидность, что мог продать русским капитализм. “Он загорелся этим. Брошенный вызов, сказал он. Оригинальный, огромный! Только одно затруднение.”

“Что, что?” — Торопил его Лемминг, неспособный и не желающий сейчас поворачивать назад. “Я знаю, что должен быть контракт”.

Отсутствие прецендентов не было препятствием для юридического продолжения. Не будет никакого уголовного преступления, это просто бюро находок и находка принадлежит нашедшему. “Администрация хочет первоклассную чистую сделку, парень. Ваша подача”. Хорькоподобные черты Дж. Б. сияли трансцендентальным восторгом серафимов. “Никаких проблем. Мы всегда сводим контракт к сделке; вот почему мы продержались в бизнесе. И вот самая прелесть. Это бесплатно”.

Волшебное слово заиграло настоящую музыку на расстроенных струнах Леммингова сердца. “Даром..”.

Дж. Б. пожал плечами; узкие лацканы поднялись и упали. “Ну, почти даром. Малыш, это детали. Мы говорим здесь о лунной прогулке. Прогулка по Марсу, гигантский шаг для человечества”.

“Нет — нет. Постойте”. Лемминг притормозил, когда это определение забренчало на более привычных струнах его души. “Что значит «почти»?”

— “Хорошо, вперед, карты на стол. Администрация выразила желание заключить договор за эту или сходную цену, но, естественно, не в убыток. “ Quid pro quo, Г. Л. Наше quid точно соответствует вашему quo. Не днем, не секундой больше. Эй, я говорил, что это великолепно?”

Дж. Б. положил контракт перед Леммингом, предложив изящную ручку Waterman для подписания. Клиент медлил, пока тщательно не изучил каждую линию типовой формы с юридической точки зрения: скрытые пункты, штрафные санкции. Ничего этого не было. Шаблонное и стандартное, прямое как линейка. Как бы долго он ни жил, он возместит только это время, и не днем больше. Лемминг подписался, Дж. Б. убрал контракт и сверился со своим Ролексом, щелкнув платиновыми запонками.

— “Без пяти минут полночь — мм, это моя ручка, Г. Л. Он скоро будет здесь”.

Лемминг неохотно возвратил оправленную в серебро ручку. “Кто?”

— “Коллекционер Номер Пять, один из наших лучших. Солидный представитель, великий в деталях”.

— “Здесь?” — Лемминг с трудом сглотнул. “Он сейчас появится здесь?”

— “Минута в минуту. Вы честно получаете кредит за сегодняшний день. Куда вы хотите его сложить?”

Заминка перед золотой судьбой. Лемминг сделал неопределенный жест, как стрелки часов, отмеряющие отрезок дня. “Наверху… пожалуй. В свободной спальне”.

— “Там вы и будете его получать. О, малыш, всего одна малюсенькая вещь. В полночь не подглядывайте за курьером, хорошо? В двенадцать он отрывается от своих булочек и не расположен к болтовне. Просто позвольте ему сделать свое дело, потом входите и начинайте подсчитывать. Чао”.

Попрощавшись, Дж. Б. просто схлопнулся внутрь. Дыра, открывшаяся в воздухе, всосала его и закрылась. Несколько минут спустя Лемминг услышал приглушенное «пуф!» наверху, затем движение и звук множества предметов, рассыпавшихся по полу и мебели. Затем другое «пуф!» и тишина.

Ликующий, но нервничающий, Лемминг заполз наверх, чтобы подслушивать у спальни. После пяти минут робости он осторожно открыл дверь и включил свет. Никакого запаха серы, только запах раздевалки после тяжелых физических тренировок и, возможно, воображаемое им — за пределами обоняния, раздражение в воздухе, словно кто — то оставил след из злобных проклятий, как эхо захлопнувшейся двери.

Мгновенное впечатление, не более того. На кровати, стульях, тумбочке, сложенное на приставном столике, разбросанное по полу, находилось маленькое состояние в раскатившихся пенни, пятицентовиках, десятицентовиках, четвертаках, и полудолларах, пирамиды монет на столе, некоторые груды развалились от своего веса, закатившись в смежную ванную комнату. Торчащая из них пачка замусоленных квитанций, была точным, до скрупулезности, бухгалтерским учетом каждого наименования и общим итогом дня: семьсот долларов и тридцать шесть центов.

Лемминг трясся и бормотал, упав на колени и поглаживая документы, нащупывая закатившие четвертаки, лаская увесистые полудоллары, как груди любовницы. Один день, всего один, и семь сотен баксов! Рассуждения понеслись бурным потоком: если умножить это на семь, то будет четыре тысячи девятьсот в неделю, около двадцать тысяч в месяц. За год более двести тридцати пяти тысяч долларов, не говоря уже о возможных банковских процентах.

Поговорим о чудесах. Словно ребенок на пляже, Лемминг сложил монеты рядом с собой в высокую денежную башню. Он сделал это, он грезил несбыточной мечтой и сделал ее реальностью. В два часа утра его игрушечная крепость по сложности не уступала поздненормандскому замку. С нигилистическим хихиканьем Лемминг разрушил его движением руки. Он зевнул, решив впредь спать здесь, в своей Коллекционной комнате, где холодная наличность согревала его сердце. Он освободил одеяло от барыша, и лязгающий звук падения монет на пол забарабанил по его высохшей душе, словно благословенная манна.

“И это законно”, — Лемминг хихикал в темноту и безграничное будущеее за ней. “Никакой дьявольской платы, просто день за днем. Могу же я заключить клевую сделку?”

В конце концов, какова цена? Сорок, пятьдесят лет. Не более, чем альтернативная услуга, блаженно подумал он, закрыв глаза, например, присоединение к Корпусу Мира для уклонения от налогов.

Пока безликий Коллектор ишачил, как раб без передышки, Лемминг тоже трудился. Он привык к полуночному ритуалу с последним ударом часов — пуф! лязг, глухой шум и удар наверху, приглушенное бормотание, еще одно пуф! … и тишина. Тяжелые дни Суперкубка на выходных, прояснились 15 апреля после уплаты налогов, когда никто много не терял, но ни одного пропущенного дня. В любом случае, такой же неизменный скрупулезный учет от его Коллектора, зловоние несмываемого пота и уйма монет. Лемминг сбросил пять фунтов, складывая и перенося свои трофеи в банк, прежде чем неохотно сдался и приобрел четырехприводный фургон Эконолайн для транспортировки своего богатства.

Первый его банк, а затем и второй перестал вмещать все его наличные деньги. После жестоких мук сомнений — ради всего святого, не потратить ли денег, Лемминг купил дом на снос, а потом другой, оснастив каждый решетками на окнах и железными дверями замками с часовым механизмом. Наконец, когда он уже не мог отстраиваться вширь или вверх, Лемминг стал углубляться вниз, пристраивая глубокие подвалы под своими домами. Он любил сидеть в своих сокровищницах, как в церкви. Когда внизу грохотало метро, его орда отвечала серебряным хором. В этом денежном гимне веселым контрапунктом звучала Служба По Налогообложеню. Лемминг стонал от их размеров налога, но тогда произошел выброс пятицентовиков. На десятом году, когда его высокомерие сравнялось с его богатством, он позволил себе праздную шутку насчет Дохода.

«Смотрите», — любезно снизошел он, предложив измотанному налоговому инспектору остатки диетической Колы. “Вместо того, чтобы подсчитывать все это, просто скажите мне, сколько нужно президенту. И пойдемте, присоединитесь ко мне за ужином. В Макдональдсе специальное предложение с маленькими бургерами”.

Десятилетия проходили величественным парадом под звенящую серенаду прибыли. Гонвилль Лемминг стал равнодушен к слабым звукам наверху в полночь, старел вместе с коллекционером Номер Пять, всегда пунктуальным, всегда педантичным в отчетах. В один Сочельник, охваченный несвойственным ему духом Рождества, Лемминг оставил в коллекционной комнате, как подношение, мясной рулет с прошлой недели, вчерашний салат, растворимый кофе и карточку магазина подержанных товаров от веселого благотворителя, для привлечения лояльности Номера Пять.

Ему не стоило подслушивать выражения благодарности. Сантименты, доносившиеся из — за двери, звучали гораздо громче и красочнее обычного, общее их направление определяло Лемминга, как, мать его, скаредного сукиного сына, который разрушает сиротские приюты для забавы и которому его долбаное скопидомство не позволяет купить даже спичек.

Потом пуф! — тишина и запах пота, пузырящийся в воздухе, словно забытый мясной рулет.

На последнем году жизни, во время тяжелой национальной депрессии и странной нехватки металлических денег, Лемминг завершил свою скаредную жизнь подвигом, ссудив правительству взаймы десять миллиардов наличными всего лишь на восемнадцать пунктов от семи процентов. Президент содрогнулся, но подписал.

“Что тут плохого?” — успокоил его Лемминг, оставив ручку на память. “Ваши люди больше расходуют на пластик”.

Но, черт побери, ему по — любому было необходимо пространство под хранилище. Он подумывал позволить грубому, но неутомимому Номеру Пять сократить маршрут, пропуская хотя бы менее состоятельные южные штаты, но передумал. Дело не в деньгах, а в принципе; потом этот подонок захотел бы отдыхать в выходные.

Накануне своей смерти Лемминг грыз вчерашнюю выпечку и писал уведомление о потере права выкупа за Белый Дом, добавив, что он мог бы увеличить их кредит, если бы получил Пентагон в свое распоряжение для хранения монет, монетный двор, чтобы выпускать новый Летоминг Пенни. У шатающегося правительства не будет другой альтернативы, как это принять. Он запечатал уведомление и вернулся к чашке горячего кофе, оживленный и прекрасно себя чувствующий. Он всегда спал в Коллекционной комнате в эти годы заката, закрывая глаза с видом дневных трофеев и открывая их на ту же самую утешительную перспективу. Этой ночью, в последний раз любовно погладив цилиндрики четвертаков, Лемминг заснул сном праведника и больше не проснулся.