По небольшим цитатам, мною приведенным, можно судить о силе этой страстной критики современного общества. Ничего подобного не было высказываемо до Руссо, и никогда – с такой силой красноречия. Руссо принадлежит к лучшим французским стилистам и притом совершенно оригинальным. Не тонкий сарказм Вольтера, не академическая речь Монтескье, не вдумчивая логика Дидро пленяли в изложении Руссо, а то, что французы называют le sublime[8]. Это чувство высокого проникает всю речь Руссо, облеченную вдобавок всегда в изящную форму, тонко и внимательно обработанную, и возвышенная красота изложения была первой причиной замечательного успеха книги, вышедшей в эпоху утонченного литературного вкуса. Дилетанты литературы восхищались талантом автора; молодое поколение, измученное унизительным упадком Франции при Людовике XV, – упадком внутренним и внешним, – прислушивалось к святая святых откровений пламенного автора. Страстная критика тогдашнего общественного строя была сделана автором во имя прошедшего. Другие сами могли то же повторить во имя будущего. И не в апологии природного состояния, а в протесте против современного состояния скрывалось могучее влияние новых идей на умы. Неравенство, роскошь, рабство выставлялись как бедствия настоящего; равенство, простота, свобода – как блага прошедшего. Руссо не говорил, что они должны стать вместе с тем идеалами будущего. За него досказали это его читатели.

Эскиз, набросанный в диссертации «О влиянии наук на нравы», обращен в картину в диссертации «О причинах неравенства между людьми». Основная идея та же самая, но развита она с большей силой и с большими подробностями. «Я различаю, – говорит Руссо, – два вида неравенства между людьми: естественное, или физическое неравенство возраста, здоровья, силы, ума, и другое – искусственное, которое можно назвать политическим или моральным, так как оно зависит от своего рода договора или, по меньшей мере, от согласия людей. Это последнее состоит в различных привилегиях, которыми одни люди владеют в ущерб другим; таковы богатство, знатность, власть. Нельзя спрашивать о причине неравенства естественного, потому что ответ заключается в самом определении. Еще менее можно искать взаимную связь между обоими видами неравенства. Потому что это значило бы допускать, что повелевающие всегда достойнее повинующихся или что физическая сила, ум, добродетель и мудрость заключены в людях пропорционально их богатству и их власти?! Такой вопрос рабы могут обсуждать, когда надеются, что господа их услышат. Ему нет места в беседе людей разумных и свободных, ищущих истины». Такой независимый и сильный язык не мог не иметь чарующего влияния на общество, привыкшее к полусловам и осторожным, скорее иносказательным выражениям.

Мы не будем излагать его второй диссертации, но отметим некоторые идеи, обнаруживающие замечательную философскую проницательность в этом художнике и проповеднике. «Не умножая эти примеры, – говорит Руссо в конце первой части, посвященной исследованию естественного состояния, – мы можем уже с совершенной ясностью видеть, что узы рабства могут возникнуть только из взаимной зависимости людей, из общих потребностей, их соединяющих, и что, следовательно, невозможно поработить человека иначе, как поставив его в положение, в котором он уже не может обходиться без других». Это замечательно глубокая идея, все значение которой можно оценить только при современном состоянии социологического знания. Мы уже видели, что, приписывая порчу нравов просвещению, Руссо искал причину этого в роскоши и праздности, а причину роскоши и праздности – в неравенстве… Далее он не шел в своем анализе. Только что приведенная цитата делает еще один шаг, ищет причину самого неравенства и находит ее в соединении людей в организованное общество. Организованность общества является, таким образом, основной причиной. Руссо несколько раз останавливался на этой мысли, но, по-видимому, сам не оценил всего ее значения. Читатели пошли дальше. Одни отвергли по возможности всякую организацию и постарались в революциях американской и французской освободить общество от всяких форм быта. Другие же нашли необходимым предложить иную организацию. Те и другие исходили из этой идеи Руссо, слишком бегло набросанной, чтобы не породить столь различных толкований и выводов.

В сущности, и во второй диссертации Руссо держится мнения, что основная причина общественных неустройств заключается в неравенстве. Вся вторая часть диссертации посвящена исследованию постепенного развития неравенства. Она начинается фразой, цитируемой всеми историками литературы: «Тот первый человек, который огородил участок земли и сказал: это мое поле, и нашел людей, достаточно недальновидных, чтобы ему поверить, и был истинным основателем гражданского общества». Теперь мы знаем, что дело было совсем не так, что гражданское общество возникло задолго до частной поземельной собственности и что даже во времена Руссо большинство человечества, жившего уже в гражданском обществе, еще не знало этой собственности. На таких же гипотезах основаны и многие другие его утверждения, при помощи которых он строит историю первых шагов человечества. Важнее этих ошибок и неверных гипотез было то, что не от них логически и морально зависели главнейшие идеи Руссо. Те или другие черты имел первобытный человек, так или иначе возникло неравенство, – это мало влияло на доказательность идеи о том, что современного человека портят современные учреждения, что равенство и свобода – естественное состояние человека и что во всем общественном строе нельзя найти ничего, что было бы достойно похвалы или сохранения. Для современного Жан-Жаку человечества это было важнейшее. Для потомства же остался серьезным завещанием ряд блестящих сопоставлений различных факторов общественной жизни, в том числе исследование связи между цивилизацией общества и вырождением человека.

Диссертации и полемика, ими возбужденная, заняли около семи лет литературной деятельности. Развивая по частям идеи, в целом выраженные в уже разобранных нами двух диссертациях, Руссо в это время издал еще две: «О доблестях, необходимых герою» и «О политической экономии». Отбиваясь от многочисленных нападок, посыпавшихся на него со всех сторон от защитников просвещения, он издал ответы Рейналю (редактору газеты «Mercure de France»), аббату Готье, польскому королю Станиславу Понятовскому, анонимному академику и многим другим. Если принять во внимание, что эти литературные работы не давали автору средств к жизни, что Руссо, ради независимости и последовательности, отказался от службы и что для содержания себя и семьи он добывал средства перепиской нот, отнимавшей у него массу времени, то нельзя не признать этот первый период его литературной деятельности плодовитым в высшей степени. Ближайшие затем годы были еще плодовитее.

Открытое письмо к Д'Аламберу о театральных представлениях стало новым значительным шагом в литературной карьере Руссо. Это искусное полемическое произведение было направлено против проекта устроить театр в Женеве, где строгие правила кальвинизма не разрешали этого излюбленного развлечения европейского праздного общества. Руссо восстал против нововведения в его родном городе. Нападение его было косвенно направлено против Вольтера, который входил в число сторонников нового проекта (в это время он уже поселился около Женевы) и который считался современниками величайшим драматургом. Он сам склонен был разделять подобное мнение и страстное обличение театра не мог не принять чуть ли не за личное оскорбление. Это был смелый вызов господствующей страсти образованного общества и самым влиятельным и авторитетным его представителям и руководителям. К тому же к новому красноречивому обличению язв цивилизации нельзя было применить знаменитого сарказма Вольтера по поводу диссертации «О причинах неравенства». «Никогда не было потрачено столько искусства, – писал Вольтер, – на то, чтобы нас всех сделать дураками. Прочитав это сочинение, хочется ходить на четвереньках. Но так как я утратил эту привычку более 60 лет тому назад, то…» и так далее. Отделаться этим остроумием было теперь невозможно. Рядом с испорченностью цивилизованной жизни Руссо рисовал обаятельную картину строгих и простых нравов республиканской демократии. Эти страницы воспламеняли не одно поколение республиканцев Америки, Франции и других стран Западной Европы. «Уж не поступил ли Жан-Жак в отцы церкви?» – спрашивал Вольтер по поводу его нового произведения. Церковь осуждала театр, но ее прелаты еще более осуждали Руссо. «Он нашел несколько старых досок Диогеновой бочки, – прибавлял взбешенный философ-драматург, – и в них устроился, чтобы лаять на своих бывших единомышленников». В другом месте Вольтер негодует на Руссо за то, что тот «задумал образовать свою собственную партию». Он ее и успел образовать. Популярность его росла с поразительной быстротой. Выход «Новой Элоизы» доставил ему положительно славу, а выход «Эмиля» прибавил ту власть над умами современников, о которой с таким удивлением нам рассказывают Юм, Гримм и другие иностранцы, посетившие Францию в эту эпоху.