— Классная шутка, Вилли, — с одобрением произнёс дед.

— Ты подвергаешь Ноя позорному, опасному образу жизни, — сказал Билл, начиная злиться. — Хорошо известно, что родители-геи обращаются со своими детьми жестоко, чтобы дети тоже стали геями, как они.

— Что за куча горячего, воняющего дерьма! — воскликнул я.

— Вилли Кантрелл! — ахнула мама.

— Я слышал это по радио, — в свою защиту сказал Билл.

— Радио "Американская Семья", верно, — сказал я, ссылаясь на радиопрограммы «Ассоциации Американской Семьи», располагающейся в Тупело. — Они записаны как группа ненавистников из-за их антигейской пропаганды, Билли. Эту пропаганду, позволь мне отметить, опровергали раз за разом, и, на самом деле, она безосновательна. Вот почему мы собираемся снова протестовать против них, и мы будем продолжать протестовать, пока они не прекратят лгать о нас.

— Нельзя выйти в прямой эфир и наговорить кучку лжи, — парировал Билл. — В этом должно что-то быть.

— Я не буду опять говорить с тобой об ублюдках с радио "Американская Семья", — сказал я.

— Библия ясно даёт понять как относиться к гомосексуальности, — сказал Билл.

— Библию тысячу лет назад написала кучка прирождённых козьих пастухов, живущих в пустыне, которые продали своих дочерей за три коровы, — отметил я.

— Для тебя нет ничего святого, Вилли? — спросил он. — Библия — это священное Божье слово!

— Я не буду вылезать из кровати и мочиться ради Библии, Билли, — сказал я. — Я не буду подтирать ее страницами зад и уж точно не собираюсь основывать свою жизнь на книге, наполненной убийствами, насилием, расизмом и тупостью, которой и является Библия.

Стало по-настоящему тихо.

Билл медленно встал, немного шатаясь, потому что был полупьян. Он положил руки на стол, чтобы сохранить равновесие.

— Я не могу принять это, — объявил он. — Ты мой брат, Вилли, и я люблю тебя, я поддерживаю тебя, но не могу принять это. Я не приму это и не обязан.

— Принять что? — спросил я.

— Этот твой гомосексуальный образ жизни. Если ты хочешь себя разрушать, пожалуйста. Но я не позволю тебе разрушить и Ноя тоже. Он заслуживает настоящей матери и настоящего отца, счастливой жизни, приличной жизни, в христианском доме с христианскими ценностями. Он не заслуживает такого отца, как ты.

— Правда что ли? — спросил я, вставая, чтобы быть с ним лицом к лицу. — Он не заслуживает отца, который был рядом с ним, когда сбежала его мать? Который проводит каждый день в заботах о нём? У которого нет жизни за пределами того, что входит в заботу о нём?

— С вами двумя всё похоже на чёртову мыльную оперу, — отметил дед.

— Если ты можешь лучше, — продолжал я, игнорируя деда, — может быть, тебе следует попробовать. Может быть, тебе следует самому понять, что это не чёртов пикник. Ты можешь обсосать все сиськи, которые захочешь, но это ни каплю тебе не поможет, когда дело дойдёт до оплаты следующего слухового аппарата или Бог знает еще чего. А что-то есть всегда. Я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь потрудился помочь мне заплатить хоть за что-нибудь из этого дерьма. Ни разу. Думаю, это потому, что ты любишь его намного больше, чем я, или, может быть, ты думал, что он всё равно не выживет, так зачем заботиться о чёртовых слуховых аппаратах. Не нужно говорить мне о чёртовых христианах. Вы все кучка проклятых лицемеров.

— Мальчики, — вмешалась мама.

— Мне надоело это дерьмо, — сказал я.

— Ох, сядьте, — сказал дед. — Вы оба. Чёртовы угрюмые ублюдки.

В этот момент меня уже трясло. Я направился в коридор, ведущий в гостиную, намереваясь выйти прямо за дверь.

У меня на пути встал Билл.

— Ты не уйдёшь! — сообщил он мне. — Мы закончим это!

— Почему бы тебе не отсосать мой большой жирный член, Билли? — спросил я.

Его глаза застлала тёмная пелена, и следующее, что я понял, что он замахнулся, и удар пришёлся мне прямо в челюсть. Я упал как мешок сладкой картошки, задев головой край маминой мусорки, и в довесок увидел звёздочки, когда шлёпнулся и, наконец, ударился об пол.

— Билли! — завопила мама.

Мэри кричала.

— Папа! — вскрикнул Ной.

Я попытался встать на четвереньки, чтобы показать ему, что не сдох, ни в коем случае.

— Давай, — сказал я, поднимаясь на ноги.

Билл с раздувающимися ноздрями вылетел из кухни и исчез.

— Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнула мама.

— Я доберусь до этого ублюдка, — поклялся я, направляясь за ним.

— Задай ему хорошую взбучку, Вилли! — восторженно крикнул дед.

Я игнорировал возгласы и крики позади себя. Билл был больше и выше меня, но мне было плевать. Я собирался показать этому придурку парочку приемов, даже если это убьёт меня. По меньшей мере, я собирался показать ему, что я такой же мужчина, как и он.

Я вырвался через дверь на крыльцо и увидел, что он тянется в кузов своего грузовика за пивом. Я бросился к нему, дикий, неконтролируемый, полный ярости и лишившийся рассудка. Я стучал кулаками по его спине.

Ему потребовалось секунд десять, чтобы уложить меня на спину на доски крыльца, взгромоздившись мне на грудь, держа мои запястья, чтобы я не мог его ударить. Я метался, пытаясь скинуть его со своей груди, крича, чтобы он свалил.

Он просто глянул на меня так, как когда мы были маленькими, когда мы оба знали, что в драке я ему не ровня.

Наконец, я остановился.

На мои глаза навернулись слёзы. Казалось, с неба на меня рухнула огромная чернота, душа меня бессмысленностью всего этого. Ничего из того что я когда-либо делал, не угодит этим людям.

Он слез с меня и протянул руку — жест который я проигнорировал.

Дверь открылась, и все вышли на крыльцо.

Ной присел на корточки рядом со мной с безумным взглядом.

— Лучше поухаживай за ним, мама, — сказал Билл.

Я вытер свою челюсть. Ладонь была мокрой от крови.

Ной развернулся и устремился к Биллу, набрасываясь на моего брата, стуча по нему своими маленькими, злющими, но бесполезными кулачками.

Билл казался ошеломленным.

— Плохой! — снова и снова кричал Ной. — Плохой! Плохой! Плохой!

Я поднялся на ноги.

Шелли схватила Ноя, удивив его. Он вывернулся из её рук, отскочил, не желая, чтобы она к нему прикасалась. Затем он открыл рот и начал выть, прижимая руки к своей груди, в агонии крича "Аааххххх!", как делал, будучи маленьким.

Это было внезапное, шокирующее проявление страха и горя.

Я притянул его к себе, а он кричал и стонал, и причитал, будто умирает. Я сел на деревянное кресло-качалку на крыльце, усадил его к себе на колени, обнимал его и гладил по спине.

— Тише, малыш, — говорил я. — С папочкой всё хорошо. Папочка в порядке. Шшш.

— Хммммм! — вырывалось из глубины его горла между неистовыми попытками восстановить дыхание.

— Всё в порядке, — сказал я, проводя пальцами по его волосам.

— Билли, какого Сэма Хилла* с тобой не так? — требовательно спросила мама.

*Сэм Хилл — эвфемизм, означающий дьявола и ад.

— Почему Ной плачет? — спросил Эли.

— Мальчики, идите обратно в дом! — приказала Шелли напряжённым, озадаченным тоном.

Ной схватился за волосы своими маленькими кулачками и тянул так, будто хотел выдернуть каждый волосок.

— Вилли, смотри за ним! — воскликнула мама.

— Перестань, — сказал я, хватая его за руки.

Он дёрнул головой вперёд, ударяясь о мою нижнюю челюсть. В моем мозгу отдался свежий импульс боли. Он снова ударился головой, врезаясь в мою ключицу.

Я прижал его к своей груди, чтобы он не мог двигаться.

— Ааааааххххх! — хрипел он с гневным отчаянием.

— Боже! — воскликнул Билл.

— Убирайся! — сказала ему мама. — Ты ещё недостаточно натворил?

— Я забыл о Шоу Папочки Вилли и Крэкового Малыша, — сказал он, идя к своему грузовику за пивом.

Я очень тихо пел на ухо Ною. Он пристроил ухо к моему горлу, слушая вибрации.

— Ооохххх, — тихо стонал он. Он издавал звуки, похожие на рёв осла. Затем сын сказал "ах", что прозвучало как "пах". Это были его личные звуки, его способ выражения горя.