За это время Джексон принёс из своего джипа аптечку и влажную тряпку. Сейчас он молча стоял рядом с креслом-качалкой, вытирая мою разбитую губу, хмурясь на меня.

— На самом деле мы довольно милая семейка, — сказал я, стараясь поднять настроение.

— Рукоприкладство — это милая семейка? — произнёс он с явной злостью в голосе. — Думаю, тебе следует вызвать полицию.

— Ох, я тебя умоляю, — сказал я.

— Они такие, — сказала мама, будто это объясняло, как мы с Билли себя ведём.

— Он зол, и так он поступает, когда злится, — сказал я. — А теперь он подумает над этим, потом мы об этом поговорим и разберёмся, и он больше не будет злиться, так мы и справляемся. Так что просто забудь.

— Ты не должен его оправдывать, — сказал Джексон.

— Я объясняю, а не оправдываю.

Ной успокоился, тихо всхлипывая мне в шею.

— Думаю, он мог расшатать тебе несколько зубов, — сказал Джексон, суетясь надо мной.

— Ты оставишь меня в покое? — потребовал я.

— Я никогда не видела Ноя таким, — сказала мама.

— Он просто напуган, — отметил я.

Джексон промакивал тряпкой мою губу.

— По крайней мере, ты познакомился с семьёй, — сказал я.

— Ты не мог бы мне объяснить, какого чёрта это было? — спросил Джексон на пути домой.

— Мы не Уолтоны*, — признался я.

*"Уолтоны" — один из наиболее популярных американских телесериалов семидесятых годов, рассказывает о нескольких поколениях семьи Уолтонов.

— Твой брат — гомофобный кусок дерьма!

— Помимо всего прочего.

— Это не шутка, Вилли!

— Добро пожаловать на юг.

— Я не могу поверить в то, что он говорил.

— Он был ещё милым, — отметил я. — Обычно всё гораздо хуже.

— Почему?

— Ты когда-нибудь ходил в баптистскую церковь? — спросил я.

— Нет.

— Я ещё не встречал баптистского проповедника, который не был бы глупым болтуном, извергающим самые жестокие заявления, которые только смог придумать, просто чтобы посоревноваться с другими. Всякий раз, когда ты слышишь даже мизерную толику чрезмерного сумасбродства от этих местных, знай, это баптист. Помнишь того проповедника в Северной Каролине, который говорил, что геи и лесбиянки должны сидеть за забором из колючей проволоки, брошенные умирать? Это баптист. Парень со словами "Бог ненавидит геев"? Это баптист. Если ты когда-нибудь послушаешь, как эти ребята начинают ныть о правах штатов, то поймёшь, почему у нас была Гражданская война. Они знают, как всполошить народ.

— Я не могу поверить в то дерьмо, что он наговорил.

— Он набрался этого на радио "Американская Семья".

— Что это такое?

— Это как религиозная версия Раша Лимбо*. У них эфиры по всему югу, миллионы слушателей. Они говорят о том, что геев можно излечить...

*Раш Лимбо — американский консервативный общественный деятель, ведущий самого высокорейтингового разговорного радиошоу в стране.

— Бред собачий!

— Они не позволяют фактам встать на пути. Я недавно слушал их после того, как Верховный суд высказался в пользу однополых браков, и они говорили, что возрастёт преступность, и больше людей будет попадать в тюрьмы, а социальные службы штата будут перегружены, и дети однополых родителей будут страдать и становиться преступниками, когда вырастут — у них нет ни клочка доказательства того, о чём они говорят. Они просто выходят и говорят.

— Это законно?

— Полагаю, что так.

— Как им может сходить это с рук?

— В прошлом году мы, наконец, начали устраивать протесты рядом с их администрацией.

— Где это?

— В Тупело. Недалеко от больницы, в которой ты работаешь. Мы приходим, приносим кучу табличек, спорим с ними, когда они выходят, поём пару песен. Большинство СМИ слишком их боятся, чтобы обеспечить нам прикрытие, так что это не приводит к хорошим результатам. Мэр, наш городской советник, представители штата, сенаторы и конгрессмены — они не хотят, чтобы их видели с нами. Они не хотят рисковать и злить ААС*, потому что те выйдут в эфир и уничтожат их.

*ААС — Ассоциация Американской Семьи.

— Сейчас двадцать первый век, Вилли.

— Может быть, в Бостоне, но не здесь. Пару месяцев назад первого открытого гея, кандидата в мэры маленького городка Миссисипи убили. Недалеко отсюда. Полиция говорит, что не знает, что произошло. Но ты ведь не думаешь, что люди здесь хотят видеть педика мэром? Это всё замяли, и СМИ тоже боятся рыть слишком глубоко, потому что могут потерять рекламодателей. Так здесь всё и работает.

— Невероятно.

— Я просто пытаюсь ответить на твой вопрос, — сказал я. — Когда Билли говорит чепуху, оттуда он её и берёт. На радио, которое слушал утром по дороге на работу. Со слов его пастора, брата Джона. От всех этих дурацких баптистов. Плюс, я серьёзно его разозлил, сказав, что не буду подтирать зад его драгоценной Библией. Мне не следовало этого говорить, но меня сильно вывела из себя эта хренотень.

— Он всегда жестокий?

— Не всегда. Я приложил особые старания, чтобы разозлить его.

— Это не даёт ему права бить тебя.

— Мне нравится прорываться сквозь дерьмо и добираться до смысла.

— Как твоя губа?

— Нехило разбита. Конечно, это стандартная реакция баптиста, когда он не может получить того, что хочет.

— Не думаю, что захочу ещё когда-нибудь посещать твой дом.

— Иногда я тоже не хочу.

— И твой дедушка...

— Оставь моего деда в покое.

— Он сумасшедший.

— Мы не скрываем сумасшествие, — сказал я. — Мы выставляем его на крыльцо и развлекаем соседей.

— Ауч! — произнёс я.

Джексон виновато улыбнулся, промакивая мою разбитую губу пропитанным спиртом ватным тампоном.

Мы сидели за моим кухонным столом. Потолочный вентилятор немного облегчал духоту и влажность южной ночи. Ной был в кровати, и я не хотел, чтобы эта неделя заканчивалась.

— Я должен идти, — снова сказал Джексон. — Уже почти полночь. Мне нужно быть на работе к восьми.

— Знаю, — сказал я. — Что тебя останавливает?

— С тобой всё будет в порядке?

— Это просто распухшая губа.

— Я чувствую, что должен остаться здесь и позаботиться о тебе. Могу завтра позвонить и сказать, что заболел.

— Я не ребёнок, — сказал я. — Со мной всё будет в порядке. Твои больные детишки нуждаются в тебе больше, чем я.

Он отложил ватный тампон, на его лице появилось выражение несчастья.

— Что? — спросил я.

— Твоя семья действительно доставляет хлопоты, — признался он.

— У них бывают свои моменты, — признал я.

— Они умрут, если окажут больше поддержки?

— Вполне возможно.

— Просто жизнь здесь такая странная. Все эти разговоры о религии, все эти церкви, все эти фанатики...

— Жизнь идет своим чередом, — сказал я.

— Что это значит?

— Ничего не поделаешь.

— Меня это пугает, — тихо сказал он. — Я не привык жить в таком окружении. Я заметил, что мои друзья в больнице никогда не говорят о политике. Я недавно спрашивал, что они думают о реформе здравоохранения Обамы. Они даже не знают, что это, но уже ненавидят это, и я думаю, что это самая ужасная вещь в мире. В этом так много невежества.

— Мы прилагаем все усилия, чтобы быть глупейшими, жирнейшими и беднейшими, — отметил я.

— Я много читал об этом, — сказал он. — Беднейший штат, наименее образованный, жирнейший, наименее здоровый, всё такое. Я не совсем понимал, что они имеют в виду, но Боже, это правда. Не понимаю, почему люди здесь живут.

— Это наш дом, — сказал я.

— Я не это хотел сказать.

— Я знаю, что ты хотел сказать, — ответил я.

— Тебя это не беспокоит?

— Конечно, беспокоит.

— И?

— Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? Так было сотни лет. Всё меняется с младшим поколением, благодаря Фейсбуку и интернету. И Миссисипи очень изменился, даже с тех пор, как я вырос. Но здесь другое прошлое. Оно будто никогда не исчезает. Мы хотим, чтобы прошлое ушло, но этого не происходит.