— Я тоже хожу в церковь, — сказал я.

— Как-то слабо на тебя это действует, — сказала мама.

— Очень жаль, но я просто не верю в эту чушь.

— И посмотри, до чего тебя это довело, — сказала она. — До какого образа жизни.

И наступила тишина.

— Мама, почему бы тебе не сшить красную "Г" и не приклеить ее мне на лоб? — спросил я. — "Г" значит "счастливый гомосек". Мы можем хоть раз поговорить о чем-нибудь кроме моего пениса?

Эли фыркнул так, что выплюнул часть картофельного пюре на середину стола.

Шелли застыла в ошеломлении.

Билл печально улыбался.

— Вилли Кантрелл! — вскрикнула мама. — Я приказываю тебе вымыть свой рот с мылом!

— Ты сама начала, — ответил я.

— Не выражайся при детях!

— По крайней мере, гомосек говорит честно, — сказал дед.

— От лица людей с врожденной патологией, — произнес я, — позвольте мне сказать, что жареный цыпленок получился отменным, мама.

— Ты невозможен, — сказала мама.

— Что такое "врожденная патология"? — спросил Джош.

— Да замолчи ты, — шикнула Шелли.

— Я просто спросил!

— Заткнись, — сказал Билл.

— Я просто спросил, черт побери!

— Вот посмотри, что ты наделал! — воскликнула мама на повышенных тонах.

— Можно мы пойдем плавать после еды? — спросил Эли.

— Придется подождать тридцать минут, — сказал Билл. — И нужно, чтобы кто-нибудь за вами присмотрел.

— Дядя Вилли, ты пойдешь? — зная, что отец откажется, а мать не любит находиться на солнце, Эли повернулся и спросил меня. — Ной может поплавать с нами, — добавил он, чтобы подсластить пилюлю.

«Какой же ты добрый», — подумал я.

— Посмотрим, — сказал я.

— Пожалуйста? — взмолился он.

— Я человек с врожденной патологией. Я не умею плавать.

— Так вот что это значит? — спросил он.

— Да, — сказал я. — Это значит, что я утону, если попытаюсь плавать. Потом мое тело взорвется, а ошметки мозгов разлетятся на все четыре стороны.

Он начал смеяться, но замолк, размышляя, правда это или нет.

— Замолчи, — сказала Шелли.

Было не совсем ясно, к кому она обращалась.

— Как тебе новый папа, мама? — спросил я.

— Я думаю, он замечательный, — сказала она с сияющим лицом. — Он взял себе имя в честь Святого Франциска.

— Да, но он иезуит, — произнес я, — Мне казалось, ты ненавидишь иезуитских ублюдков.

— Да, но теперь он папа, — сказала она. — И на работу привык ездить на автобусе.

— Нельзя доверять мужчине в платье, — отозвался дед.

— Поговаривают, что дерьмо у него все же с душком, — сказал я. — Курии следовало бы проверить его кандидатуру дважды.

Мальчики засмеялись.

— Тебе обязательно меня провоцировать? — спросила мама. — Иисус, Мария и Иосиф, ты, как камень у меня на шее!

— Да я просто так сказал, — произнес я.

Я взглянул на Билла, проверить заметил ли он, что мы с мамой не выносим друг друга.

И, само собой, он ничего не заметил.

Мальчики переоделись в плавки, и я провел их через широкий задний двор маминого дома к заливу реки, где можно было плавать.

Забавно, как твоя врожденная патология перестает быть значимой, как только другим людям становится нужно, чтобы ты понянчился с их детьми.

— А Ной пойдет в ад, — объявил Эли.

Ему было двенадцать, и он знал всё.

— Кто это сказал? — спросил я.

— Миссис Парсон.

— И кто это?

— Наша учительница по изучению Библии. Она говорит, что все католики пойдут в ад.

— Ад — это другие люди, — сказал я.

— Католики восхваляют Деву Марию, — сказал он со знанием дела.

— Разве?

— Так говорит миссис Парсон.

— Какая молодец, — сказал я.

— Кто такая Мария? — спросил Джош. Ему было десять, и мне он казался смышленее своего брата. Или, по крайней мере, он был спокойнее и не так сильно хвастался тем, что он баптист.

— Божья матерь, — сказал я.

— Мать Иисуса, — сказал Эли. — Она забеременела от святого духа и, несмотря на это, считается Вавилонской Блудницей.

Я закатил глаза.

Подойдя к реке, мальчики положили свои полотенца на траву и вошли в воду. Я разделся до нижнего белья и пошел за ними, оставшись на мелководье.

Здесь было не глубоко. Залив казался огромным, когда мы с Биллом еще детьми купались здесь нагишом. Теперь я увидел перед собой всего лишь небольшую излучину реки, с отмелью, на которой было удобно сидеть.

— Ну, и кого из вас, мелкие гады, мне утопить в первую очередь? — спросил я, догоняя их.

Они засмеялись. Я схватил Эли, поднял его тощую задницу в воздух и бросил на глубину. Джош завопил с ликованием и попытался сбежать, но он был следующим. Ноя эта участь тоже не обошла стороной. Мы играли в утопленников, смеясь и толкаясь, у них не заняло много времени понять, что им придется работать сообща, если они хотели утопить меня.

Оглянувшись на берег реки, я увидел бредущую от дома Шелли, без сомнения, чтобы нас проконтролировать. Ни для кого не секрет, что геи дождаться не могут шанса наложить лапы на беспомощных препубертатных мальчиков.

Пока я отвлекся, они навалились на меня кучей и как следует окунули в воду.

— Ты хуже, чем дети, — произнесла Шелли, когда я, наконец, выбрался на берег.

Взгляд, брошенный на Ноя, говорил о том, что она не испытывает к нему ничего, кроме жалости, за то, что он застрял с таким недоотцом, как я, и был лишен тех многих преимуществ, которые вытекают из правильного воспитания твердолобых гетеросексуальных родителей.

Я обтерся своей рубашкой.

— Жарковато, не правда ли? — сказал я ей.

— Да не говори.

— Возможно, тебе станет лучше, если ты охладишься, — предложил я.

— Я не собираюсь здесь плавать!

— Я ни слова не сказал про плавание, сестра.

— Вилли Кантрелл, не смей трогать меня руками!

При моей врожденной патологии я, конечно, не мог сделать ничего такого. Поэтому я вытянул ее из тени дерева и столкнул ее красивую задницу прямо в воду. В одежде.

Дети завизжали от восторга.

Одним из моих первых клиентов на следующий день был застенчивый испанец с самыми удивительными карими глазами. Душевный, с открытым как у олененка взглядом, доверчивый, но в то же время наполненный какой-то странной осторожностью. Он был одет в простые шорты и футболку, на шее у него были бусы, похожие на те, что продают на побережье Мексиканского залива, куда ездят, чтобы поплавать в океане. У него была смуглая кожа приятного темного оттенка. Мягкие кудри черных волос вились непослушной массой на голове, мешая глазам и закрывая уши, торча непокорными волнами.

— Как делишки? — спросил я.

Он не ответил.

— У тебя с собой карточка ФудВорлда? — спросил я.

Он в замешательстве поднял на меня глаза и пожал плечами.

Это был взгляд, который я хорошо знал.

У тебя есть карта Ф—у—д—В—о—р—л—д—а?

Эти удивительные карие глаза озарились светом, и он улыбнулся.

Нет.

Хочешь оформить?

Да! Ты знаешь язык жестов?

Меня зовут В—и—л—л—и.

Меня зовут Х—у—а—н. Приятно познакомиться.

Приятно познакомиться, Х—у—а—н.

Он был не просто глухим, мой гей-радар пищал что-то ужасное, и что-то подсказывало, парень разделял это чувство, судя по тому, как он продолжал улыбаться мне.

Передавая ему сдачу, я позволил себе ненадолго подержаться за его руку — так называемым "любовным прикосновением кассира". Это прикосновение может продлиться немного дольше, чем следует, если нужно сделать то, что нельзя сказать словами. Я притворялся, что собираю монеты, как будто хотел убедиться, что они не посыпятся из его ладони, поэтому твердо удержал его руку. Идеальный повод полапать его подольше.

Он улыбался, перекладывая мелочь в карман. Порывшись в его глубинах, он достал и протянул мне бумажную карточку, на которой было написано: