Меня зовут Хуан. Я глухой. Дешевая рабочая сила. Мой номер (662) 822—1152.

Ниже то же самое сообщение написано на испанском языке.

Я дал ему форму для заполнения на получение карты ФудВорлда. Он вписал в нее свое имя, адрес и номер телефона. Хуан показал на телефонный номер и приподнял бровь, будто говоря: "Не забудь воспользоваться им!"

На кусочке бумаги я написал свой номер, адрес и передал ему, зная, что, скорее всего, у него на домашнем телефоне была функция передачи текстовых сообщений.

Я хочу завести друга, — сказал он. То, как он прожестикулировал слово "друг" предполагало нечто большее в перспективе, чем совместный просмотр футбольных матчей.

Он добавил: — Я одинок.

Хуан открыто посмотрел на меня, в глазах парня и на лице была написана его жажда и одиночество.

Почему ты пользуешься языком жестов? — спросил он.

У меня глухой сын.

У тебя есть сын?

Да.

Вау.

Следующей на очереди подошла дама с двумя детьми. Она начала разгружать продукты из тележки.

Было приятно познакомиться с тобой, — сказал я.

Пожалуйста, позвони мне, — попросил он, прикусывая губу.

Быстро повернувшись, он схватил свои вещи и ушел.

Я наблюдал за ним долгую секунду. Он был таким симпатичным парнем, красивым на свой латиноамериканский манер, но Хуан шел так, будто вся тяжесть мира давила ему на плечи и у него не было ни одного друга.

В Тупело много испанцев. Да на всем южном побережье их полно. Без сомнения, многие из них тут незаконно, и этот факт бесит сторонников Чаепития. Этот Хуан дал мне визитку, показывая тем самым свою готовность работать за любые деньги, значит, он был один.

Каково это быть не только нелегальным эмигрантом, но еще глухим и геем? К слову, о трех одновременных ударах судьбы.

В отличие от Джексона Ледбеттера, с этим я не ощущал, что у меня муравьи в штанах, тем не менее, я был более чем настроен дать ему возможность потрясти сахарное дерево и посмотреть, не упадет ли с него что-нибудь.

На следующий день во вторник, мы с Ноем встали рано, чтобы проделать долгий путь в Перл, туда, где находилось Центральное исправительное учреждение штата Миссисипи, единственное, в котором содержались заключенные женщины, в том числе, приговоренные к казни. Мать Ноя провела в этом учреждении пять последних лет своей жизни, после того, как метлабораторию ее бойфренда в округе Монро накрыли копы. Этим утром, в восемь часов, ее отпускали на свободу.

Мы ездили к ней в тюрьму всего лишь раз за все пять лет, на первое Рождество после заключения Кайлы. После долгой поездки, преисполненной надежды, мать Ноя отказалась его видеть, и мы разочарованные поехали домой. Тогда Ною было четыре. Я не знаю, много ли он помнит из этого.

Охранник у главных ворот направил нас к специальному месту на стоянке, где "проводили" частные освобождения. Там уже стояли родители Кайлы рядом со своим блестящим внедорожником. Я припарковал свой старенький универсал неподалеку, и мы с Ноем вышли.

Я был одет в джинсы и футболку, на моей шее болтался на ремешке фотоаппарат. Я хотел сделать снимок Ноя с его матерью, что составит на одну фотографию больше, чем у него есть сейчас.

На Ное был надет новый костюм, отданный ему кузеном Эли. Он помыл голову и попросил меня уложить его волосы гелем, чтобы он мог убрать их со лба, так как ему нравится. Его подруга Кики, живущая на нашей улице, сказала ему, что это выглядит круто. Эта же девочка заплетала из его волос косички, поэтому на ее суждения не стоит слишком полагаться.

Посмотрев на Ноя, миссис Уоррен приложила руку к горлу.

Я подошел с опаской.

— Доброе утро, — сказал я.

— Вилли, — отозвался мистер Уоррен.

Больше он ничего не сказал.

— Здравствуйте, — громко и нервно сказал Ной, отказываясь оставаться незамеченным.

— Привет, Ной, — поздоровался мистер Уоррен, глядя вниз на него.

Ты помнишь своих дедушку и бабушку? — просигнализировал я.

Мальчик покачал головой, но с надеждой улыбнулся.

— Как он? — спросила миссис Уоррен.

Она хочет знать как ты, — просигнализировал я.

— Я хорошо, — сказал он ей, улыбаясь и показывая свои не совпадающие зубы, заходящие друг на друга или наоборот отсутствующие — тот хаос, что его стоматолог терпеливо пытался исправить.

— Он становится таким большим, — отметила она.

Женщина посмотрела на мужа, спрашивая взглядом, что делать дальше. Твердо сжатые челюсти и неуступчивый блеск в его глазах невозможно было пропустить. Опустив взгляд, она замолчала, позволив продолжить ему. Мистер Уоррен как никто другой умел осудить.

Положив ладонь на плечо Ноя, я притянул его к себе.

— Он ваш внук, — негромко сказал я, — И не важно, что вы думаете обо мне.

— Мне казалось, я достаточно понятно объяснил тебе наши чувства, Вилли, — сказал мистер Уоррен, уставившись на меня с вызовом. — С тех пор, как ты отказался передать опеку над Ноем, чтобы он мог вырасти в приличном, надлежащем для воспитания доме — нашем доме — христианском доме ты не оставил нам выбора. Воспитание мальчика в гомосексуальной среде... но давайте не будем вдаваться в это.

В последний раз, когда я видел мистера и миссис Уоррен, они стояли на противоположной стороне кувеза*, с жалостью глядя на тощего малыша, который приходился им внуком, появившийся на месяц раньше положенного срока, с врожденной зависимостью к метамфетамину, спасибо его матери за этот проклятый "дар", а также за другие врожденные дефекты. Они пришли сообщить, что их дочь, Кайла, сбежала и не собирается возвращаться назад, поэтому они решили, что возьмут на себя воспитание Ноя, как только я откажусь от родительских прав и исчезну где-нибудь на горизонте. Очевидно, эти люди очень серьезно подошли к этой проблеме. Они даже переговорили со своим юристом.

* Куве́з — приспособление с автоматической подачей кислорода и с поддержанием оптимальной температуры, в который помещают недоношенного или заболевшего новорожденного.

Кажется, они удивились, когда я не согласился.

Они посчитали, что предложенный их бизнес-умами вариант, единственный возможный выход из проблемы, под названием их внук. И они были искренне расстроены, когда я сказал им, что исчезать не собираюсь, что Ной мой сын и я приму полную ответственность за него, независимо от своей ориентации и личных качеств. Я не собирался сбегать, как их дочь. Им была предложена возможность помочь и стать частью его жизни, но я не собирался позволять, чтобы меня из нее выгнали.

— Тогда мы желаем тебе всего наилучшего, — сказал мистер Уоррен, выводя свою жену из больничной палаты и отказываясь прислушиваться к ее протестам.

Стоя теперь вместе с ними здесь, я не мог не думать о той ночи.

Верные своему слову, у них не было ничего общего с Ноем. Ни открыток на дни рождения, ни ужинов на День Благодарения, ни Рождественских подарков. Они не звонили и не спрашивали как у Ноя дела. Не просили взять его к себе на пару недель летом, чтобы я мог немного отдохнуть от роли папочки, а они могли провести время со своей плотью и кровью. Их не волновало его здоровье, успехи в школе, оценки, слуховые аппараты, какой у него любимый вид спорта, кто его любимый супергерой или каково быть глухим в этом мире.

Почувствовав напряжение в моем теле, Ной посмотрел на меня, спрашивая взглядом, что не так. Я покачал головой в жесте, означающем, что кое-что не в порядке, но ему не стоит об этом беспокоиться.

Он обнял меня рукой за талию.

Мы ждали освобождения Кайлы в тишине. Фотоаппарат на моей груди, казалось, весил больше обычного.

Без пяти восемь на стоянку заехала еще одна машина, припарковавшись в отдалении от нас. На ней были стилизованные диски, тонированные стекла, да и вообще она выглядела весьма эффектно. Темно-синяя, почти черная. На вышедшем из тачки парне были солнечные очки, майка и мешковатые шорты, почти спадающие с его тощей задницы. Руки покрывали татуировки, а в уголке губ торчала сигарета.