Теперь борьбу ведут всего четверо, и двое из них, Китайская Роза и Магометанин, отстают на несколько корпусов. Вот Караван и Фосфор идут ноздря в ноздрю. Возле трибун Караван определенно лучший; но перед самой чертой Эдвардс, наездник на Фосфоре, подстегивает ретивую лошадку и небывалым усилием умудряется вывести ее вперед на полкорпуса^{39}.

— Что-то вы приуныли, Чарли, — заметил лорд Фитц-Херон, когда во время позднего завтрака в экипаже^{40} наполнял бокал Эгремонта шампанским.

— Боже милостивый! — воскликнул лорд Милфорд. — Подумать только, Кокки Грейвс решился — и преуспел!

ЭГРЕМОНТ был младшим братом английского графа, чья дворянская родословная насчитывала почти три сотни лет и давала тому право причислять себя к нашим знатным и старинным пэрам; впрочем, если ее истоки и сохранились в памяти, то явно не потому, что были отмечены великими делами. Основатель рода был слугой, который пользовался особым доверием у своего хозяина, одного из фаворитов Генриха VIII^{41} — и ухитрился получить должность одного из тех уполномоченных, что занимаются «объездом монастырей и сбором различных податей». Кончилось тем, что некоторые из этих святых обителей всё же сдались на милость благородному Болдуину Греймонту. Королю пришлось по душе деятельное рвение его ревизора. Никто другой не предоставлял столь исчерпывающих и отвечавших требованиям отчетов и не мог так легко управиться с изворотливым настоятелем или столь решительно приструнить гордого аббата. Самодержцу передавались не только хорошо составленные рапорты: к ним прилагалось множество редких и занимательных вещиц, которые приходились весьма по вкусу тому, кто был не только религиозным реформатором, но и ценителем искусства, — золотые подсвечники и дорогостоящие потиры; порой — дароносица, украшенная драгоценными каменьями; причудливые ложки и дискосы, кольца и серьги, а время от времени — каллиграфическая рукопись, испещренная геральдическими знаками (прекрасное подношение венценосному эрудиту). Греймонт был замечен; вызван на аудиенцию; остался при дворе; получил рыцарский титул; несомненно, мог бы выйти в советники и со временем дослужиться до министра, однако у него были весьма скромные цели: он скорее хотел разбогатеть, нежели прославиться. Он верно служил королю во всех делах государства, где требовался невпечатлительный, беспринципный человек; поступался своими правилами и укрощал совесть, дабы угодить королевским причудам; умел в должное время получить даровую на известную долю монастырских земель — и ухитрился-таки в тот опасный век уберечь свою голову и спасти имущество.

Род Греймонтов, верный политике своего основателя, продолжал утверждаться на обретенных землях, избегая публичной деятельности в бурный период после Реформации^{42}, и даже в более спокойные годы правления Елизаветы^{43} скорее старался окружить себя доброжелателями, нежели преуспеть при дворе. В начале семнадцатого столетия монастырские земли, принадлежавшие этому семейству, необычайно выросли в цене, а доходы за семьдесят с лишним лет дальновидного накопительства достигли невероятных размеров. Греймонт, который к этому времени уже стал членом окружного совета, был произведен в пэры и сделался бароном Марни. Герольды снабдили его родословной и возвестили миру, что, хотя высокий статус и обширные владения, которыми в настоящее время распоряжались Греймонты, и были обретены в самый разгар великих земельных переделов времен последнего монарха, даже на мгновение нельзя предположить, будто далекие предки Церковного Реквизитора, получившего это звание в 1530 году, обладают хоть сколько-нибудь темным прошлым. Напротив, создавалось впечатление, что это — норманны, и притом знатного происхождения, которые теперь обрели вновь свое подлинное имя — Эгремонты (грамота на пэрство тому доказательством).

В ходе гражданских войн Эгремонты, следуя зову своей норманнской крови, сражались на стороне роялистов^{44}, и весьма храбро. Однако в 1688 году^{45} владелец аббатства Марни, встревоженный распространившимся слухом о том, что король Яков будто бы намерен настойчиво добиваться того, чтобы церковные владения вернулись к своим исконным задачам, а именно: просвещать народ и помогать бедным, — сделался ярым поборником «гражданских и религиозных свобод» (того самого дела, за которое Хемпден погиб на поле брани, а Рассел взошел на плаху)^{46} и вместе с прочими вигами-землевладельцами и хозяевами больших угодий стал призывать принца Оранского^{47} и голландскую армию постоять за те народные принципы, которые сам народ так или иначе не стал бы поддерживать. Светский аббат Марни разумно воспользовался столь неоднозначными обстоятельствами, а потому (как и прочие виги-землевладельцы на его месте) одновременно ратовал за дело гражданских и религиозных свобод и вел подобострастную и почтительную (впрочем, тайную) переписку с Сен-Жерменским двором^{48}.

Великий избавитель король Вильгельм III^{49}, которого лорд Марни неоднократно предавал, сделал потомка Церковного Уполномоченного при дворе Генриха VIII английским графом; и с тех самых пор и до нашей эпохи, несмотря на то, что ни один представитель рода Марни не совершил на гражданском или военном поприще ничего мало-мальски значимого, и хотя наша страна не обязана этому роду ни одним государственным деятелем или оратором, успешным военачальником или выдающимся законоведом, многоопытным богословом, талантливым писателем или знаменитым ученым, члены его ухитрились если и не стяжать известную порцию народного восхищения и любви, то, по крайней мере, прибрать к рукам не столь уж ничтожную долю государственных денег и должностей. За семьдесят лет почти непрерывного правления вигов, от восшествия на трон ганноверской династии^{50} до падения мистера Фокса^{51}, Аббатство Марни бесперебойно снабжало страну лордами — хранителями печати^{52}, лордами-правителями^{53} и лордами-наместниками^{54}. Род их вобрал в себя должную порцию придворных с Орденом Подвязки^{55}, членов правительства и епископов, адмиралов без флота и генералов, что воевали только в Америке^{56}. Марни блистали в очень важных посольствах, имея под рукой сметливых секретарей, и одно время даже правили Ирландией — в ту пору, когда «править Ирландией» всего-навсего означало «делить общественную казну с продажным парламентом».

Однако, несмотря на это продолжительное пользование незаслуженным богатством, светские аббаты Марни были недовольны. Не то чтобы это недовольство вызывалось пресыщенностью. Эгремонты вполне могли существовать, как и прежде. Но им хотелось большего. И нет, они не желали становиться премьерами или государственными министрами, ибо принадлежали к той проницательной породе, что знает пределы своих возможностей; и даже несмотря на ободряющий пример его милости герцога Ньюкасла^{57}, не могли избавиться от убеждения, будто некоторое знание интересов государства и его возможностей, определенные навыки, позволяющие достойно выражать свою позицию, известная доля почтения к обществу и самому себе являются качествами, которые в совокупности своей не так уж и необходимы человеку, претендующему на столь высокий и уважаемый пост, даже при венецианском типе правления^{58}. Довольствуясь звездами, митрами и государственными печатями, которыми их время от времени жаловали, члены семейства Марни отнюдь не стремились занять какую-нибудь малопривлекательную должность, которая, в свою очередь, позволила бы лично раздавать таковые. Что их действительно влекло, так это продвижение по лестнице в пределах своего класса — и переход в высшее сословие. Они наблюдали, как целая вереница великих поборников «гражданских и религиозных свобод», семьи, которые в течение одного века грабили Церковь, желая завладеть тем, что принадлежало народу, а уже в следующем устроили государственный переворот^{59}, дабы получить власть короны, увенчали свое чело листьями земляники^{60}. Так почему же столь высокой чести недостойны и потомки того, кто некогда был благородным прислужником одного из вельможных генерал-грабителей короля Генриха? Разве им что-то мешает? Конечно, не столь давно признательный самодержец решил, что подобный знак отличия будет единственной достойной наградой за полсотни побед. Верно и то, что Нельсон, покоритель Средиземноморья, умер всего лишь виконтом!^{61} Однако члены рода Марни уже поднялись до высших слоев общества, причислив себя к старинной знати, а потому воротили нос от Праттов и Смитов, Дженкинсонов и Робинсонов нашего упаднического времени — и так ничего и не сделали во имя отечества или собственной чести. Так отчего бы им внезапно опомниться? Ожидать этого просто не имело смысла. Гражданские и религиозные свободы, что обеспечили им обширные владения и сверкающую графскую корону (не говоря уж о полудюжине мест на первых скамьях парламента), очевидно, должны были наделить их герцогским титулом.