Однако прочие знатные семейства вигов, которые уже удостоились такой чести и притом сделали ради этого нечто большее, чем разграбление собственной Церкви и измена собственному королю, повернулись спиной к Эгремонтам и их притязаниям. Эгремонты палец о палец не ударили за последние сто лет политического обмана, в течение которых людям без власти и образования внушали, будто они — самая свободная и просвещенная нация в мире, и те покорно отдавали свое богатство и проливали кровь, наблюдая, как хиреет промышленность, а трудовые ресурсы отдаются под залог, — и всё это лишь для того, чтобы поддержать олигархию, что не имела ни исторической памяти, способной обелить не виданное ранее присвоение прав, ни современных средств, которые могли бы его оправдать.
И как же Эгремонты помогли достичь столь поразительного результата? Их семейство не подарило миру ни одного из тех искусных ораторов, чьи мудреные речи очаровывают искушенную публику; ни одного из тех хлопотливых патрициев, чье прилежание в работе убеждает неимущих соотечественников в том, что стоять во главе государства — это наука, а управлять им — искусство, и чтобы заниматься ими и преуспевать, необходимо быть частью особого государственного сословия. Эгремонты за всю свою историю не произнесли ни одного речения, которое осталось в памяти, и не сделали ничего, достойного упоминания. И семейства Великой революции сошлись на том, что Эгремонтам не бывать герцогами. Негодование светского аббата Марни не знало границ. Он пересчитывал свои округа, просил совета у родственников и глухо бормотал, что обязательно отомстит. И вскоре ему представилась возможность утолить свою страсть.
На исходе XVIII века положение Венецианской республики{62} сделалось необычайно шатким. Молодой король постоянно предпринимал решительные, хоть и по большей части бесплодные, усилия, пытаясь высвободить свое национальное величие из сетей дожеских группировок{63}. Более шестидесяти лет засилья небывалой коррупции{64} (как в государственном, так и в частном секторах) отвратили сердца простых людей от олигархии, которая и без того никогда не пользовалась особой любовью у большинства населения. Невозможно было и далее скрывать, что посредством благовидных речей власть перешла от короны к некоему парламенту, члены которого назначались ограниченным, избранным классом, который, в свою очередь, не имел обязательств перед страной, голосовал и вел обсуждения тайно и регулярно получал плату от небольшой группы влиятельных семей, с помощью подобного механизма обеспечивших себе постоянный доступ к королевской казне. Деятельность вигов наполнила ноздри нации смрадом разложения: вероятно, мы находились на пороге бескровной и в то же время необходимой революции; когда Рокингем{65}, добродетельный венецианский вельможа{66}, заподозрил неладное и, исполнившись омерзения, решил хотя бы частично возродить первозданную чистоту и благородные стремления, присущие вигам старой закалки, он как представитель эпохи упадка обратился к «новому поколению»{67}, знатным юношам из вигских семей, призывая их объединиться под его знаменем, — и, по счастью, получил к себе на службу беспримерный талант Эдмунда Бёрка{68}.
Бёрк сделал для вигов то же, что веком ранее Болингброк{69} сделал для тори: возродил моральные устои партии. Он учил их обращаться к старинным правилам партийных отношений и дополнял эти принципы со всем обманчивым великолепием своей фантазии. Он возвысил стиль их публичных речей, напитал высоким духом их общественные деяния. Ему было по силам сделать для вигов больше, чем Сент-Джон{70} мог сделать для своей партии. Олигархи{71} сочли удобным объявить Болингброка вне закона, поскольку тот, не скрываясь, представлял интересы английского принца{72} (с которым они сами испокон веков состояли в тайной переписке), и, когда общественное мнение вынудило их пойти на восстановление прав Болингброка, сопроводили амнистию одним условием, не только малодушным, но и противоречащим конституции: отказали ему в праве заседать в парламенте своей страны. Бёрк же, напротив, сражался за дело вигов, вооружась обоюдоострым клинком: он был великолепным писателем; как оратор и вовсе не знал себе равных. При той нехватке талантливых деятелей, которая уже давно стала отличительным признаком партии вигов, Бёрк выступил на первый план и в равной мере упрочил позиции вигов как в парламенте, так и в масштабах страны. И какова же была его награда? Стоило только молодому и беспутному вельможе{73} с амбициями Цезаря и поведением, больше достойным Каталины{74}, появиться на сцене и после непродолжительного позорного отступничества встать под знамена вигов, как те незамедлительно передали ему бразды правления, завоеванные благодаря мудрости и таланту, которые, в свою очередь, были подкреплены беспримерной осведомленностью и украшены изысканным красноречием. Когда же настал час триумфа, мистера Бёрка, человека, обеспечившего победу, даже не приняли в Кабинет министров{75}, где фактически председательствовал его безнравственный ученик, которому он при помощи многочисленных назиданий, коими изобиловала его речь, разъяснил правила и сведения, что со временем стали одной из основных причин народного доверия к мистеру Фоксу.
Впрячься в это ярмо мистера Бёрка вынудила суровая необходимость, однако забыть подобное унижение было невозможно. Немезида{76} благосклонна к талантам, и в конце концов час неизбежного триумфа настал. Глас, возвестивший слова, подобные Откровению Иоанна Богослова{77}, прозвучал над Англией и даже прокатился эхом по всем монаршим дворам Европы. Бёрк излил свой затаенный гнев на обеспокоенный христианский мир. Он растревожил общество безумными картинами, которые навеяло ему воображение. Поверг наземь противника, который похитил его величие, обретенное в жестокой борьбе. Расколол надвое надменную олигархию{78}, тех, кто посмел воспользоваться им и оскорбить его. И вот, подобострастно сопровождаемый самыми высокомерными и самыми робкими олигархами, он под восторженное ликование всей страны попрал пятой древнюю гадину.
Среди вигских последователей мистера Бёрка, участвовавших в этом памятном отступничестве, в числе Девонширов, Портлендов, Спенсеров и Фитц-Уильямсов, оказался и граф Марни, которого виги ни за что бы не произвели в герцоги.
Какова же была вероятность того, что он добьется расположения мистера Питта?{79}
Если когда-нибудь историю Англии напишет тот, кто обладает знанием и отвагой (а для такого предприятия равно необходимы оба этих качества), мир поразится еще больше, нежели когда он читал «Римскую историю» Нибура{80}. Вообще говоря, все великие события были до сих пор искажены, большинство существенных причин — скрыты, некоторые особо важные действующие лица так и не проявляют себя, а те, кто всё же присутствует, поняты и отражены настолько превратно, что в итоге выходит сплошной обман, а стало быть, внимательное изучение этого труда так же полезно для обычного англичанина, как и чтение «Государства» Платона или «Утопии» Томаса Мора{81}, эпизодов из Гауденсио ди Лукка{82} или приключений Питера Уилкинса{83}.