Значение рода в древности, Церкви в Средние века и партий в Новое время — вот три великие движущие и изменяющие мир силы, за которыми нужно следить и которые нужно неустанно, глубоко и бесстрастно анализировать, прежде чем будет обнаружена путеводная звезда. Примечательная черта нашей письменной истории — отсутствие на ее страницах отдельных наиболее влиятельных персонажей. Дай бог один человек из тысячи слышал о майоре Уайлдмене^{84}, а ведь он был душой английской политики в наиболее богатый событиями и интересный период — с 1640 по 1688 год — и, кажется, не раз устанавливал равновесие, которому было суждено определить постоянную форму государственного устройства. Увы, он был лидером неудачливой партии^{85}. Даже в наш век этому таинственному забвению так или иначе предаются порой личности, имеющие огромную общественную значимость, равно как и политический вес.

Имя второго Питта и по прошествии сорока лет после великих событий остается неугасимым светочем парламентаризма. Это был Чаттертон от политики, «дивный отрок»^{86}. Кое у кого даже сложилось смутное впечатление, будто он был загадочным образом выпестован своим великим отцом; будто талант, красноречие и искусство управлять государством достались ему по наследству от Чатема. Однако талант его имел иную направленность, красноречие было совсем иного класса, а искусство управлять принадлежало иной школе. Чтобы понять, кем был мистер Питт, необходимо понять одного из самых притесняемых персонажей английской истории — лорда Шелбурна^{87}.

Когда оскорбленный Болингброк, единственный образованный пэр своего времени, был заклеймен олигархами (ибо они боялись его красноречия, «славы и позора его сословия»^{88}) и выдворен из парламента, его утонченный гений нашел отдушину в произведениях, которые напомнили английскому народу о добродетелях, что были некогда присущи свободной монархии; немеркнущими красками изобразил он короля-патриота^{89}. Вызванные им настроения в конце концов тронули сердце Картерета;^{90} тот был вигом по рождению, однако скептически относился к достоинствам патрицианской конституции, которая сделала герцога Ньюкасла, самого бестолкового из людей (избранного, однако, главой венецианской партии^{91}), фактическим правителем Англии. Лорд Картерет обладал множеством блестящих качеств: бесстрашный, предприимчивый и красноречивый, он имел значительные познания во внешней политике, владел многими иностранными языками и был знатоком публичного права; и хотя его преждевременная попытка ограничить дожество Георга II^{92} обернулась неудачей, он всё же с успехом отстоял свое влиятельное, пусть и второстепенное, положение в общественной жизни^{93}. На дочери Картерета женился молодой Шелбурн. Об этом человеке нам известно на удивление меньше, чем о его тесте, но из разрозненных сведений можно составить общее представление о нем как о наиболее способном и едва ли не лучшем министре XVIII века. Известно, что лорд Шелбурн, следуя, вероятно, примеру и традиционным наставлениям своего прославленного тестя, рано стал избегать связей с патрициями и в общественную жизнь вошел как последователь Бьюта^{94} в ходе первой значительной попытки Георга III^{95} спасти монархию от тех, кого лорд Чатем называл «семействами Великой революции». Он вовремя вошел в последнее правительство лорда Чатема — одну из самых странных и наиболее неудачных попыток содействовать внуку Георга II в его борьбе за политическую независимость. От первого лорд Шелбурн и перенял систему Болингброка: подлинная королевская власть вместо главенства чиновников; постоянное сотрудничество с Францией вопреки замыслу вигов представить эту державу естественным врагом Англии; и, помимо всего прочего, план торговой свободы. Зачатки последнего можно обнаружить в столь длительно поносимых Утрехтских переговорах;^{96} правда, в скором времени план этот был доведен до ума всей европейской экономической наукой по настоянию лорда Шелбурна, который был ее признанным знатоком. Лорд Шелбурн, по всей видимости, обладал сдержанным и в некотором смысле хитроумным нравом; серьезный и находчивый, он был, однако, смел и тверд. Знания его были обширны и даже основательны. Он был большим любителем языков; интересовался как научными, так и литературными изысканиями; двери его дома были открыты для тружеников пера, в особенности для тех, кто был известен своими способностями к политике или экономическими достижениями. Никто из общественных деятелей того времени не вел столь обширной личной переписки, как он. Самые свежие и достоверные сведения со всех дворов и уголков Европы стекались к нему; и бытовало мнение, что действующий глава Кабинета министров частенько посылал к нему за важными сведениями, которыми не располагали даже его коллеги. Лорд Шелбурн был первым выдающимся министром, который осознавал растущее значение среднего класса и предвидел, что его будущая мощь станет для королевской власти защитой от «семейств Великой революции». У нас нет сведений о его деятельности в Совете;^{97} но есть основания полагать, что руководил он прекрасно; его речи подтверждают, что это был если не величайший, то, по крайней мере, выдающийся мастер ведения парламентских споров, и в то же время демонстрируют богатые и разнообразные сведения по всем обсуждаемым вопросам — с ними не могли сравниться речи ни одного государственного деятеля той эпохи, за исключением мистера Бёрка.

Таким был человек, которого Георг III избрал своим защитником в борьбе против членов венецианской партии по окончании войны в Америке. Ведению этой войны последние яростно противились, несмотря на то, что она была логичным следствием их же собственной политики. Будучи первым министром в Палате лордов, Шелбурн доверил руководство Палатой общин своему канцлеру Казначейства^{98}, юному Питту. Пребывание мистера Питта на посту было кратким, но не бесславным. Он заключил мир и (впервые со времен революции) вынес на повестку дня обсуждение законных основ и правил ведения торговли. Кабинет рухнул еще раньше, чем пала знаменитая коалиция^{99}, с которой «семейства Великой революции» вступили в свой самый яростный и последний спор за патрицианское правление королевской Англией.

В разгар этой великой борьбы король вторично пошел на риск и, воспользовавшись своими правами, передал опасные бразды правления Питту. Почему лорд Шелбурн в этот раз оказался не у дел, по-видимому, так навсегда и останется одним из таинственных эпизодов нашей политической истории; к тому же теперь нам нечего и пытаться постичь причины произошедшего, которые скрыты в ее анналах. Наверное, монарх, чувствуя возрастающую симпатию своего народа, предвидел, что обаяние юности непременно тронет душу нации. И всё же не будет лишним и бесполезным, если мы на мгновение задумаемся и попробуем осознать, какое влияние оказал бы на страну еще один срок, в течение которого мистер Питт возглавлял бы Палату общин под началом лорда Шелбурна, сохрани он для Англии непревзойденную эрудицию и ловкость, с которой этот государственный деятель вел наши дела во времена ошеломляющих перипетий Французской революции. Лорд Шелбурн был единственным английским министром, достойным этого поста, единственным общественным деятелем, чей опыт и знания позволяли делать точные выводы, основываясь лишь на догадках; его сохранившиеся речи на эту тему свидетельствуют о широте знаний и точности прогнозов этого человека: стоит вспомнить про йенский разгром или муки Аустерлица^{100} — и в воображении невольно рисуется тень Шелбурна, не дающая покоя кабинету Питта, подобно тому, как призрак Каннинга^{101}, по слухам, время от времени витает над креслом спикера, язвительно усмехаясь над старательными посредственностями, которые украли славу, добытую его трудом.