— И тем не менее, пожалуй, я приглашу его на ближайшую среду, — произнесла леди Сент-Джулианс, — и напишу ему пару строк. И вообще, если светская жизнь ему безразлична, к чему же он тогда стремится?
— Вот! — воскликнул Эгремонт. — Это величайший вопрос, над которым вам и леди Файербрейс следует поразмыслить. Пусть это будет уроком для вас, прелестные дамы: вы ведь считаете, что можете править миром, опираясь на то, что сами зовете общественным весом; пару раз в год вы приглашаете людей к себе домой, на ваши суетные столпотворения, где надменно и зло смеетесь над ними или дерзко разглядываете их, — и всё это время тешите себя мыслью, будто исключительное право изредка посещать ваши салоны, а также снисходительное внимание, которое вы время от времени оказываете своим гостям, послужат им наградой за огромные старания, а может, если необходимо, и поводом для постыдного ренегатства.
Глава четвертая
Наступила ночь, тихая и ясная, хотя луна еще не взошла. На вересковом поле близ Моубрея собиралась большая толпа. Основная группа обступила несколько гигантских валунов: один из них возвышался над своими собратьями и был до того велик, что на его широкой плоской вершине могло без труда уместиться десятка два человек. Именовался он Друидов Алтарь{437}. Окрестная почва была усеяна обломками камней; в эту ночь немало человеческих существ нашли уютное пристанище посреди этих руин безвестного древнего храма — а может, останков древнего мира. Всё больше теней стекалось на это полночное собрание, их сумрачный круг ширился, разрастался с каждой минутой; многотысячная толпа гудела и волновалась. Но вот вдалеке грянула военная музыка — и в ту же секунду, быстро, как молния, но во сто крат неистовей, все, кто стоял окрест, единым взмахом воздели горящие факелы и дружно взревели, и их одобрительные возгласы повторялись снова и снова, отдавались эхом, уплывая в безвестную даль, в темные недра первозданных сумерек{438}.
Музыка и знамена возвестили о том, что прибыли народные предводители. Они взобрались по скалистому подъему, который вел на вершину Друидова Алтаря, и уже там Уолтер Джерард отделился от окружавших его товарищей и под восторженные крики толпы обратился с речью к СХОДКЕ «ПЫЛАЮЩИХ ФАКЕЛОВ».
Его рослая фигура казалась исполинской в неверном трепетном свете, а раскаты мощного и красивого голоса достигали чуть ли не самых дальних рядов этой многотысячной толпы слушателей, которая теперь замерла и притихла в тревожном ожидании. Джерард говорил о притеснении тружеников, о защите их священных прав, а люди жадно и пристально смотрели на него, внимая его словам: одни сжимали губы в немой ярости, иные улыбались во весь рот, охваченные неведомым доселе чувством. Если какая-нибудь яркая или мощная фраза особенно цепляла их за душу, то они поддерживали ее громкими криками и взмахами факелов; эта тема, это место, этот полночный час в совокупности своей делали собрание в высшей степени захватывающим.
— Хотел бы я знать, будет ли нынче говорить Уорнер, — обратился Красавчик Мик к Чертовсору.
— С Джерардом он не сравнится, — ответил его спутник.
— Зато у него есть туз в рукаве, — сказал Красавчик. — Ткачи почитают его своим, а они — мощная фракция.
— Если уж на то пошло, Стивену Морли здесь нет равных, — сказал Чертовсор. — Да с ним шесть церковников будут весь день толковать — и то не переспорят! Он все общественные законы назубок знает. Зато Джерард владеет народными чувствами.
— Так ведь это и нужно для дела, — заметил Красавчик Мик. — Вот бы он скомандовал людям: «Вперед!» — его ведь точно послушают.
— Прежде чем отдавать такие команды, необходимо как следует подготовиться, — возразил Чертовсор. — Нам нужно всё обсудить, потому что, когда дело дойдет до объяснений, олигархам будет не на что опереться; а еще мы должны прекратить потребление подакцизных товаров, а когда у богачей не останется ни гроша, чтобы заплатить штыкам или этой их _ _ _ полиции{439}, тут-то мы их и прихлопнем.
— Ну ты, Сорик, и голова! — воскликнул Мик.
— Знаешь, я думал об этом с тех самых пор, как узнал, что дважды два четыре, — ответил его друг. — Мне и десяти годков не было, когда я сказал себе: «Как же замечательно всё устроено! Я должен горбатиться в шерстобитке, чтобы платить налоги за какого-то господина, который попивает портвейн, вытянув ноги на турецком ковре!» Слушайте, слушайте! — вдруг призывно воскликнул он, когда Джерард бросил в толпу очередную хлесткую фразу. — Да! Вот он, человек для народа. Вот увидишь, Мик, что бы ни случилось, Джерард из тех людей, которые всегда будут стоять у руля.
Под восторженные рукоплескания Джерард завершил свою речь, и к присутствующим обратился Уорнер, тот самый ткач-станочник, которого читатель, вероятно, сможет припомнить; за это время он успел стать известным народным предводителем и одним из ближайших соратников Джерарда. И снова крики, одобрительные возгласы, а затем — всеобщее голосование, вместе с которым завершились ночные дела. Людям было приказано спокойно, не поднимая шума, отправиться по домам. Оркестр напоследок сыграл туш, предводители спустились с Друидова Алтаря, толпа стала рассеиваться, унося с собой высокие намерения и пьянящие мысли, чтобы повторить обращенные к ним и наводящие на раздумья воззвания в многочисленных городских кварталах. Красавчик Мик и Чертовсор ушли вместе: им предстояло совершить еще одно ночное дело, и притом важное.
Они направили свои стопы в предместье, где Джерард и Морли побывали в тот самый вечер, когда вернулись из Аббатства Марни, — однако вовсе не для того, чтобы посетить Джека-Весельчака и его великолепный салун. Миновав множество темных извилистых переулков, Мик и его товарищ свернули наконец в проход, который заканчивался квадратным двором довольно внушительных размеров, окруженным высокими зданиями, внешне похожими на склады. Приятели вошли в один из этих домов. Здесь Чертовсор взял тусклую лампу, которая стояла на каменном дне потухшего очага, и провел своего друга через несколько пустых, заброшенных комнат. Наконец они вошли в помещение, где были заметны хоть какие-то следы человеческого присутствия.
— Ну что же, Мик, — очень серьезно, почти торжественно сказал Чертовсор, — ты твердо решил?
— Полный порядок, дружище, — весело ответил его спутник, хоть и было заметно, что он храбрится.
— Тебе предстоит через многое пройти, — сказал Чертовсор, — это испытание для настоящего мужчины.
— Ты ведь шутишь, да?
— Но если ты твердо решил, всё будет в порядке. Теперь я должен покинуть тебя.
— Нет, нет, Сорик, погоди! — заволновался Мик.
— Я должен идти, — сказал Чертовсор, — а ты — ждать здесь, пока за тобой не придут. И помни: что бы тебе ни приказали — повинуйся; что бы ты ни увидел — храни спокойствие. Вот, — Чертовсор вынул из кармана фляжку и протянул другу, — приложись как следует, старина. Оставить ее не могу, ибо сердце твое должно быть горячим, а рассудок трезвым. — И с этими словами он исчез.
Несмотря на живительный глоток, сердце Мика Рэдли отчаянно колотилось. Есть такие минуты, когда нервная система игнорирует даже бренди. Мик стоял на пороге большого, значительного события, мысли о котором уже много лет копились и множились в его голове. Ему часто виделась эта картина, и Мик представлял себе, как он, отчаянно рискуя, успешно проходит испытания. Чаще всего это был спектакль со множеством счастливых концовок, однако жестокая реальность развеяла и грезы, и отвагу. Мик вспомнил наставления Джулии — та часто пыталась отговорить его от предстоящего шага, он же с насмешкой встречал эти предостережения и так легкомысленно отмахивался от них! Он задумался о том, что женщины всегда правы, что Чертовсор, в конце концов, опасный советчик — и даже поразмышлял о возможности бегства. Мик огляделся: тусклая лампа едва обозначала контуры этого мрачного помещения. Комната была высокой, глаза в этом сумраке не могли различить потолок, который, похоже, пересекали крест-накрест громадные балки, смутно видневшиеся в темноте. Окон, очевидно, не было, а дверь, через которую они вошли, было нелегко разглядеть. Мик поднял лампу и стал было осматривать помещение, когда легкий шум заставил его вздрогнуть. Обернувшись, он заметил недалеко от себя два (как ему хотелось надеяться) человеческих силуэта.