Облаченные в темные плащи, в черных масках и остроконечных колпаках того же цвета (что увеличивало и без того внушительный рост незнакомцев), у каждого в руке факел. Безмолвно стояли они, два ужасающих часовых.

Облик незнакомцев поразил Мика, а их молчание испугало его; он так и замер с раскрытым ртом и лампой в вытянутой руке. Наконец, не в силах больше терпеть это жуткое таинство, он собрал всю свою природную дерзость и крикнул:

— Эй вы, там, чего вам надо?

Полнейшее молчание.

— Ну хватит уже! — крикнул не на шутку встревоженный Мик. — Не надо мне этих штучек. Эй, там, а ну отвечайте!

Стражи приблизились к нему, закрепили факелы в нише поблизости, а затем каждый из них опустил ладонь на плечо Мика.

Облик незнакомцев поразил Мика, а их молчание испугало его.

— Эй, а ну без рук! — сказал Мик, пытаясь освободиться.

Словно не слыша этого дерзкого обращения, один из безмолвных стражей в маске связал Мику запястья, и мгновение спустя на глаза беспомощного друга Чертовсора легла повязка.

Мику казалось, что он, ведомый своими спутниками, уже миновал бесчисленное множество комнат или, точнее, коридоров: улучив момент, когда один из стражей ненадолго отпустил его, чтобы открыть решетку (а может быть, дверь), Мик вытянул руку насколько мог — и та коснулась стены. Наконец одна из масок заговорила:

— Скоро ты предстанешь перед Семью, приготовься.

В эту секунду слуха Мика достигли отдаленные голоса какого-то хора, которые становились всё громче по мере того, как юноша и облаченные в маски стражи двигались дальше. Теперь один из провожатых возвестил пленнику, что тот должен преклонить колена. Мик повиновался, его колени коснулись чего-то мягкого, похожего на подушку. Руки у него были по-прежнему связаны. Кажется, его оставили одного.

Голоса становились всё громче и громче: Мик уже мог разобрать слова и рефрен гимна. Он почувствовал, что в помещение входит огромная толпа людей: слух его уловил размеренную поступь какой-то важной процессии. Обошли помещение кругом, еще раз, еще — всё тот же размеренный шаг, от которого кровь холодела в жилах. Внезапно шествие остановилось. На несколько минут воцарилась тишина. Наконец чей-то голос сказал:

— Я обвиняю Джона Брайерса.

— В чем? — спросил другой.

— Он предлагает браться только за сдельную работу: легче оправдать пьяницу, чем того, кто работает сдельно. Сдельная работа подогревает худшие из наших страстей. Алчность и коварство, подлость и лицемерие — всё это искушает и гложет несчастного, который работает на результат, а не на часы. Кто получает за сдельную работу сорок шиллингов в неделю против обычных двадцати, тот крадет у своих товарищей недельный заработок, поэтому я обвиняю Джона Брайерса.

— Продолжим, — сказал другой голос. — Джон Брайерс обвинен. Если он еще раз получит сдельную оплату, то неделю не сможет работать. Номер восемьдесят семь, проследите за Джоном Брайерсом.

— Я обвиняю Клаусона и Хикса, — произнес другой голос.

— В чем?

— Они сняли смотрителя Грегори Рея с должности за то, что он принадлежит к нашей ложе.

— Братья, вы довольны тем, что Клаусон и Хикс будут наказаны на десять дней?

— Довольны, — откликнулось несколько голосов.

— Номер тридцать четыре, распорядитесь, чтобы завтра работа у Клаусона и Хикса была приостановлена до дальнейших распоряжений.

— Братья, — произнес другой голос, — я предлагаю исключать из нашего союза любого, кто кичится своими умениями, будь то качество или объем труда, работай он в частной конторе или на общественном предприятии. Вы довольны моим предложением?

— Довольны.

— Братья, — заговорил еще один голос (судя по всему, он принадлежал председателю), — мы должны обсудить поступление денежных взносов от различных отделений нашей ложи, но сначала вот что: здесь, как мне сообщили, присутствует посторонний, и он просит принять его в наше братство. Все ли облачены в балахоны, сохраняющие тайну личности? Все ли скрывают лица под масками?

— Все!

— Тогда вознесем молитву!

Всё вокруг пришло в движение: судя по звукам, члены ложи преклонили колена. Тот же главенствующий голос прочел импровизированную молитву. Получилось сильно и даже красноречиво. Следом зазвучал Гимн Труда, а когда он закончился, неофиту развязали руки, а затем сняли повязку с его глаз.

Мик обнаружил, что находится в просторной зале с высоким потолком, освещенной множеством тонких длинных свечей. Стены были задрапированы черной тканью; эта же ткань покрывала стол, за которым восседали семь человек, облаченные в стихари; лица их были скрыты под масками. Председатель расположился на возвышении, а за его спиной на особом постаменте помещался человеческий скелет. Слева и справа от скелета вытянулись во фронт два стражника в плащах и масках, с обнаженными мечами. Двое таких же стражей, вооруженных, однако, алебардами, стояли по обе стороны от Мика. На столе лежала раскрытая священная книга, а чуть в стороне, вдоль стен, выстроились в ряд люди с факелами, в белых балахонах и масках того же цвета.

— Майкл Рэдли, — произнес председатель, — даешь ли ты добровольную клятву перед лицом Всемогущего Бога и этих свидетелей ревностно и усердно исполнять, пока ты жив, всякую задачу, всякое предписание, которые большинство твоих братьев, с официального дозволения этого верховного комитета, будут на тебя возлагать, дабы поддерживать благоденствие нашей общины, единоличными блюстителями которого они являются, как то: наказание знатных господ, убийство хозяев-угнетателей и хозяев-деспотов либо разрушение всех предприятий, фабрик и мастерских, которые мы сочтем безнадежными? Клянешься ли ты перед лицом Всемогущего Бога и этих свидетелей?

— Клянусь, — ответил дрожащий голос.

— Тогда встань и поцелуй эту книгу.

Мик медленно поднялся с колен, неверной поступью подошел к столу и, склонившись, благоговейно коснулся губами открытой книги.

И в ту же секунду все как один сняли маски. Чертовсор вышел вперед и, взяв Мика за руку, подвел его к председателю, который прочел над ним какие-то таинственные стихи. Мика облачили в балахон, поднесли ему факел, — и он встал в один ряд со своими собратьями. Так закончилось посвящение Красавчика Мика в ТРЕД-ЮНИОН^{440}.

— Его светлость еще не прозвонил в колокольчик, господа.

Эти слова примерно в полдень произнес стоявший у двери дома на Белгрейв-сквер^{441} камердинер лорда Милфорда, обращаясь к делегации Национального Конвента, состоявшей из двух его членов, которые ожидали, когда молодой виконт соизволит их принять: им предстояло обратить внимание этого юного аристократа (равно как и внимание прочих законодателей) на подготовленную Конвентом Национальную петицию, которую в ходе парламентской сессии должен был представить один из депутатов от Бирмингема.

— Боюсь, мы пришли слишком рано для этих нежных пташек, — сказал один делегат другому. — Кто там следующий по списку?

— Дом номер двадцать семь на _ _ _-стрит, это недалеко, мистер Сплошь-Груб^{442}, уж ему-то следует поддержать народ, ведь его отец был всего лишь уличным скрипачом, но, я так понимаю, этот господин возомнил себя аристократом и женился на родовитой вдове.

— Ладно, стучи.

Мистера Сплошь-Груба дома не оказалось; он получил от делегатов карточку с просьбой оказать им честь и принять их в оговоренное время, однако уже вынес решение по данному вопросу.

В доме номер восемнадцать по той же улице их приняли более учтиво. Здесь обитал мистер Твердолоб^{443}. Терпеливо и даже внимательно выслушав заявление делегатов, он уведомил их о том, что форма государственного устройства не имеет значения, а внутренняя политика не представляет интереса; есть лишь один предмет, который должен привлекать внимание депутатов, ибо только на нем всё и зиждется; этот предмет — наша внешняя политика, и, чтобы возродить торговлю и удовлетворить общие потребности населения, нужно сделать всего одну вещь — окончательно решить вопрос о границах. В заключение мистер Твердолоб заявил, что члены Национального Конвента должны незамедлительно пересмотреть петицию с этого ракурса, и заверил, что в отношении внешней политики общественность непременно поддержит их.