— Вы будете биться против простого народа в этих доспехах, милорд? — Один из делегатов улыбнулся — впрочем, дружелюбно и почтительно.
— Эти доспехи уже и раньше сражались на стороне народа, — ответил лорд Валентайн, — в рядах Симона де Монфора на полях Ившема{453}.
— Милорд, — сказал другой делегат, — хорошо известно, что вы происходите из славного и знатного рода, и сегодня мы видели вполне достаточно, чтобы оценить ум и душу, достойные великих предков. Но главный вопрос, который затронули ваша светлость, а не мы, нельзя перечеркнуть одним удачным примером. Ваши предки, возможно, совершали великие подвиги. Что же здесь удивительного! Все они были членами того немногочисленного сословия, которое обладало исключительным правом действовать. А что же простые люди — разве они не проливали кровь в сражениях, хотя им, возможно, куда реже доводилось командовать флотилиями, чем родственникам вашей светлости? А эти шахты с каналами, которые вы вырыли, эти леса, которые вы посадили, эти водоемы, которые вы осушили, — разве народ не приложил к этому руку? Какова же была в этих великих свершениях доля тех, кто способен к Труду, чьи священные требования, которые веками пренебрежительно замалчивались, мы сейчас выдвигаем? Нет, милорд, мы призываем вас разрешить этот вопрос в соответствии с результатами. Аристократия Англии в течение трехсот лет проходила испытание властью, и в последние полтора столетия испытание это вышло из-под контроля. Сейчас аристократы — это самый преуспевающий класс из тех, какие только может нам явить мировая история; они богаты, как римские сенаторы, и располагают такими источниками комфорта и удовольствия, которые может предоставить лишь современная наука. Всё это бесспорно. Ваше сословие у всей Европы на виду, самое роскошное из существующих зрелищ, — хотя в последние годы вы хитроумно переложили часть позора вашего государственного устройства на презираемый вами средний класс, ничтожный лишь потому, что старается вам подражать; на самом же деле мощь, которой вы обладаете, ничуть не ослабла. Вы всё так же безраздельно правите нами — а правите вы самым несчастным народом на всей планете.
— И это — правдивое описание английского народа? — спросил лорд Валентайн. — По-моему, своим пламенным витийством вы опускаете этих людей ниже, чем португальцев или поляков, русских крепостных крестьян или lazzaroni[28] Неаполя.
— Бесконечно ниже, — поправил его делегат, — они ведь не только притеснены, но и осознают, что их притесняют. Люди больше не верят, что в нашей стране есть какое-либо врожденное различие между правящим и управляемым классом. Они достаточно просвещены для того, чтобы почувствовать свой жертвенный статус. В отношении элиты своей родной страны они занимают позицию куда более низкую, чем любые другие народы в отношении своих элитарных сословий. Всё познаётся в сравнении, милорд, и поверьте мне: рабочий класс Англии враждебно воспринимает наши элитарные касты, а это чревато определенным риском.
— У народа должны быть предводители, — сказал лорд Валентайн.
— И он их обрел, — ответил делегат.
— В решающий момент народ последует за своим дворянством, — заметил лорд Валентайн.
— А поведет ли его за собой это ваше дворянство? — поинтересовался другой делегат. — Что до меня, я не строю из себя философа, и, случись мне теперь повстречать Симона де Монфора, я бы с радостью сражался под его знаменем.
— У нас есть аристократия богатства, — сказал тот делегат, который до этого говорил большую часть времени. — Для прогрессивной цивилизации богатство — это единственный способ различать сословия, однако перераспределение материальных ценностей может устранить и его.
— Вот оно что! Вы замахнулись на наши усадьбы! — улыбнулся лорд Валентайн. — Но ведь может произойти и так, что в ходе вашей борьбы общество распадется на изначальные элементы и былые источники различий возродятся сами собой.
— Горделивым баронам не выстоять против снарядов Пексана{454}, — заявил делегат. — Современная наука доказала природное равенство людей.
— И я, откровенно говоря, весьма о том сожалею, — прибавил другой делегат, — потому что всегда считал крепкие мускулы самым естественным способом улаживать дела.
— Ваше мнение меня не удивляет, — улыбнулся лорд Валентайн, поворачиваясь к нему, — я бы не особо обрадовался, если бы мы с вами сошлись в поединке. Если не ошибаюсь, ваш рост несколькими дюймами больше шести футов, так?
— Во мне было шесть футов два дюйма[29], когда я перестал расти, — сказал делегат, — и пока что годы ничуть не уменьшили мой рост.
— Эти доспехи пришлись бы вам впору, — сказал лорд Валентайн, когда все поднялись со своих мест.
— Могу я спросить вашу светлость, — осведомился рослый делегат, — почему они здесь?
— На костюмированном балу у Ее Величества мне предстоит изображать Ричарда Львиное Сердце{455}, — сообщил лорд Валентайн, — а поскольку я не могу предстать перед своей королевой в кирасе из Друри-Лейн{456}, то позаимствовал эти доспехи из отцовского замка.
— Эх! А ведь я, пожалуй, был бы весьма не прочь, если бы снова настали старые добрые времена Короля Львиное Сердце, — вздохнул рослый делегат.
— И стали бы мы рабами, — заметил его спутник.
— Как знать, как знать, — сказал в ответ рослый делегат. — Во всяком случае, никто не отменял вольный лес{457}.
— Мне нравится этот парнишка, — сообщил своему спутнику рослый делегат, когда они спустились по лестнице.
— У него ужасные предрассудки, — возразил его приятель.
— Ну ладно, ладно, у него свое мнение — у нас свое. Зато он — настоящий мужчина: мысли у него чистые и простые; держится благородно, открыто, да еще и красавец, каких я давно не видывал. Куда теперь?
— На сегодня в списке остался только один адрес, и дотуда рукой подать. Олбани, номер один, дверь с литерой «К». Еще один представитель аристократии, достопочтенный Чарльз Эгремонт.
— А по мне, так эти господа будут получше, чем Вёрток, Бомбаст-да-Скот и Сплошь-Груб, — рассмеялся рослый делегат. — Осмелюсь заметить, что и лорд Милфорд показался бы нам весьма славным малым, если бы только проснулся к нашему появлению.
— Вот и пришли, — сообщил его спутник и постучал. — Мистер Эгремонт дома?
— Вы — джентльмены из делегации? Да, мой господин особо распорядился, что для вас он дома. Прошу вас, джентльмены, проходите.
— Вот видишь, — сказал рослый делегат. — Это послужило бы для Сплошь-Груба хорошим уроком.
Они расположились в прихожей. Слуга скрылся за дверью-ширмой из красного дерева, которую он притворил за собой, и сообщил своему господину о прибытии делегатов. Эгремонт сидел в библиотеке за круглым столом, который сплошь был заложен писчими принадлежностями, рукописями и конвертами. На другом столе в полном порядке разместились парламентские бумаги и стопки книг в голубых переплетах{458}. Комната была меблирована в классическом стиле. На камине стояли старинные вазы, привезенные из Италии, — по обе стороны от картины Аллори, о которой упоминалось ранее.
Слуга вернулся в прихожую, возвестил делегатам, что его хозяин готов принять их, — и ввел к Эгремонту Уолтера Джерарда и Стивена Морли.
Глава шестая
Весьма прискорбно, что наши священные здания, как правило, заперты на замок (если не считать особых дней, отведенных для публичного посещения). А еще досаднее то, что, с трудом проникнув внутрь, обнаруживаешь, сколь многое в их устройстве оскорбляет вкус и возмущает чувства. В суете жизни несколько случайных минут, проведенных в благословенной тени величественного древнего нефа, очень часто оказывают благотворное влияние: они очищают душу и возвышают ум, рассеивают множество навязчивых иллюзий и предупреждают немало поступков, которые впоследствии могут повлечь за собой раскаяние. В этом отношении Церковь до сих пор предоставляет нам убежище — не от власти закона, но от жестокости наших помыслов, не от чужих страстей, но от наших собственных.