— Откровенно говоря, — призналась Сибилла, — мне нетрудно представить, как вы, должно быть, изумлены, встретив меня в этом огромном городе. Но с той поры, когда вы жили в Моудейле, произошло много всего странного и непредвиденного. Вы знаете, — впрочем, вам ли не знать, с вашим родом занятий, — что Народ все-таки решил созвать собственный парламент в Вестминстере. Жителям Моубрея нужно было послать двух делегатов от Конвента, и одним из них выбрали моего отца. Они так сильно доверяют ему, что никто другой им просто не подойдет.
— Он, должно быть, пошел на большие жертвы, приехав сюда? — спросил Эгремонт.
— Ах, да что значат жертвы в таком деле! — воскликнула Сибилла. — Да, он пошел на великие жертвы, — уверенно продолжила она. — Великие жертвы, — и я горжусь этим. Нашего дома, дома, где обитало счастье, больше нет: отец ушел от Траффордов. Нас связывало с ними так много нитей, — голос ее дрогнул, — и я прекрасно знаю, что ради этих людей он мог бы рискнуть жизнью. А теперь мы расстались, — вздохнула Сибилла, — и, может быть, навсегда. Они предлагали мне приют, — пылко добавила она. — Если бы я нуждалась в прибежище, то избрала бы иной кров, который уже давно меня ожидает. Да и неужели я могла бросить отца в такую минуту? Он призвал меня — и вот я здесь. Всё, чего я желаю, всё, ради чего я живу, — это утешать и поддерживать отца в этой великой борьбе, и я бы спокойно ушла в монастырь, если бы знала, что Народ свободен и что освободил его некий Джерард.
Эгремонт размышлял: он обязан ей всё рассказать, — но до чего трудно начинать подобные объяснения посреди оживленной улицы! Не должен ли он сейчас попрощаться с ней, а потом исповедаться в письме? Или проводить ее до дома, а там предложить свои запутанные объяснения? А может, просто сказать ей, что вчера он повстречал Джерарда? Сибилла увидит отца, спросит его о встрече — и всё разрешится само собой. Пока Эгремонт размышлял, он и Сибилла покинули двор Аббатства и вышли на Абингтон-стрит{474}.
— Разрешите мне проводить вас до дома, — предложил Эгремонт, когда Сибилла, как ему показалось, приготовилась попрощаться с ним.
— Отца там сейчас нет, — сказала Сибилла, — но я непременно ему передам, что встретила его старого знакомого.
«Вот бы и он был так откровенен! — подумал Эгремонт. — Неужели я должен вот так взять и расстаться с ней? Исключено!» Вслух же он произнес:
— Вы непременно должны позволить мне проводить вас.
— Здесь недалеко, — сказала Сибилла, — мы живем практически в церковной ограде, в старом доме, у одного доброго старика, брата монахини из Моубрея. Самая короткая дорога — прямо по этой улице, но она для меня слишком шумная. Вот я и отыскала, — с улыбкой добавила Сибилла, — более спокойный путь. — И под ее предводительством они свернули на Колледж-стрит{475}.
— И давно вы в Лондоне?
— Две недели. Это гигантская тюрьма{476}. Вот уж не думала, что в таком огромном городе будет непросто погулять в одиночестве.
— Вам не хватает Гарольда, — сказал Эгремонт. — Как поживает ваш самый преданный друг?
— Бедный Гарольд! Расставание с ним тоже было настоящей мукой.
— Боюсь, вам сейчас приходится очень трудно, — заметил Эгремонт.
— Вовсе нет! — сказала Сибилла. — Слишком многое на кону, слишком много всего узнаю я от отца по его возвращении. Я очень интересуюсь их обсуждениями, иногда даже хожу послушать, как он говорит. Там никто не может сравниться с ним. Мне кажется, что правителям ни за что не удастся откреститься от наших требований, коль скоро они прозвучат из уст моего отца.
Эгремонт улыбнулся.
— Ваше сообщество подобно распустившемуся цветку или, скорее, бутону, — сказал он, — сейчас всё чисто и безупречно, но подождите немного, и его постигнет судьба всех народных собраний: у вас появятся фракции.
— Но зачем они нужны? — удивилась Сибилла. — Эти люди — истинные представители народа, а народ желает лишь справедливости, а еще — чтобы закон и общество уважали Труд, как уважают они Частную Собственность.
Беседуя, Эгремонт и Сибилла миновали несколько чистых, спокойных улиц; внешне то были улочки тишайшего провинциального городишки, но никак не те, что расположились вблизи дворцов и правительственных зданий самого великого города в мире. Порой среди аккуратных домишек, что в большинстве своем были сложены из необычного старого кирпича и все как один без соблюдения пропорций и архитектурной гармонии, виднелась торговая лавка. Не слышалось даже скрипа колес, лишь изредка можно было встретить прохожего или отметить какое-либо движение. Обойдя кругом этот безмятежный опрятный район, они оказались на площади, в центре которой возвышалась огромных размеров церковь, построенная из тесаного камня в том величественном, чтобы не сказать тяжеловесном, стиле, с которым нас познакомил Ванбру{477}. Довольно широкое пространство вокруг нее заполняли всевозможные здания, в большинстве своем весьма неказистые: вот протянулись длинные задворки плотницкой, а вот наемные экипажи беспорядочно сгрудились на широком подворье; вот обособленный частный домишко: крохотный, узкий — ни дать ни взять водосточная труба, где может квартировать разве что крыса, а вот группа более вычурных обиталищ. В самом углу этой площади, что носит гордое имя Смит-сквер{478} (хотя более правомерно было бы назвать ее в честь церкви Святого Иоанна{479}, которую эта улица опоясывает), располагалось большое старое здание; в начале века его годы были спрятаны под фасадом из светлого кирпича, однако оно всё так же стояло в глубине обнесенного железной решеткой двора, укрытое от непристойных взглядов, подобно человеку, который знал лучшие времена и теперь сочетает свое смирение с воспоминаниями о былом величии, что сохранила его память.
— Здесь я живу, — сказала Сибилла. — Место тихое и прекрасно подходит нам.
Рядом со зданием начинался узкий коридор, который вел в самый густонаселенный из соседних кварталов. Когда Эгремонт открывал калитку во двор, из этого прохода по ступеням поднялся Джерард и направился к дочери и ее спутнику.
Глава седьмая
Когда Джерард и Морли после визита к Эгремонту покинули Олбани, они разделились, и Стивен, которому мы составим компанию, зашагал в сторону Темпла;{480} он поселился неподалеку оттуда и собирался навестить собрата-журналиста, занимавшего конторское помещение в здании знаменитых адвокатских палат. Проходя под Темпл-Баром{481}, он заметил дородного господина: тот вышел из кэба с пачкой бумаг в руке и сразу же исчез в арке, в сторону которой Морли направлялся. Господин спускался вниз по галерее и определенно был еще в поле зрения, когда Стивен, который как раз входил в арку, заметил, что тот обронил письмо. Морли окликнул его, но тщетно; тогда, испугавшись, что незнакомец скроется в одном из этих запутанных дворов и таким образом лишится своего письма, он схватил конверт и ринулся вслед за обронившим его человеком, окликая незнакомца так часто, что тот, заподозрив-таки, что он, вероятно, и есть объект этого обращения, остановился и повернул голову. Морли почти машинально взглянул на оборот письма; печать была сломана, а фамилия адресата сразу же привлекла внимание Стивена. Оно предназначалось «Баптисту Хаттону, эсквайру. Иннер-Темпл»{482}.
— Это письмо, полагаю, адресовано вам, сэр, — сказал Морли, очень пристально разглядывая собеседника, крупного и притом благообразного мужчину; цветущий, аристократичный на вид, внешне он крайне мало напоминал Хаттона, каким Морли его себе представлял, — а ведь Стивен однажды рассуждал, что вообразить его будет нетрудно.