— Сэр, я вам чрезвычайно обязан, — сказал незнакомый господин, — письмо это действительно принадлежит мне, хотя и не мне адресовано. Должно быть, я только что обронил его. Мое имя, сэр, Файербрейс, сэр Вавассур Файербрейс, а письмо это адресовано… м… м… не то чтобы моему адвокату, но одному благородному господину, знатоку своего дела, которого я имею обыкновение посещать довольно часто, можно сказать, ежедневно. Он занят одной важной проблемой, которая меня глубоко интересует. Сэр, я премного вам обязан и надеюсь, что рассеял ваши сомнения.

— О, более чем, сэр Вавассур! — с поклоном ответил Морли, и они разошлись, направившись в разные стороны.

— Ты случаем не знаешь, есть ли в вашей Палате адвокат по фамилии Хаттон? — осведомился Морли у своего приятеля-журналиста, когда по окончании всех их совместных дел ему представилась такая возможность.

— Адвокатов с такой фамилией нет, а вот знаменитый Хаттон обитает именно здесь, — прозвучало в ответ.

— Знаменитый Хаттон! И чем же он знаменит? Я ведь из провинции, не забывай.

— В этом королевстве он породил больше пэров, чем наша милостивая правительница, — ответил журналист. — И после реформы парламента единственная возможность для тори сделаться пэром — это благосклонность Баптиста Хаттона, хотя никому не известно, кто он таков, и никто не может объяснить, чем он занимается.

— Ты говоришь загадками, — сказал Морли. — Хотелось бы разгадать их. Постарайся подстроиться под мои неважнецкие способности.

— Короче говоря, так, — сообщил его приятель, — если тебе нужно точное определение, то Хаттона можно отнести к роду «антикваровые», а вот вид его намного сложнее определить. Он геральдический антиквар: исследователь, изобретатель, творец и организатор родословных; специалист по загадкам генеалогии; непререкаемый, на мой взгляд, авторитет в отношении всего, что связано с устройством и основой Палаты лордов; учился у правоведов, хотя сам правом не занимается; наводит ужас и трепет на самые именитые семейства страны, разбирает дела старинных баронских родов, чьи притязания на титул (безо всяких на то оснований, просто потому, что претенденты невразумительные) были отклонены; многих из них ему удалось обеспечить местом в парламенте.

— А ты случайно не знаешь, из каких он краев? — спросил Морли с явно выраженным интересом, хотя и пытался скрыть свои эмоции.

— Пожалуй, он мог бы оказаться верноподданным королевства Кокэйн^{483}, — ответил его друг. — По-моему, он довольно давно укрылся в адвокатских палатах, задолго до того, как я поселился здесь. Насколько я понимаю, не один год он находился в тени, хотя, говорят, тихой сапой добился многого; но настоящим успехом стало для него дело Мэлори, лет десять тому назад. То была тяжба за баронский титул, на который претендовали еще в прошлом столетии, однако тщетно. Хаттон выиграл дело, и этот прецедент позволил еще трем или четырем джентльменам добиться того же под его покровительством. Они были католиками, а потому, вероятно, и обратились к Хаттону после дела Мэлори — Хаттон ведь приверженец старой Церкви. Более того, всё это были джентльмены с тугими кошельками, и, несомненно, их защитник получил щедрое воздаяние за добрую службу. Говорят, он большой богач. Сейчас все дельцы нашего королевства валом валят в его кабинет. Нет ни одной родословной, ни одного потенциального титула, который бы он обделил вниманием. Лично мы с ним не знакомы, однако теперь ты можешь сформировать о нем некоторое представление. Да, если захочешь пробиться в пэры, — со смехом прибавил журналист, — он именно тот, кто тебе нужен.

У Морли создалось впечатление, что это и в самом деле тот, кто ему нужен; он решил уточнить у Джерарда, с которым должен был встретиться вечером, действительно ли разыскиваемый ими Хаттон исповедует католичество, и, если это так, завтра же навестить антиквара.

Тем временем мы не должны забывать о том, кто уже наносит подобный визит. Сэр Вавассур Файербрейс сидит в просторной библиотеке с видом на Темзу и сады Темпла. Несмотря на то, что горы пергаментов и бумаг покрывают бессчетные столики и даже вторгаются на турецкий ковер, в комнате царит дух порядка, уюта и хорошего вкуса. Портьеры из темно-красного дамасского шелка сочетаются со старинной дубовой мебелью, верхние части оконных стекол расписаны в блестящей живописной манере феодальной Германии, а избранные тома, что выстроились в ряды на полках, облачены в переплеты, которые под стать исключительно ценному содержанию их страниц. Хозяином этих апартаментов был человек среднего роста, склонный к полноте, уже практически прошедший половину жизни, хотя его не тронутые морщинами щеки, не утратившие блеска голубые глаза и каштановые волосы, что упрямо выбивались из-под черной бархатной шапочки, никоим образом не выдавали его возраста, равно как и ночей, проведенных за занятиями, которым он в значительной мере и был обязан теми познаниями, что принесли ему известность. Лицо этого человека обычно выражало довольство, хотя время от времени на него набегала мрачная тень. Он расположился в удобном кресле перед столиком-бобиком^{484}, за которым писал. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, стояла высокая открытая конторка; на ней лежало несколько распахнутых фолиантов, а также рукописей, с которыми он, судя по всему, недавно работал. Сейчас мистер Хаттон в домашнем халате из той же ткани, что и шапочка, откинулся в кресле и, по-прежнему держа в руке перо, слушал своего клиента, сэра Вавассура. Несколько красавцев спаниелей черного и каштанового окраса — породы, выведенной королем Карлом II, — возлежали рядом на бархатных подушках с видом того надменного изящества, что был бы под стать наложницам этого веселого монарха; белый персидский кот, с синими глазами и длинным хвостом, внешне не так уж сильно отличающийся от своего хозяина, вальяжно разлегся на письменном столе, как бы принимая участие в разговоре.

Лицо мистера Хаттона обычно выражало довольство, хотя время от времени на него набегала мрачная тень.

Сэр Вавассур, очевидно, говорил уже очень долго, и мистер Хаттон слушал этот рассказ с присущим ему невозмутимым терпением, которое, несомненно, было одной из причин его успеха. Он никогда никому не отказывал и никогда никого не прерывал. Вот и теперь он отвечал посетителю своим чистым голосом:

— Я предвидел, что произойдет то, о чем вы мне рассказываете, сэр Вавассур, но моего влияния было недостаточно, чтобы хоть как-то изменить ситуацию, а посему я перестал думать об этом. Вы пришли по особому делу. Я разобрался с ним. Я взял на себя обязанность подтвердить права и возродить притязания баронетов Англии. Это то, с чем вы ко мне обратились. Я выполнил вашу просьбу. Права подтверждены, притязания вновь обрели силу. Подавляющее большинство членов Ордена намерено поддержать организованное шествие. Нации известны ваши требования, она к ним привыкла, да и монарх уже однажды благосклонно их принял. Большего я сделать не могу; я не стану притворяться, что волен произвести кого-либо в баронеты, а уж тем более наделять тех, кто уже имеет такой титул, правом носить звезды и короны, темно-зеленую одежду equites aurati или белые шляпы с белыми султанами. Эти знаки отличия, даже если в прошлом их ношение признавалось, должны быть пожалованы величайшей королевской милостью, а разве можно ожидать, что в наш век враждебного отношения к индивидуальным знакам отличия найдется министр, который посоветует королеве пойти на такой шаг? У мещанских умов это вызовет омерзение, а вот умы озлобленные, пожалуй, выставят вас на посмешище.

— Посмешище! — воскликнул сэр Вавассур.

— Весь остальной мир, — сказал мистер Хаттон, — не разделяет наших с вами просвещенных взглядов на данную тему, сэр Вавассур. Я никогда даже на секунду не мог поверить, что королева согласится предоставить такому количеству людей подобные привилегии.