Сейчас не тот случай, когда нам следует пытаться воздать должное такой поучительной теме, как пребывание его милости у руля власти. При объективном подходе и достаточном объеме сведений это был бы, возможно, неоценимый вклад в сокровищницу наших политических знаний и национального опыта. На страницах этой краткой, но вместе с тем необычной и волнующей хроники мы видим нескончаемые доказательства того, насколько важно то самое знание, «на котором зиждилась власть лорда Шефтсбери». Мы обнаруживаем, что за двадцать четыре месяца аристократия обособилась, так и не снискав расположение народа; да и в двух других случаях, что касались, во-первых, предрассудков, а во-вторых — притязаний среднего класса, отношение к представителям последнего было не менее оскорбительным. Общество изумилось, услышав о том, что давно стяжавшие славу парламентариев государственные мужи, вокруг которых (если и не от большого доверия, то, по крайней мере, из любопытства) в течение многих лет собирались лучшие умы нации, были изгнаны из правительства совершенно в духе полковника Джойса{134}, тогда как места их заняли посредственные вояки, самые имена которых не были известны большей части народа и которые ни при каких обстоятельствах не стали бы претендовать на что-то большее, чем управление какой-нибудь колонией. Это самое правительство, самонадеянно приступив к работе, под конец ударилось в панику. Наступил период замешательства, когда была предпринята, даже по нынешним меркам, уморительная попытка создать коалицию: низшие чины получили повышение, но переговоры по-прежнему вело их начальство, и притом до того неумело, что заканчивались они той самой размолвкой, когда политическое разочарование усугубляется личной обидой. Когда помрачнели даже приспешники герцога, у того было верное средство, способное возвратить всё на круги своя, — а он, позволив каждой толике власти выскользнуть из его рук, верил, будто сможет уравновесить всё одним лишь пивным законом{135}. Слышались первые грозовые раскаты грядущих реформ, пока еще не слишком громкие. Всё еще было время, чтобы спастись. Его милость ускорил революцию, которая могла бы задержаться на полстолетия, — и в таком случае ни за что бы не приняла такой острый характер. В отставку он не ушел, а скорее бежал сломя голову. Карьеру свою он начал как Бренн{136}, а закончил ее как великан-галл, который был послан убить соперника Суллы, но выронил оружие из рук, стоило ему повстречать дерзкий взгляд намеченной жертвы{137}.
Лорд Марни был избавлен от страданий, ниспосланных этой развязкой. Получив высокую должность при дворе и продолжая надеяться, что при содействии партии ему удастся получить заветный наследуемый титул для своей семьи, он умер, сохранив твердую веру в правительство герцога Веллингтона, боготворя герцога и веря, что в конце концов и сам станет герцогом. С учетом обстоятельств, смерть стала для него избавлением: он отошел в лучший мир, по-прежнему рассчитывая на белый жезл и что-то лепеча про земляничные листья.
Глава четвертая
— Мой дорогой Чарльз, — обратилась к Эгремонту леди Марни наутро после дерби, когда за завтраком в ее будуаре он подробно рассказал о некоторых обстоятельствах, возникших в связи со скачками, — давай забудем про твою гадкую лошадь. Сегодня утром я послала тебе записочку, потому что непременно хотела видеть тебя, прежде чем ты уедешь. Дела, — продолжила леди Марни, предварительно оглядев комнату, желая убедиться, не подслушивает ли какая пташка ее государственные секреты, — дела принимают решительный оборот.
«Кто бы сомневался», — подумал Эгремонт, представляя, как между ним и его матерью встает жуткий призрак расчетного дня; впрочем, не понимая в точности, к чему она клонит, он лишь отпил глоток чаю и невинно отозвался:
— Что такое?
— Предстоит роспуск, — сказала леди Марни.
— Вот это да! Мы идем к власти?
Леди Марни покачала головой.
— Нынешняя партия — пусть даже она и лидирует по числу голосов — уже никак не улучшит своего положения, — заметил Эгремонт.
— Надеюсь, что не улучшит, — сказала леди Марни.
— Ведь ты же всегда говорила, что на следующих всеобщих выборах мы должны прийти к власти, невзирая ни на какие роспуски.
— Да только в ту пору двор был на нашей стороне, — печально возразила леди Марни.
— Вот оно что! Король{138} переменился? — спросил Эгремонт. — Я полагал, что с этим трудностей не возникнет.
— Их и не было, — сказала леди Марни. — Этим людям снова указали бы на дверь, проживи он еще хотя бы три месяца.
— Проживи он?! — воскликнул Эгремонт.
— Да, — произнесла леди Марни. — Король умирает.
Медленно осмысливая эту внезапную новость, Эгремонт откинулся на спинку кресла.
— Быть может, он проживет месяц, — сказала леди Марни, — но никак не два. Это величайшая тайна; сейчас лишь четверо знают о ней, и я сообщаю ее тебе, дорогой Чарльз, с полным доверием (которое, я надеюсь, всегда будет существовать между нами), поскольку это событие может сильно повлиять на твою карьеру.
— Каким же образом, мамочка?
— Марбери!{139} Я договорилась с мистером Тэдпоулом:{140} ты будешь бороться за это насиженное местечко{141}. Правительство было в наших руках, и я полагала, что победа на парламентских выборах нам обеспечена; учитывая обстоятельства, с которыми нам предстоит столкнуться, борьба будет еще жестче, но, думаю, мы справимся — и настанет счастливый день, когда мы вернем то, что принадлежит нам по праву, и я увижу тебя в парламенте, мое дорогое дитя.
— Пожалуй, дорогая мама, я был бы очень рад оказаться в парламенте, и уж тем более занять насиженное местечко, но боюсь, это состязание будет стоить нам больших денег. — Эгремонт вопросительно посмотрел на нее.
— О! Я не сомневаюсь, — ответила леди Марни, — что явится какое-нибудь страшилище от среднего класса, какой-нибудь жестянщик, портной или свечных дел мастер с тугим кошельком, будет проповедовать реформы и раздавать взятки — точь-в-точь как это делали либералы под руководством Уолпола;{142} во времена Стюартов о подкупах и знать не знали. Впрочем, по словам мистера Тэдпоула, у нас будет всеобщая регистрация. Так что молодой кандидат со старинной фамилией свое возьмет, — с улыбкой сказала леди Марни, — а я тем временем займусь сбором голосов; мы обязаны сделать всё, что в наших силах.
— Я вполне доверяю твоему умению собирать голоса, — признался Эгремонт, — но в то же время овчинка выделки…
— …Достойна! — сказала леди Марни. — Это уж точно, в наши-то продажные времена; но и лорд Марни, конечно, тоже посодействует. Это самое меньшее, что он может сделать — восстановить влияние семьи и позволить нам вновь высоко поднять голову. Я напишу ему, когда сочту необходимым, — прибавила леди Марни, — возможно, ты и сам сделаешь это, Чарльз?
— Ну, с учетом того, что я не видел брата два года и расстались мы далеко не лучшим образом…
— Но ведь всё уже в прошлом!
— Добрыми стараниями моей дорогой мамы, которая желает мне лишь добра. И всё же, — Эгремонт на секунду замолчал, — я не намерен писать Марни и тем более просить его об услуге.
— Хорошо, я сама ему напишу, — сказала леди Марни, — хотя какая же это услуга? Возможно, будет лучше, если ты сначала увидишься с ним. Никак не возьму в толк, почему он так держится за аббатство Марни. Откровенно говоря, в свое время я достаточно насмотрелась на это тоскливое место. Мне бы хотелось, чтобы ты съездил туда, Чарльз, хотя бы на несколько дней.