Когда количество краж на острове превысило количество всех остальных деяний, возникла идея выбирать воров демократическим путем, на основе прямого, равного и тайного голосования. Чтобы воровали не все, а лишь те, кто будет облечен доверием народа.

Избирательная кампания носила поистине всенародный характер. Полиция сбилась с ног. Коррупция сбилась с ног. Но выбрали самых достойных, самых известных органам правосудия.

Однако и те, которых не избрали, не прекратили своей деятельности. Они только не могли это делать открыто, всенародно, как народные избранники. Не могли, например, получить лицензию на украденное, чтобы сбыть его на материке и выручку положить на свой счет в материковом банке. Да еще и зарплату получить за эту махинацию и командировку на материк в материковой валюте.

Раньше за кражу никто зарплату не платил, приходилось обходиться своими средствами. К тому же воры были беззащитны перед полицией. А теперь наиболее крупные из них получили статус неприкосновенности как народные избранники.

За короткий срок опустошили остров, и нечего стало воровать. А поскольку ничего другого островитяне не умели, они разбежались кто куда, и остров стал совершенно необитаемым.

Впоследствии на этом острове высадился Робинзон и стал приводить его в порядок. Но может ли один человек привести в порядок то, что разрушалось и разворовывалось всем населением?

Двадцать семь лет трудился на острове Робинзон, а потом сел на первый попавшийся корабль и уплыл, чтобы уже никогда на этот остров не возвращаться.

В России власть всегда кормила лучше, чем работа. Поэтому естественно желание избавиться от работы и захватить власть.

Владимир Ильич бросил взгляд через обозримое пространство истории:

— Понимаете, Рюрик? Поэтому большевики прежде всего ставили вопрос о власти.

— Я не понимаю, — откликнулся Рюрик по-немецки из своего прекрасного далека. — Вы же, по-моему, сами отказались от власти. Подняли крик на всю Европу: придите, володейте, а то земля большая, обильная, а порядка нет. Это ваши слова?

Земля была действительно велика. Ее необозримые пространства с лихвой компенсировали обозримые пространства истории. Ульянов-Ленин сделал несколько быстрых шагов по обозримому пространству истории, дошел до императрицы Анны Иоанновны, презрительно хмыкнул и вернулся назад.

— Это не мои слова, — сказал он. — Большевики, если они, конечно, настоящие большевики, никогда не отказываются от власти.

— Большевики, меньшевики, — проворчал Рюрик по-немецки. — Странный вы народ, русичи. Если вы так любите власть, зачем зовете со стороны: придите, володейте? Вот Попов, Гавриил Харитонович, экономист-литературовед, ухватился за власть, всех разметал, а потом сам же и отказался.

— От Рюрика до Гавриила Харитоновича, — задумчиво произнес Владимир Ильич. — Может, это и есть наш исторический путь из варяг в греки?

— Нет, не в греки, Владимир Ильич, не в греки. Один грек вам весны не сделает. Ваш путь — из варяг в варяги: из варягов вышли, к варягам пришли. Кто сейчас больше всех работает на Россию? Гельмут Коль Рюрикович, Джордж Буш Рюрикович…

Владимир Ильич быстрей заходил по историческому пространству. Дошел до Ивана Грозного — и вернулся, дошел до Василия Темного — и вернулся. Когда уже доходил до хана Батыя, его остановил вопрос Рюрика:

— А кто сказал, что есть такая партия? Разве не вы сказали, что есть такая партия, которая способна взять власть, не ввергнув Россию в пучину гражданской войны?

— Это мы сказали, Рюрик Иванович.

— И все-таки ввергли?

— Ввергли.

— И в голод ввергли, и в разруху, и в разорение?

— Ввергли, Рюрик Иванович.

— Вот видите. Превратили землю в пустыню, а теперь кричите: придите, володейте, вкладывайте капитал. Но ведь этот капитал нельзя оставить на пять минут: вы его тут же разворуете.

— Разворуем, — вздохнул Ильич. — Раньше у нас так не воровали. Это все варяги, это они испортили Русь!

Рюрик Иванович бросил взгляд из своего прекрасного далека в наше трудное, прямо-таки невыносимое близко.

— А теперь вы заговорили, как Распутин с Беловым. Это они кричат: долой варягов! Но если варягов долой, это же значит перевернуть всю историю России.

— Вот именно! — подхватил Ульянов-Ленин. — Наконец-то вы нашли нужное слово: перевернуть!

— Опять перевороты, — болезненно поморщился Рюрик. — Переворачиваете страну, как блины на сковородке, а она все равно подгорает — и с той, и с другой стороны.

Помолчали. Молчали долго, словно в этом молчании таился ответ, словно хотели почтить молчанием всю многовековую историю России.

Александр Николаевич Романов в бытность свою императором Александром Вторым любил задавать разные вопросы.

— А что будет, если освободить крестьян? А что будет, если разрешить свободу слова?

Дал, разрешил. Но все равно продолжал спрашивать.

Бросили в него бомбу, чтоб меньше спрашивал, но он уже не мог избавиться от прижизненной привычки.

Однажды спрашивает:

— Послушайте. Владимир Ильич. Вот вы умный человек, совершили победоносную революцию. Ответьте мне на такой вопрос: почему у нас в стране так много воруют?

— Кто ворует? У кого ворует? — прицелился в него взглядом Владимир Ильич. — Воровство, батенька, понятие классовое.

К ним подошел Гриневицкий, Игнатий Иоахимович. Недовольно посмотрел на царя.

— А вы все никак не можете успокоиться, отрываете по пустякам вождя победившего пролетариата. Спросили бы у Кобы, у него на все короткий ответ.

Отыскал Александр Николаевич Сталина. Почему, спрашивает, у нас так много воруют?

Товарищ Сталин раскурил трубку, посмотрел из-под прищура на царя и говорит в своей обычной манере — не спеша (теперь-то ему спешить было некуда):

— Александр Николаевич, я вас очень уважаю. Я ведь родился при вашем царствовании, как раз в тот год, когда на вас было совершено третье покушение…

К ним подошел Гриневицкий, из пятого покушения. Напомнил, что император интересуется, почему у нас в стране так много воруют.

— Воруют? — прищурился товарищ Сталин. — А кто оттяпал Кавказ? Кто оттяпал Казахстан и порядочный кусок Средней Азии? Но я вас не обвиняю, я понимаю, что вы это сделали в интересах укрепления дружбы народов.

— Попробуйте спросить у Никиты Сергеевича, — посоветовал Гриневицкий. — Народный ум, из самых низов. И до самых верхов, где у нас больше всего воруют.

Потащился император к Никите Сергеевичу. Дескать, вот какой интересный вопрос: почему у нас так много воруют?

Хрущев сдвинул шляпу на затылок, и под ней обнаружилась кепка из пролетарской молодости. Надвинул он на лоб кепку и говорит:

— Скажу вам как освободитель освободителю. Вот мы с вами все освобождаем, освобождаем. А кого мы освобождаем, вы хоть раз задумались?

Тут подскочил Гриневицкий и закричал:

— Но, но, но! За такие слова можно и бомбу заработать! Вы посмотрите на него: не нравится ему освобождение народа! Правильно его второй Ильич турнул. Вы идите прямо ко второму. Поговорите, как второй со вторым.

Отыскал Александр Второй самую звездную часть неба, спрашивает:

— Почему у нас так много воруют?

— Кто ворует, кто ворует? — вскинулся Леонид Ильич. — А за руку ты поймал? — Потом успокоился и говорит: — Это твой предок во всем виноват. Прорубил, понимаешь, окно в Европу, а в окна кто лазит? Вот и соображай. Надо было ему, Александр, двери прорубить, тогда бы у нас с тобой все было нормально.