- Ну что ж, как говорят, была бы честь предложена, - сказал Бондарь прощаясь. - Ждем вас с победой! И попомните о нашем разговоре.
- Даже если я потерплю поражение? - усмехнулась Пичугина.
И по этой усмешке Женька, да и Бондарь поняли, что она не боится осечки - ее просто не может быть. Иначе она не вела бы себя так.
- Вот видите… - многозначительно протянул Бондарь.
А душа Женьки ликовала - он видел, как спесивый Бондарь предлагал Пичугиной свою поддержку, свое покровительство, он заманивал Ларису Анатольевну к себе, в свою экспедицию, потому что этот Бондарь знал, что справиться с задачей, найти ускользавшую от всех руду могла только она одна, вот эта девка.
- Видите, - потянул Бондарь, - вы настолько уверены в своем успехе, что сомневаетесь в неудаче. Главное, вы получите полную возможность спокойно работать. Мы предоставим вам все необходимое.
И уже больше и не заикаясь о том, чтоб взять крохотную экспедицию на борт, Бондарь направился к стоявшему неподалеку вертолету, задумчиво опустив голову. Ни Лариса, ни тем более Женька не пошли провожать его. Зачем? Коли такой ас разведки приходит с поклоном, признает свое поражение, просит о помощи. Что говорить - свет победы затмевает не одну сомнительную тропинку к успеху.
Пилот распахнул перед Бондарем дверцу кабины. Начальник устроился в кресле, взглянул на убеленный склон сопки. Там, рядом с кучей грязи, выкинутой из шурфа, стояла крохотная женщина в сером изгвазданном ватнике и таких же грязных ватных брюках, от которой зависело будущее его и еще очень многих людей, ученых, ученых с именами. Но только в том случае, если эта девчонка схватит удачу, как медведя за хвост.
«Лишь бы схватила! - подумал Бондарь. - Лишь бы схватила, да не своих, а нас позвала на помощь. Мы поможем. Мы-то уж поможем наверняка… И себя не забудем…»
А Женька, бывший рядом с Ларисой, положил ей на плечо ладонь и сказал:
- Так пошли дальше долбить, Анатольевна?
- Назвался груздем - полезай в кузов, - ухмыльнулась Пичугина.
И они вкалывали до последнего света, когда узкая полоска тревожной пурпурной зари погасла будто вдруг, а как раз над тем местом над сопкой вспыхнула яркая пульсирующая звезда. Сразу сделалось темно, сверху опустился холод, а звуки стали вкрадчивыми.
Антип у костра сидел скрючившись. Он с трудом повернулся к подошедшим. Увидел улыбающиеся лица.
- Удача, стало быть?
- Еще нет, - тряхнул головой Женька, - но будет.
- Некуда ей больше деваться, - подтвердила Лариса.
- Приготовил, приготовил я еду…
Женька подсел к старику:
- Да ты никак сдал? А? Что с тобой, дед Антип?
- Заколдобило малость.
- Кой черт! - разозлилась Пичугина. - Почему не улетел? Что мы с тобой здесь делать будем?
- Ты не шуми, Лариса Анатольевна, - сморщился дед Антип. - Разошлась, как прежде моя старуха.
- Видно, и она вас за дело ругала, - стараясь скрыть раздражение, проговорила геолог. Но хорошее настроение после удачной работы, после появления на дне шурфа «чего-то похожего» было испорчено безвозвратно. Лариса скорее ожидала землетрясения, чем вот такой глупой истории. Коли дед заболел серьезно и из-за своей глупой амбиции или еще чего не захотел улететь в поселок, убраться в больницу, то придется все бросить, а его тащить до поселка. Черт те что!
Что делать-то будем, Анатольевна? - спросил Женька с досадой.
- Неча меня… - поднялся у костра Антип. - Неча меня в расход списывать. Я еще ого-го! - воскликнул он, но покачнулся на ослабевших ногах и завалился бы прямо в пламя костра, не подхвати его Женька.
- Ну вот… - протянул парень. - Ты б уж не хорохорился, старый. Ты теперь молчи да слушай.
- Поваляюсь, вылежусь… Ты сам таежник, Евгений Петрович.
Нервы Ларисы были напряжены до крайности. Вот теперь, почти что ухватив за хвост жар-птицу, уходить не солоно хлебавши? Такое не снилось ей в самом жутком сне. И, сжав кулаки, она застучала ими по коленям и едва не взвыла, не разжимая зубы:
- Да что ж это такое? Как быть-то, Петрович?
Оказавшись вдруг в центре внимания, Евгений Петрович, которого по отчеству называл за последние годы разве только судья, когда Звонарев выступал в качестве ответчика по делу о незаконной охоте на медведя, - так вот, оказавшись в центре внимания столь нежданно-негаданно для себя, Женька почесал на затылке шрам, оставленный на память медведем, вздохнул и сказал:
- По закону уходить надо…
Пичугина сложила ладони у груди и, оборотившись к Антипу, жалобно, совсем по-детски, произнесла дрожащим голосом:
- Дедушка Антипушка, родной, потерпи денек… Ну два… Два всего денечка потерпи. Петрович, ну ты попроси его.
- По закону уходить надо, Анатольевна. В тайге закон свят.
- Ник-куда вы не пойдете! - твердо, как мог, сказал старик. - Не решился я вас одних оставить, так нечего мне душу выматывать. Три дня пути - коль суждено, оно по дороге помру. Нет - и здесь выкарабкаюсь. Одно - не гадал, что в тяжесть стану.
- Уходить надо по закону! - словно выругался Звонарев.
Был он зол и не глядел ни на кого, потому что не ему такие дела решать, не ему в судьях ходить.
Словно догадавшись о мыслях Звонарева, Пичугина отрезала:
- Два дня будем здесь.
Антип всплеснул руками:
- Вот молодец!
- Ты вот что, Анатольевна… Ты в пикетажку себе это впиши.
- Что? - переспросила Пичугина.
- Это он о смерти моей, - пояснил Антип. - Коль преставлюсь, значит, как старухи говорят, чтоб он в стороне остался.
- А-а… Запишу, запишу…
Женька покряхтел, положил себе каши в котелок, как это делалось, когда в таборе народу было много, и тихо так сказал:
- Не боюсь я, дед, ни хрена… Только душу твою в укор своей совести не поставлю. И вот еще что… Ты, браток, - обратился он к Ларисе, - ты, браток, свой короткий спальный мешок деду болящему отдай, а мы и вдвоем поместимся. Мой просторный.
Уткнув глаза в котелок, Лариса не поднимала взгляда ни на старика, ни на парня, и лишь последние слова Женьки заставили ее посмотреть на таежника.
- Повеселей ничего не придумал?
- Ты не ершись, браток. Понял?
Опустив на мгновение веки, Лариса замерла, а затем ресницы ее вспорхнули, и она ответила, глядя в крохотные кругляшки зрачков Женьки:
- Понял, Петрович… Понял.
- И чего удумали? - всполошился было Антип.
- Ты, Петрович, спирт возьми у меня в рюкзаке. Да, натри хорошенько деда. И внутрь дай.
Легкомысленная улыбочка чуть что не выскочила на губы Звонарева, но он сумел сдержать и спрятать ее.
- Добро, браток, добро.
Потом старик долго и со вкусом кряхтел за брезентовой перегородкой, пока Женька растирал ему грудь и спину спиртом, а затем, блаженно ухнув, старик принял спирт внутрь и помычал, закусывая. Улегся уж и Звонарев, принялся знакомо посвистывать носом, а Лариса все сидела над пикетажкой, хоть и надобности в том не было. Однако сон брал свое, и она, стараясь недолго размышлять, забралась в мешок к Звонареву. Там было жарко и крепко пахло мужичьим потом.
Уснула она быстро, даже еще не согревшись толком. Утром долго не хотела просыпаться от разморившего тепла и вдруг вскинулась, почувствовав под щекой шевеление подушки. Оказалось, ее голова на плече парня, а он все не решался побеспокоить Ларису.
Заметив, что она проснулась, Звонарев тихо сказал:
- Не шуми. Продрых Антип. Самим надо костер зажигать и чай и завтрак мараковать.
Выскользнув из спального мешка, Лариса накинула на плечи ватник и вышла из палатки. Чуть влажный ветер тронул ее лицо, и на воле показалось теплее, и снег под ногами приятно пружинил, когда она сбегала к ручью умыться. И ей подумалось, что именно сегодняшний день непременно принесет ей удачу, огромную, ради которой только и стоит родиться на свет.
И сбудется все и сполна, о чем она тайно и с пугливой страстью мечтала в одиночку вечерними сумерками, не зажигая в комнате света, потому что мать не любила, когда к ней приходили играть подруги, впрочем, так же, как не любила она, чтоб и ее дочь «шлялась по чужим домам». Чего только теми долгами вечерами не приходило девчонке в голову. Но чем взрослее становилась Лариса, тем тверже зрела в ней идея стать геологом. Она была уверена, уж в этой-то науке удача, открытие, счастье приходят только по воле одного человека и к нему одному. Потом, в институте, мираж растаял. Но так же, как и мираж имеет источником реальный предмет, пусть несхожий, но реальный, так и в душе Ларисы желание славы, вспоенное непреклонным честолюбием, не пропало, а лишь ждало часа, своего часа, чтоб дать росток.