Похолодев, Кейла смотрела, как среброликая извлекает из сундука маленький трехцветный пузырёк. Незнакомое, ни разу не увиденное в мечтах, ни разу не снившееся сочетание цветов: внизу — черный, посередине — коричневый, наверху — золотой! Толпа все ещё ревела, но ей послышалось, она различила в этом шуме: «Дочка, выбор за тобой…»

Кейла глянула вниз. Мама прижимала руки к груди и с мольбой смотрела на Кейлу.

— Есть выбор, — машинально сказала Кейла подходящей среброликой. Женщина тонко и печально улыбнулась под вуалью и быстро потянулась к сундуку, дёрнула за неприметную ручку. Выдвинулся ящик, наполненный пустыми серыми пузырьками. Рука среброликой замерла над ними, брови вопросительно приподнялись.

Кейла трудно сглотнула. Участь распознавателя страшила, но представлять, что она уйдёт отсюда с пустым серым пузырьком всё же было страшнее. Остаться никем, когда все друзья уже покинули возвышение с трехцветными пузырьками?! Вернуться домой, как в тюрьму, зная, что никаких перспектив впереди нет и не будет? Никогда больше не услышать, не испытать каждой клеточкой тела тревожный и радостный гул заведённой тобой толпы?! Пусть жизнь распознавателя чуждого кратка, зато она ярка. Её лик будет вырезан на колонне дворца выше ликов многих великих!

Сердце вновь ускорилось, с каждым ударом будто бы опускаясь все ниже. Волнение тошнотой подкатывало к горлу.

— Нет, не надо, — Кейла не узнала свой голос, звучащий словно со стороны. — Я стану распознавательницей.

Она приняла трехцветный пузырек и быстро открутила крышку. Поднесла ко рту в оглушительной тишине и выпила залпом. Содержимое было безвкусным и маслянистым. Кейла нервно облизала губы.

Толпа разразилась аплодисментами, то тут, то там над площадью взлетали радостные крики. Её чествовали, как никого прежде… и Кейле нравилось это! Жаль, что собрать такую же толпу ей удастся только два раза в своей отныне короткой жизни: первый раз — собираясь за Границу, второй и последний — восходя на алтарь для жертвоприношения.

Пошатываясь, она спустилась на площадь. Её тут же подхватила мама.

— Что ты наделала, девочка! — крикнула она и расплакалась, но Кейла чувствовала, что это слезы не только горя, но и гордости. А от группы среброликих, негромко посовещавшись с другими, к ним пошёл всезнающий.

— Ну, вот и всё, — мелькнуло в голове. Кейла освободилась от маминых объятий и шагнула навстречу среброликому.

Первые шаги по своей дороге, по лучу своего солнца…

Самым ненавистным и при этом будоражащим временем для Ардина были часы сна. В это время джийане отключались, ненадолго просто исчезая из мира. Темнота, тишина, отсутствие мыслей, покой тела — настоящий, необходимый, обязательный отдых. Таким был сон для всех джийан, кроме него.

Ардин не отдыхал ни часа в своей жизни. Кажется, сны начали ему сниться еще до получения первого костюма, еще на заводе воспроизводства… Яркие. Пёстрые. Разнообразные. Знакомые и незнакомые звёзды, планеты, места, лица. Картинки были не безмолвны: звёзды шелестели, планеты ритмично рокотали, Ардин слышал голоса людей и крики животных. И часто ему казалось, что он сам находится там, среди видений, что настоящая жизнь начинается лишь во сне.

Скольких ни спрашивал Ардин, никто из его знакомых не видел снов. Хотя эта особенность не оказалась такой уж необычной. Психолог сказал, это отклонение иногда встречается и посоветовал не доверять картинкам. Это хаотические всплески подсознания, уверял он. Врач убеждал сделать операцию, чтобы навсегда избавиться от снов. И какое-то время Ардин всерьёз раздумывал над его предложением.

Ему нравилось смотреть цветные картинки и быть их участником. Но радость и довольство были скоротечными. Всякий раз сон превращался в кошмар.

Кошмар… — Ардин не мог подобрать иного слова для того, что происходило. Через несколько минут… или часов? сна он начинал ощущать нечто вроде клетки вокруг себя. Яркий, пёстрый мир, полный звонких голосов и загадочных шумов, отдалялся. Его и Ардина разделяла сначала невидимая, прозрачная, невесомая преграда, но постепенно она уплотнялась, утяжелялась, мутнела.

Отдых превращался в мучение. В реальности он в это время метался и сжимал кулаки. Кошмары бывали разной интенсивности, когда-то дело ограничивалось слабым, исчезающим ощущением невидимой преграды, когда-то Ардин изнемогал под ее тяжестью. В самых худших снах преграда обретала пластиковый холодный вид и сжималась со всех сторон. Ардин пытался сорвать её и сдирал… вместе с собственной оболочкой. Отрываемые детали костюма изнутри были кровоточащим мясом. Он добирался до металлической коробки под корпусом и рвал ее, будто она была из бумаги, и из трещин в железе лилась кровь. В конце концов, от джийанина оставался один пульсирующий дикой болью светящийся шар. Капсула — душа…

Из-за этих кошмаров Ардин сначала согласился с доктором. Но в день операции не явился в манипуляционный зал клиники. Он передумал избавляться от ненавистных кошмаров, потому что нашёл в них нечто будоражащее. Видения о преграде, постепенно уменьшающейся до размеров его тела, были символом. Страшным, но всего лишь символом. Подсказкой. Нужно было найти то, что стояло за ним. То, что вызывало ужасные видения. А те, после того, как Ардин установил их символичность, стали злее. Теперь он ощущал себя в скорлупе, плотно приставшей к костюму. Нет, скорлупа и была его костюмом: стискивала, сдавливала, а если он пробовал сопротивляться, внезапно становилась очень горячей. Он кричал, звал на помощь, но никто не отзывался. Кипящий пластик и металл и были всем миром. Они растекались по телу и застывали, превращая утратившего от дикой боли разум, задыхающегося от вони горящей органики Ардина в нелепую статую.

Странные сны! Джийанам открыта вся Вселенная. Для них нет удивительных миров, удивительных космических объектов. Они умеют гасить звёзды и зажигать новые. Они строят корабли, размером ненамного уступающие малым планетам. В родной галактике у них нет достойных соперников среди разумных рас, все огоньки разума находятся под их контролем. Они избавлены от страхов и сомнений. Они свободнее мысли, свободнее света, и то не пусто-пафосные слова, все действительно так. Откуда тогда ему, джийанину, приходят сны, где он слаб, жалок, где ему больно, где ему страшно? Откуда это страннейшее ощущение, что он чужой во Вселенной, принадлежащей их расе? Что эта оболочка, носящая его дух, чужая? от рождения чужая?

Ардин возвратился домой затемно. Весь день он провёл, гуляя по родному нижнему городу, и к вечеру от усталости тела нарушилась координация движений, а от усталости памяти кружилась голова.

Он ввалился в комнату, и слуга в бледно-зеленом костюме, маленький, неловкий Дестер, уже кинувшийся встречать хозяина, отшатнулся в испуге. Прислонившись к дверному проёму, Ардин поднял руку, успокаивая Дестера. Тот задрожал, отступил ещё, но скоро сам подставил голову под ладонь хозяина. Эти «слуги», иметь которых был обязан каждый джийанин, были практически бесполезны. Они были результатом брака биоматерии, использующейся для отпечатков вселенского Света, и их разум часто давал сбои и воспроизводил странные реакции. Но уход за таким несчастным был обязанностью каждого джийанина. Ведь жизнь любого существа типа один священна, вне зависимости от того, какого качества эта жизнь.

Ардин негромко просвистел простую мелодию, и Дестер совсем приободрился. Ардин потрепал его за ухом и скомандовал:

— Спать!

Дестер преданно кивнул, и скользнул в свой угол. Грубое, но идеально симметричное лицо озарилось улыбкой.

Сегодня Ардину снилась звёздная система из трёх солнц: желтого, белого и голубого. Джийанин гонял меж ними лёгкий тонкостенный птерокар и любовался видами планет-гигантов: раздутые полосатые шары важно переваливались с боку на бок, кружась в нескончаемом одиночном вальсе по орбитам. Спутники плясали вокруг роем надоедливых мошек, и гиганты порой отгоняли плетью гравитации на дальнюю орбиту то одну, то другую малютку. А Ардин был радостен, как всегда во снах, он не ощущал надвигающейся угрозы жизни. Вселенная была огромна, звёзды мерцали холодно, ровно и доброжелательно.