XXI

Казалось бы, Бутовский уже привык к опасным ситуациям, но об одном эпизоде он долгое время не мог вспоминать без смущения.

Однажды он возвращался из поселка Чин-Хэ тихим солнечным утром. Дорога вилась по склону сопки. В зарослях уже зеленевшего кустарника перекликались птицы и где-то внизу шумела Сунгари, вырвавшись наконец из зимнего плена.

Бутовский дышал полной грудью: «Скоро конец, скоро домой, в родные стены университета!..»

Внезапно закашлявшись, он остановился, вытер губы платком. Что это? На белом полотне явственно проступали небольшие красноватые прожилки…

Минуты, которые он провел на краешке своей холостяцкой кровати с градусником под мышкой, показались ему вечностью. Он вздохнул с облегчением лишь тогда, когда едва различимая ртутная ниточка застыла далеко от роковой черты.

Бутовский схватил со столика зеркальце: на верхней губе он увидел царапину.

В тот день в его карманной книжечке появилась новая запись: «За несколько минут я пережил больше, нежели за всю свою недолгую жизнь…»

Как-то утром Бутовскому, Суворову, Паллон, Громашевскому и Исаеву пришлось проходить мимо городских свалок.

Огромные ямы, куда свозили и сваливали банки из-под консервов, бутылки, корки апельсинов, обрывки бумаг и прочий хлам, были наводнены ребятишками и стариками. Оборванные, грязные, они рылись в мусоре. Неподалеку от дороги старый китаец, распухший от голода, рассматривал какую-тряпку. Тут же стоял мальчик в лохмотьях. Закрыв глаза, он откусывал острыми зубами маленькие кусочки от красной корки сыра, найденной среди отбросов.

Студенты молча переглянулись.

— Нет, это невыносимо! — сказал Бутовский после долгого молчания. — Надо заставить купцов раскошелиться и помочь несчастным сиротам.

Громашевский усмехнулся:

— Милый филантроп, неужели ты не знаешь природу капитализма: человек человеку — волк. Думаешь, что богач даст со своего роскошного стола бедняку хоть что-нибудь, кроме такой вот корки от сыра, какую грызет этот голодный ребенок? Нет, не на милость капиталистов надо рассчитывать, а бороться с ними, так же как ты боролся с «черной смертью». Бороться организованно, решительно, до победного конца!

Потрясенные только что виденным, молодые люди молча продолжали путь.

Вечером Бутовский рассказал Заболотному о городских свалках.

Профессор слушал, дымя папироской.

— Знаю, видел, — хмуро проговорил он. — К сожалению, мое воззвание о помощи пострадавшим и об устройстве приютов для сирот не нашло отклика среди купцов.

— Вот, профессор, — воскликнул Бутовский, — и вы находите, что надо заставить богачей раскошелиться и помочь беднякам. А наш уважаемый студент Громашевский высмеял меня, когда подал эту мысль.

— Громашевский прав.

— Да?!

— Представьте, да!

Вошла Беатриса Михайловна Паллон. Заболотный поднялся ей навстречу.

— Узнаете, доктор, кто это? профессор вытащил из конверта фотографию и показал ей.

— Ян Гуй!

Заболотный вложил фотографию в конверт и извлек оттуда письмо.

— Это он сам пишет. Это его каракули! — с гордостью сказал профессор.

Бутовский ясно представил себе большую семью Заболотного за круглым столом. В Петербурге теперь три часа дня. Студенты, гимназисты и маленький Ян Гуй уплетают украинский борщ, а жена профессора Людмила Владиславовна с любовью смотрит на своих питомцев.