-Ребенок родился!

Её лицо просветлело, взгляд почти сиял, удар, который он нанес ей, казалось, выветрился из её памяти, и, не переводя дыхания, она добавила:

- А я... я держала его на руках!

- Ну и что с того? - сказал он сердито, высвобождаясь из её рук, которыми она схватила его. - Ты всё это сделала вопреки моей воле.

- Но послушай меня, Элах, - настаивала она, нисколько не смущённая его отпором. - Конечно, места не было, но, знаешь, что я сделала?! Я взяла свежей соломы, сделала в яслях маленькую постельку и уложила его в неё. Сначала бык испугался, но потом подошёл и лизнул его маленькую ножку. Пойдём, Элах, пойдём, сам посмотришь. Умоляю тебя. Такое зрелище нельзя пропустить!

- Оставь меня в покое, - Осадил он её. - Я не собираюсь в этом участвовать, в твоих словах нет никакого резона.

- Я не буду говорить ни о резонах, ни о том, что это может быть за ребёнок… только это… когда я держала его на руках, сердце моё словно трепетало и пело во мне.

Одна его часть хотела ответить невольным признанием её доброты, но его другое "я" подавило это желание. Из-за этой внутренней борьбы, из-за того, что он винил её, как причину этого, он выискивал слова побольней, чтобы посильнее ранить её.

-Какая же ты дура, - сказал он, - несёшь какую-то околесицу из-за незнакомого мальчишки. И к тому же надоедливая дура... норовящая навязать мне свою волю. Пойди и проверь, всё ли в порядке с ужином.

Когда она ушла, он почувствовал себя удовлетворённым её покорностью, снова став хозяином положения. Однако это ощущение длилось недолго, потому что вскоре это раздражающее и необычное происшествие снова начало беспокоить его. Не в силах стряхнуть с себя эти мысли, неудержимо влекомый, словно против своей воли, он вновь очутился во дворе, беспокойно поглядывая вверх краем глаза. Однако звезда всё ещё была там и всё ещё приближалась, больше и ярче, чем прежде. Может быть, это и в самом деле предзнаменование? Пока он раздумывал над этим вопросом, вдруг, к своему удивлению, увидел, что к постоялому двору приближаются пастухи с соседних полей. В столь поздний час у них здесь не могло быть никаких дел, но всё же они пришли, в своих мохнатых шерстяных плащах и штанах на подтяжках, группа из семи или восьми человек во главе со старым Иоавом, который наигрывал на дудочке мелодию, с помощью которой он возвращал домой своё стадо. Старый Иоав был странным человеком, которого одни считали мудрым, а другие простодушным, человеком, который знал травы и их применение, предсказывал погоду, изучал небеса и даже объяснял сны. Отшельник, который жил один, пас своих овец и не искал ничьей компании. Тем не менее, многие искали его, потому что он мог исцелять больных и, по слухам, делать предсказания, которые сбывались. Когда его спрашивали об этих силах, он отвечал, что у него нет никаких особенных сил, но что иногда на широких просторах пустыни он слышит голоса. Конечно, в глазах ученых, он был всего лишь недоумком, слабоумным от рождения.

Когда Элах окликнул его, спросив о причине прихода, тот сначала доиграл свою мелодию, а затем весело ответил такой нелепицей:

-Мы пришли, хозяин, отдать честь новорожденному Младенцу.

- Ты что, совсем спятил, старый клоун? - крикнул в ответ трактирщик.

- Если так, то это от радости, хозяин. Это день, которого давно ждали, и который надолго запомнится".

И тотчас же он собрал свою группу вокруг конюшни, и, не обращая внимания на сердитые выкрики, приложил дудочку к губам и заиграл мелодию, сопровождаемую песнью прославления и восхваления.

Закусив губу, Элах стоял и с раздражением слушал. Это неожиданное представление было выше его понимания, как и вся последовательность событий, которые были будто бы подстроены и разыграны на самом пороге его трактира.

Для какой-то незаурядной женщины незаметно вынашивать ребенка в путешествии это, несомненно, было обычным делом. Почему же тогда его жена потеряла рассудок в пылу набожности, почему эти идиоты-колядники припёрлись сюда со своих полей, чтобы стоять здесь и стенать под пронзительную мелодию. И прежде всего, что это за необыкновенная, невероятная звезда? Элаху всей душой хотелось пересечь двор, свой двор, распахнуть дверь конюшни, свою дверь, и проникнуть в самую сердцевину головоломки. Он не мог этого сделать: упрямство, гордость и что-то ещё - смутный страх перед неизвестным, перед тем, что он может обнаружить себе на погибель, - всё это удерживало его. Вместо этого он повернулся и вернулся в трактир. При этом он чуть не споткнулся о фигуру Задока, сидевшего в тёмном углу коридора, одурманенного вином и громко храпевшего. Зрелище, хотя и не было для него в новинку, еще больше угнетало Элаха. Он толкнул пьяницу ногой, но разбудить его не сумел и после минутного мрачного раздумья отправился в свой кабинет, где начал готовить расчёты к завтрашнему дню.

Когда он закончил, ужин, наконец, был подан, более того, почти закончен.

Угрюмо наблюдая за тем, как убирают последние тарелки, Элах вспомнил, что и ему пора идти регистрироваться. Будучи одним из самых влиятельных людей в округе и близким другом мытаря Аммона, который, помимо должности местного сборщика налогов, теперь исполнял обязанности главного переписчика, у Элаха не было необходимости простаивать огромные очереди, он мог спокойно прийти в пункт регистрации и после официальных часов работы. Аммон действительно был многим обязан ему: мешок муки здесь, бочонок вина там, доставленный из трактира после наступления темноты, создали прочное взаимопонимание между ними, и Элах хорошо знал, что он получит весьма неплохие послабления при новом налоге.

Перспектива этого визита и, мысль о том, что он на время покинет трактир, принесли ему облегчение. Вскоре он был готов и, отправляясь в Вифлеем, надеялся, что перемена обстановки и вечерняя прогулка рассеют нависшее над ним облако. Но это было не так. Чем быстрее и дальше он шёл, тем более безучастными становились его мысли. В городе, в довершение ко всему, он обнаружил, что поражённые звездой пастухи ушли раньше него. Всё ещё находясь в возвышенном состоянии, даже сейчас расхаживали они по улицам, распевая свои безумные гимны, возвещая весть о великой радости для всех людей, громко крича, что свет пришел в мир, что слава Господня окружила их.

Избегая этих безумцев, Элах провёл час в тесном и доверительном общении с Аммоном, затем зашёл к другому знакомому, приказал доставить кое-какие припасы на следующий день, но всё это время он был сам не свой, не было удовольствия ни в его торге, ни в самой выгодной встрече с мытарем.

Когда он вернулся в трактир, окна были темны, шум долгого дня стих. Теперь, может быть, он обретёт покой. Но когда он бросился на кровать, сон его был прерывистым и тревожным. Он встал не отдохнувшим и встретил утро угрюмым хмурым взглядом. И действительно, весь этот день, и последующие дни, трактирщик пребывал в страшном замешательстве. Хотя сейчас он не предпринимал решительно никаких действий чтобы вмешаться, исподтишка, с задумчивым беспокойством, он наблюдал за приходами и уходами своей жены, ухаживавшей за матерью и ребёнком. И всё это время великая звезда приближалась. Он чувствовал, что больше не может этого выносить. И вот однажды поздно вечером, когда он, взяв ключи, обходил свое заведение, готовясь запереть его, внезапный стук копыт заставил его обернуться. Три богато одетых смуглых всадника въезжали во двор, подгоняя лошадей лёгким галопом, словно бы, наконец, увидели перед собой цель своего путешествия.

Будучи знатоком общественного строя с большим опытом, Элах сразу понял, что это были люди самого высокого ранга, может быть, даже — судя по драгоценностям, которые они носили, их покачивающимся ятаганам и пёстрым тюрбанам — монархи с Востока. Инстинктивно, когда они подъезжали, привычка и мысль о наживе погнали его вперёд, кланяясь и расшаркиваясь, он раболепно предлагал своё гостеприимство.

- Добро пожаловать, добрые господа… ваши превосходительства. Я вижу, вы приехали издалека. Позвольте мне взять ваших лошадей. Вы получите самое лучшее, что может предложить мой дом.

Поняли ли они его? Слышали ли они его вообще? К его огорчению, они проигнорировали его - мимолетный взгляд, спокойный и отстраненный, вот всё, что он получил в ответ. Затем один из них сказал с властным видом, но неуклюже и с иностранным акцентом:

- Мы не остаёмся. Только смотри, чтобы нас никто не побеспокоил, пока мы здесь.

Спешившись, они отстегнули седельные сумки и отряхнули пыль с одежды, затем, пока Элах стоял, подавленный и ошеломлённый, они посмотрели вверх, на звезду, которая теперь неподвижно сияла прямо над ними, тихо переговорили между собой и вошли в конюшню.

И действительно, хозяин гостиницы больше не мог сдерживаться. Боязливое любопытство подавило его упорное сопротивление, пересилило страх обнаружить в неведомом нечто такое, что по самой своей природе причинит ему боль и унизит его. Медленно, шаг за шагом, словно влекомый какой-то невидимой и непреодолимой силой, он последовал за тремя незнакомцами и, остановившись у полуоткрытой двери, заглянул внутрь.

Внутри было тускло, освещался только неглубокий сосуд с маслом, в котором мерцал фитиль из плетёного тростника, отбрасывая мягкие тени в углы пещеры и на голые балки, поддерживавшие ивовую крышу. Тем не менее, сцена была ясно видна, ярко и отчётливо, словно нарисованная кистью какого-то великого мастера. Мария, мать, полулежа на соломенном тюфяке, крепко держала Младенца на руках, а Иосиф, поднявшись, чтобы поприветствовать гостей, теперь стоял в отдалении, закутанный в свой серый плащ. Позади в полумраке стойла мирно лежали бык и осёл. Все это Элах мог предвидеть, хотя и не мог предвидеть его простоты и красоты. Что поразило и ошеломило его, так это поведение трех высокопоставленных людей, этих богатых и могущественных правителей Востока. Он собственными глазами видел, как они, каждый по очереди, вышли вперёд, благоговейно преклонили колени на земляном полу и поклонились новорожденному Младенцу, а затем, поклонившись, смиренно протянули по подарку. Вытянув шею вперёд, Элах затаил дыхание, увидев редкость подношений — смирну, ладан и золото. Всё это Мария, мать, принимала молча, просто, робко и с каким-то благоговением, как будто подчиняясь ритуалу, ещё, может быть, не вполне ей понятному, но для которого, как она знала в глубине души, она была предопределена. Младенец, прижавшийся к ее груди, тоже, казалось, сознавал разыгравшуюся перед Ним церемонию, потому что Его взгляд, задержавшийся на трёх посетителях, следил за их движениями со странной и трогательной торжественностью.