Глава 24

- Грибов нонче - полон лес. Хоть косой коси! – задумчиво произнёс дед Матвей, а после вывел, – война будет.

Я не понимала, чего он хочет. Зазвал к себе в воскресенье собирать вишню. Ягод ведь целый сад, а он один. Куда девать? Пропадёт! «Приходи! Спасай вишню!» – сказал он. Я и пошла. Набрала целое ведро, а оно мне зачем?

– Компотов накрутишь, – говорит, – варенья.

Не люблю варенье.

Мы познакомились в школе в Васильевке, сразу после моего приезда.

– Матвей Егорыч, – представился он, протягивая руку. Я потянулась в ответ, а он вдруг отпрянул:

– Нет-нет! Через порог нельзя! Заходи внутрь! Или уж я сам к тебе выйду.

Матвей Егорович небольшого роста, жилистый с густой седой шевелюрой.

– Отродясь в роду лысых не бывало, – объясняет он. Зачем говорит? Я ведь не спрашивала.

– Я тута всё знаю. Хочешь чего знать – отвечу! С превеликим удовольствием. Денщик я школьный.

– Кто? – что за старик! Услышал красивое слово, а значения и не знает, кажется.

– Денщик. Целыми днями при школе бываю. Я и за завхоза и за электрика и по прочим делам – там подкрутить, тут забить... за всё в общем отвечаю, кроме учения. Ночью другой приходит.

– Ночник? – смеюсь я.

- Чего?

– Ночник, говорю, приходит?

Старик смеётся:

– Какой ночник? Сторож ночной приходит! Весёлая ты девка!

Теперь вот к себе позвал. И не отпускает, разговорами удерживает. Задумал что-то.

– Точно война, – повторяет он. – Бабы одних пацанов рожают. У Верки Рогожиной парень, и у Светки Заплугиной. А Вересаева Юлька и вовсе троих разом родила. Все пацаны! Вот так-то!

Я не верю ему, потому что не верю в приметы, несмотря на то, что порой подмечаю странные совпадения в жизни, но как говорит Таня: «Мы сами наделяем смыслом разные события, а после начинаем в них верить».

Дом Матвея Егоровича на самой окраине Васильевки. Дальше – бескрайнее поле. Красиво. Я не считала деревенскую жизнь чем-то идеальным и обязательным для всех. Дороги здесь чистили как Бог на душу положит, а то и не чистили вовсе, магазинов по пальцам перечесть, а из развлекательных мест действовал только местный клуб со всевозможными кружками и вечерами отдыха. Врачей, как и учителей, не хватало, болеть было невыгодно и во многих случаях смертельно. Но как-то так выходит, что человеку лучше там, где объективно не очень-то и хорошо? Даже в отношении себя я не могу объяснить этого парадокса.

– Внук у меня в райцентре работает, – тем временем продолжает старик. – Ветеринар. Животных там лечит. Ну, и у нас немножко. Какие теперь животные? Коров не держат, козы мало у кого. Куры если только. А внук у меня хороший. Ну, как внук... у моей жены-покойницы брат двоюродный, а у того брата – жена. У жены – племянница. Так вот, у племянницы – сын. Мне по возрасту всё равно что внук. Родня как никак.

- Вам с ним долго общаться, – продолжал Матвей Егорович. – Он в нашей школе кружок ведёт, самолётный. Берут они, значит, детальки самые обыкновенные и строят самолёты. Метра в полтора. И самое удивительное, что те летают! Представляешь! Кучка деталей и летает!

Старик разулыбался, вскочил, замахал руками.

– Внук у меня умный! Работящий! Добрый! Любой приглянётся. Муж из него преотличный выйдет! А уж как детей любит!

Вот оно что! Сватает меня старик! Потому и удерживает, домой не пускает. Того и гляди внучок его явится. А зачем мне неизвестный ветеринар? Пусть даже добрый и детей любящий? Я уже хотела распрощаться, схватить своё ведро с вишней и бежать, куда глаза глядят, как дед воскликнул:

– Вот и он! Лёгок на помине!

Я обернулась. К дому спешил парень примерно моего возраста. «Мелкий какой!» – первым делом подумала я, а после пригляделась и ахнула: «Это же Тошка!»

– Вот, Антон, – торжественно начал старик. – Знакомься! Аграфена Аркадьевна. Будет у нас в школе историю вести.

– И географию, – машинально добавила я.

– И географию.

– И биологию.

– Биологию тоже. Так что люби и жалуй, – Матвей Егорович игриво подмигнул. – А это внук мой, Антон. Я тебе о нём уже рассказывал.

- Дед, - засмеялся Тошка, – что ты в самом деле! Мы же давно знакомы.

– Знаю я, знаю! – засмеялся старик. – Все уши прожужжал своей Груней! Ну, вы общайтесь, а я побегу! Приспичило что-то! Вишня, будь она неладна!

– Дед! – воскликнули хором мы с Тошкой.

– Да ладно! – махнул рукой тот. – Все ж свои, родственники! Чего стесняться?

И побежал к дому.

– Значит, ветеринар, – медленно произнесла я. – А как же мечты? Небо?

– С небом – провал, – Тошка вздохнул. – У меня, Графиня, правый глаз почти слепой. На комиссии выяснилось.

– Постой! – не поверила я. – Как же ты жил с таким глазом и не знал?

– Да мозг компенсирует – вот и незаметно. К тому же это у меня едва ли не с рождения. Привык. А врачи у нас, сама знаешь, какие. Жалобы есть? Жалоб нет. Здоров!

Я вспомнила нашего школьного фельдшера, угрюмую, вечно всем недовольную даму. Маленькая, некрасивая с уродливым крючковатым носом и кривой улыбкой. Школьники все до одного у неё были бандиты, алкаши и придурки. Презрения своего она не скрывала, но деваться некуда – других медработников ещё поискать придётся да и не факт, что найдёшь.

Звали её, кажется, Сима, и свои обязанности она выполняла формально. «Голова болит?» – отвечала она на жалобу. – «Да на тебе пахать можно! Иди учись! Хотя тебе не надо. Не поможет!»

– Значит, ветеринар, – повторила я. – И не уехал.

– Ах, Графиня, как же я мог уехать, – произнёс в ответ Тошка. Непонятно шутит или нет. – Я ждал вас. В конце-концов это единственное место, где мы могли бы встретиться.

– Не юродствуй! Тебе не идёт, – мне стало неловко. – И вообще у меня имя есть.

– Как скажешь, Грунь, я теперь всё буду делать, как скажешь. Я ведь правда из-за тебя вернулся. Как бы иначе я тебя нашёл? Ты адреса не оставила, а Танькина мать молчит как партизанка. Я её спрашиваю, а она глаза выпучит и молчит как немая.

– Ну, и зачем ты меня искал? – смеясь спросила я.

– А я, Груня, тебе кое-что предложить хотел, – Тошка сменил тон на серьёзный. – Выходи за меня замуж.

– Вот так сразу?

– Почему сразу? Я ещё во втором классе понял, что ты мне нужна. Не говорил только. Ты смотри: я парень видный. Почти блондин, глаза голубые. Ростом только не вышел, но это ничего.

Он говорил ещё что-то, но я не слушала. Смотрела вдаль на бескрайнее поле и думала: «Неужели, вот так просто. Он мне нравится, я о нём думаю, скучаю. С ним можно не притворяться, и он примет меня такой, какая я есть, а не такой, какой должна быть по его мнению. Но как же тогда буря чувств? Головокружение от встречи? Дурацкие бабочки в животе, которые упоминаются в каждом втором любовном романе? Или всё-таки любовь, как сказала Вера, это когда есть о чём поговорить, а уже потом всё остальное?»

– Ты не торопись! – Тошка словно прочитал мои мысли. – Я подожду, сколько хочешь.

Ответить я не успела. Позади нас раздался треск, и из кустов вывалилось что-то большое и лохматое.

– Ноги затекли, – пояснил распластавшийся на земле Матвей Егорович. – Чай, не шестнадцать уже.

А в оправдание добавил:

– Курёнка искал. Привиделось, в кустах шарится. А слышать я не слышал ничего, потому как глухой уж лет двадцать. И вообще в дом пойдёмте! Колени к дождю скрипят, а там у меня как раз бутылочка наливочки припрятана. Встречу отметить надо, иначе переругаемся. Примета такая.