Моя жизнь вышла из под контроля. Мои отношения вышли из под контроля. Бессильная ярость, ежедневно копившаяся внутри меня, трепала мои внутренности с лихорадочной энергией. Ей требовался выход. И он нашёлся. Мой голос становился громче, а лицо — краснее.

Привычно развалившийся на диване Жиль смотрел на меня с удивлением. Кто эта женщина? — говорило выражение его лица. “Почему ты так сердита?" — спросил он у меня с таким выражением, как будто у меня выросли две головы. "Это всего лишь баклажан.”

— Но я распланировала еду на всю неделю! — застонала я. — Сегодня должна была быть мусака, и я не разморозила ничего другого.

— Вау! Я никогда не думал, что увижу день, в который я не смогу съесть что-то из собственного холодильника, не спрашивая разрешения, — саркастически произнёс Жиль.

Я больше не могла его видеть. Я ненавидела всё, что видела. И сердилась. Как бы это ни было нелогично. Я швырнула на пол собранные ингредиенты, разбив в процессе несколько яиц.

— Я никогда не говорила, что ты должен спрашивать ёбаное разрешение! Но я бы предпочла, чтоб Елена не приходила в мой ёбаный дом и не готовила мои ёбаные продукты по крайней мере не сообщив мне, чтоб я могла заменить их. Ты, бля, по магазинам не ходишь. Я планирую ёбаную еду, я покупаю ёбаные продукты и готовлю еду, бля. Как ты смеешь изображать мученика и делать вид, будто я скупая?

Я материлась редко. В отличие от отца Жиля. И если было что-то, что его бесило, то именно это. Он закричал в ответ:

— Как ты смеешь заставлять меня почувствовать себя несостоятельным и как будто я тебе что-то обещал? Я знать не знаю, что ты готовишь и что мы едим.

На этом он отвернулся обратно к телевизору и мне показалось, что меня пнули в живот. Я так много делала для того, чтоб быть уверенной в том, что у него есть любимая еда и хороший дом. Это было продолжение моей любви к нему. Я не хотела благодарности. Я хотела, чтоб он любил меня, как этому следовало быть.

Я ушла в спальню и залилась там слезами, изолированная в своей печали. Жиль вёл себя как упрямый подросток, а Елена приходила в мой дом когда хотела, и делала в нём, что хотела и как хотела.

Когда я разговаривала с Мортеном, он холодно произнёс:

— Жиль рассказал Елене, а Елена рассказала мне. Мне кажется, тебе нужна терапия. Так сильно сердиться из-за баклажана — не нормально.

Нас было четверо. И, мне казалось, что, как и принято при демократии, мы с Еленой проводили кампании для того, чтоб привлечь в наших конфликтах мужчин на свои стороны. Игра Елены требовала, чтоб Мортен и Жиль принимали на себя часть ответственности и вины. Пока чаша весов склонялась в её сторону, ей было удобно считать, что она виновата на двадцать пять процентов. А я была самой неправильной. В таком случае голоса распределялись как три против одного. Инцидент с баклажаном был отличным примером. Вина представлялась полностью моей.

Не только в чрезмерной реакции, но и в очевидных проблемах с баклажанами.

Когда я попробовала ещё раз объясниться, Жиль отмахнулся от меня переделанной цитатой из Весёлой компании: “Луиза, я устал этого Инцидента с Баклажаном. Не выпендривайся.” Это прозвучало так бессмысленно и самодовольно, что я почувствовала себя униженной.

— Вы действительно сердились по поводу баклажана? — спросил мой терапевт, понимая, что это не так. Это, разумеется, было то, что баклажан символизировал.

— Разумеется, дело не в этом чёртовом баклажане. Проблема в том, что я, похоже, застряла в материнской роли, а тем временем мой муж со своей девушкой делают всё, что им, бля, угодно. Я не чувствую, чтоб кто-нибудь из них принимал во внимание мои чувства. Они говорят, что заботятся обо мне, но на самом деле, они заботятся только о себе. Меня они принимают как данность. Я хожу на работу и зарабатываю деньги, пока она строит великую любовь с ним, я же чувствую себя вытесненной с этой картинки. У меня остаётся после работы так мало времени, что мои отношения с ним не могут соревноваться с их отношениями. Я хочу быть его женой. Но он не относится ко мне, как к своей жене.

— А вы не считаете, что это компенсируется вашими отношениями с Мортеном? — спросил терапевт, заранее зная ответ.

— Ох! — ответила я с отвращением. К удивлению меня прошлой, эти отношения принесли лучший секс… но не что-то похожее на брак. Брак это близость и обязательства. И забота. Я не чувствовала, что получаю это.

— Не слишком похоже на то. Елена, определённо, его жена, несмотря на то, что их сексуальная жизнь практически прекращена. Когда бы она не захотела, от тут же всё бросает и бежит к ней. И, похоже, он даже не осознаёт, что она катается на нём, свесив ножки. Она тратит все его деньги, а потом уходит и проводит всё своё время с моим мужем.

— Похоже, Вы считаете, что Елена с Мортеном не занимаются сексом, — заметил терапевт.

— Да, я так считаю. Я думаю, что она занимается сексом только с Жилем. Она превратила его в своего основного партнёра. Но это мой основной партнёр.

Был. Он был моим основным партнёром. Но уже несколько месяцев это было не так.

— Так что получается, что у неё два основных партнёра?

­— Да, — сказала я, со внезапным осознанием, —  именно так это и выглядит. А у меня нет ни одного. Мне следует довольствоваться урывками.

— Итак, что хорошего приносят Вам эти отношения?

— Они когда-то приносили мне счастье. Они принесли мне свободу. Они приносили мне надежду на то, что мы с Жилем сможем остаться вместе, несмотря на ослабевшую страсть.

— Но что хорошего приносят Вам эти отношения сейчас?

— Они заставляют меня учиться? — произнесла я, пытаясь нащупать правильный ответ, как если бы я отвечала на вопрос учителя.

— Определённо, — согласился он, — жизнь, конечно, это учёба, но это ещё и забота о себе. Достижение собственного счастья. Вы счастливы?

— Нет. Я постоянно чувствую тяжесть в груди. Как будто я жду следующего конфликта. Просто следующей ситуации, в которой я не получу того, что хочу, потому, что мы делаем то, что захотят Елена и два её партнёра. И я окажусь единственной, кто этого не захочет. И когда я не соглашусь с тем, что она захочет, что они захотят, они скажут мне, что со мной одни неприятности. Они действительно могут отлично обойтись без меня. Я чувствую себя бесполезной запасной частью.

Чем больше я сердилась по поводу складывающейся ситуации, тем я становилась менее уверенной и более собственнической по поводу моей жизни и моего дома. И моего баклажана. И того, что символизировал баклажан. То есть, конечно, моего мужа.

Бойцовский клуб

Мои отношения с Еленой были непросты с самого начала и ухудшались по множеству причин. И чем хуже они становились, тем труднее мне было прятать мои настоящие чувства. И тем хуже становились мои отношения с Мортеном. Он любил свою жену и моё негативное отношение к ней было для него болезненным. По мере того, как я всё лучше понимала его позицию, я начала медленно осознавать, что его тоже принимают как данность и что он не замечает этого, ослеплённый любовью. Наш разговор на следующее утро превратился в ругань всего за десять секунд. И это явление становилось совершенно обычным.

— Привет, милый. Славные туфли. Но мне казалось, что ты хотел каштановые.

— Я хотел, но Елена запретила мне. Она велела мне купить коричневые, так как они лучше подходят к чему угодно. Не стесняйся сказать, что меня подавляют, — добавление было ненужным и злым.

— Ну, главное, чтоб они тебе нравились. Просто меня расстраивает то, что ты не можешь даже купить туфли, которые тебе нравятся.

— Но она права. Они лучше подходят к чему угодно.

— И что? Разве это критерий при покупке? Если ты хотел каштановые, надо было купить их и носить на здоровье. Ты не её кукла. Ей не следует одевать тебя как Кена для её Барби.

— Проще купить коричневые, которые ей больше нравятся, чем устраивать спор, так что мы оба счастливы. Это называется компромисс.