С т р е л ь ц о в. Не забудьте захлопнуть входную дверь. (Вышел.)
Г о р о в с к и й (зевая). Действительно, спать захотелось… От коньяка, наверно… (Бормочет.)
Орлиная стая, бунтарская стая
В полет устремилась, в пути вырастая,
И нет ей преград на пути…
Нет, преграды у меня уже были… Да… Надо идти домой, спать. Еще минуточку, и пойду…
Горовский засыпал и ничего не мог с собой сделать. Он все ниже и ниже сползал в большом кресле. Мигнул и погас оплывший огарок свечи. Горовский этого не видел. Он спал. И не слышал ни стука входной двери, ни того, что в комнату вошел С т р е л ь ц о в.
С т р е л ь ц о в (чиркнул спичкой, оглядел комнату, не заметив Горовского). Ушел… Заходите, Вадим Николаевич!
В комнату вошел З а б л о ц к и й.
З а б л о ц к и й. Это ни на что не похоже, Стрельцов! Мы же договаривались, что лампа должна стоять на окне в столовой.
С т р е л ь ц о в. Виноват. Забыл.
З а б л о ц к и й. Такие вещи не забывают. Почему так поздно зажгли лампу?
С т р е л ь ц о в. Я был не один.
З а б л о ц к и й. Девицы!
С т р е л ь ц о в. Женя Горовский… Гимназист. Сочинял воззвание к молодежи… В стихах!
З а б л о ц к и й. А если бы он еще час марал свои вирши?
С т р е л ь ц о в. Как-то неловко было…
З а б л о ц к и й. Сказал бы я вам, что ловко, а что нет! (Светя себе спичками, пошел в другую комнату.)
С т р е л ь ц о в. Там холодно, Вадим Николаевич.
З а б л о ц к и й. Это прибавит вам бодрости. За оружием приходили?
С т р е л ь ц о в. Нет. А если обыск, Вадим Николаевич? Я боюсь!
З а б л о ц к и й. Пейте валерьянку. Где у вас оружие?
С т р е л ь ц о в. В ванной.
З а б л о ц к и й. Идиотство!
С т р е л ь ц о в. Но туда не заходят. Водопровод не работает.
З а б л о ц к и й. Зайдут. И перепрятывать будет поздно.
Послышался стук к дверь черного хода: два, еще два и потом один. Заблоцкий зажег спичку, вышел из комнаты. Стрельцов заторопился за ним, задел в темноте вазу, она с грохотом упала.
Что там у вас, Стрельцов?
С т р е л ь ц о в. Ваза… Вдребезги!.. (Вышел за Заблоцким.)
От грохота разбившейся вазы проснулся Горовский. Поднялся в кресле, потер глаза, услышал голоса в коридоре и опять сполз вниз, боясь, что его увидят почти пьяным. В комнату вошли С т р е л ь ц о в, З а б л о ц к и й и П а в л о в.
П а в л о в. Тьма кромешная!
С т р е л ь ц о в. Сейчас… Одну минуточку! (Зажег лампу.)
З а б л о ц к и й (оглядев комнату). Никого… (Павлову.) Пуганая ворона, говорят…
П а в л о в (зло). Мне не до шуток! На Литейном засада, на Рождественской тоже… И фельдшер не вернулся!
З а б л о ц к и й. Мог задержаться на той стороне.
П а в л о в. А если взяли?
З а б л о ц к и й. Документы у вас надежные.
П а в л о в. Пока меня не узнают эти… из мастерской. Стрелял-то в мальчишку я, а не вы!
З а б л о ц к и й. Не грубите, штабс-капитан!
П а в л о в. Аресты, облавы… Больше половины оружия изъято… А где люди?
З а б л о ц к и й. Люди будут. (После паузы.) Кстати, Петр Никодимович… Где молодежь, которая так слепо идет за вами?
С т р е л ь ц о в. Они хотят знать правду. А говорить ее, как вам известно, не рекомендуется.
Горовский вскочил. Упало опрокинутое им кресло.
З а б л о ц к и й (нервно). Кто там? (Встал на пороге комнаты, высоко подняв лампу.)
С т р е л ь ц о в. Женя?! Вы же ушли?
Г о р о в с к и й. Я заснул… Нечаянно… А потом проснулся.
С т р е л ь ц о в. Давно?
Г о р о в с к и й. Я все слышал, Петр Никодимович! А мы верили вам… Вы взяли самое дорогое и продали…
С т р е л ь ц о в. Вы не так поняли, Женя!.. Это недоразумение!
Г о р о в с к и й (с трудом). Я все понял. Как вы могли?!
С т р е л ь ц о в. Женя!
Г о р о в с к и й. И вы лучше молчите, а то я могу вас убить!
З а б л о ц к и й (ровным голосом). Заткните рот этому сопляку.
Г о р о в с к и й. Не заткнете! (Павлову.) Или вы опять в спину стрелять будете? Будете, да?!.
Павлов медленно и молча пошел на Женю, а тот, так же медленно, отступая к дверям, смотрел на руку Павлова, который тянул из кармана рукоять нагана, и думал, что это продолжается его дурной сон.
С т р е л ь ц о в (закрыв ладонями лицо). Не здесь! Умоляю, не здесь!..
И в ту же минуту над дверью зазвонил колокольчик. Горовский, точно его толкнул кто-то, побежал к дверям. Павлов догнал его и ударил рукояткой нагана по голове. Горовский, согнувшись, повалился на пол.
З а б л о ц к и й (Стрельцову. Шепотом). Спросите кто!
С т р е л ь ц о в. Кто?
Голос Кузьмы: «Это я… я, Петр Никодимович!.. Кузьма!»
З а б л о ц к и й. Скажите, что вы не одеты… Пусть подождет. Ключи от черного хода! Быстро!..
В дверь уже не звонили, а стучали прикладами. Заблоцкий и Павлов побежали в темноту, к черному ходу. Стрельцов увидел, как, держась одной рукой за стенку, а другую прижимая к окровавленной голове, поднимается Горовский и отодвигает дверной засов. Стрельцов кинулся в комнату и тут же, следом за ним, вошли З а й ч е н к о, К у з ь м а, С т е п а н и ч е л о в е к в о ч к а х. За ними, пошатываясь, шел Горовский.
Г о р о в с к и й. Скорее… У них оружие… (и, обессиленный, опустился на пол).
Ч е л о в е к в о ч к а х. Перевяжите его. Быстро… (Склонился над Горовским.) Сколько их было?
Г о р о в с к и й. Трое. Стрельцов и еще…
Человек в очках обернулся к Зайченко, тот быстро пошел к выходу из комнаты и столкнулся с К о л ы в а н о в ы м, который вел под дулом нагана З а б л о ц к о г о.
К о л ы в а н о в. По черной лестнице спускался.
Ч е л о в е к в о ч к а х (Горовскому). Он?
Г о р о в с к и й (с трудом). Да…
С т р е л ь ц о в. Я не виноват! Клянусь вам! Это все они!..
Ч е л о в е к в о ч к а х. Кто «они»?
З а б л о ц к и й (Стрельцову). Молчи, мразь!
Г о р о в с к и й. Еще этот… Убил он вашего… В мастерской…
С т е п а н. Павлов?! (И выбежал из комнаты.)
Ч е л о в е к в о ч к а х. Назад!..
Гаснет свет на игровой площадке. Освещается музейный стенд, у которого стоит С т е п а н. Он вглядывается в зрительный зал, и, вспоминая, негромко говорит:
С т е п а н. У выхода с черной лестницы, во дворе, стояли чекисты. Павлов здесь не выходил. Значит, ушел через чердак, по крышам! Я побежал наверх. Дверь на чердак была взломана. А дом этот был громадный, стоял — стена к стене — с соседним. Где кончалась крыша одного и начиналась другая, различить в темноте было трудно! Но с одной крыши можно было перейти на другую, потом на следующую, спрыгнуть на ту, что пониже, по ней бежать дальше, и где-нибудь обязательно будет пожарная лестница, а внизу — проходные дворы, переулки, и след потерян!
Я никогда не думал, что бежать по темным и скользким крышам так трудно! Два раза я чуть не сорвался — один раз удержался за трубу, во второй, уже у самого края, за ограду на карнизе. Я громыхал сапогами по железу, не думая о том, что Павлов может спрятаться где-нибудь за трубу у слухового окна и выстрелить в меня. А он ждал меня на чердаке соседнего дома. Наверное, услышал, как я грохочу сапожищами по железу! Я успел спрятаться за печную трубу и тоже выстрелил! У меня была винтовка, у него наган. Пока мы перестреливались, я считал, сколько патронов осталось у него в барабане. Выходило, что один! Или мне, или себе! Почему же он не уходит по чердакам? Я пополз к краю крыши и увидел пожарную лестницу. Значит, я догнал Павлова, когда он собрался спускаться вниз! Что же он теперь будет делать? Караулить, когда я высунусь? Я свистнул, как свистели только у нас в слободе, и услышал ответный свист, а потом и топот ног по крышам. Наши! Сейчас они напорются прямо на Павлова и он пустит пулю или себе в висок, или в кого-нибудь из наших! Я увидел его темный силуэт в чердачном окне и выстрелил наугад, почти не целясь, лишь бы он ответил. Ведь у него последний патрон! Он не удержался и разрядил наган. Все! Я вышел вперед, на край крыши, и крикнул: «Выходи!» И тут же подбежали ребята, впереди Леша Колыванов и дядя Ваня, а внизу, со двора, послышался знакомый голос человека в очках: «Бросайте оружие, Павлов!»
И тогда… тогда он подошел к карнизу, переступил через ограду, взял наган за дуло и кинул вниз. Потом сделал еще шаг, крикнул: «Будьте вы прокляты!» — и ступил в воздух.
Мне показалось, что он не падал, а будто медленно проваливался вниз, сначала как стоял, головой вверх, потом как-то неловко изогнулся и все тянул, тянул одну руку, словно хотел удержаться за что-то. Тут меня самого закачало, я сел на крышу и закрыл лицо руками…
Уходит в темноту лицо Степана.
Освещается стоящий по другую сторону стенда Горовский. Голова у него перебинтована. Он прикасается рукой к повязке, чему-то улыбается и говорит:
Г о р о в с к и й. Вообще-то рана моя уже зажила, и я могу обойтись без повязки. Но снимать мне ее жаль. Пусть все видят, что я пострадал от руки классового врага! Когда меня принимали в комсомольскую коммуну, по поводу этих пролетарских и буржуазных классов возник спор. Степан кричал, чтобы я публично отрекся от своих дворянских родителей. Я объяснял, что из родителей у меня жив только отец и никакой он не дворянин, а простой военный врач. «Все равно офицер! — кричал Степан. — Белопогонник!» И тогда в спор вмешался Леша Колыванов и объяснил Степану разницу между строевым белогвардейским офицером и врачом. В коммуну меня приняли, но — странное дело! — я почему-то начал стесняться отца, навещал его украдкой и каждый раз, когда мы вместе выходили из дому, просил его надеть штатское пальто. Но отец ни разу не согласился и ходил по улицам в шинели и фуражке с кокардой, высоко поднимал голову и распрямлял плечи. А я, наоборот, сутулился, отворачивался от прохожих и прятал лицо в поднятый воротник. Отец смотрел на меня недоумевающе и грустно и еще выше поднимал голову, а я горбился еще больше, мне было стыдно, но ничего поделать с собой я не мог! И тогда мне казалось, что прав Степан!
Г л а ш а (появляясь у стенда). Да не прав он! Не прав!
Г о р о в с к и й. Это ты теперь так думаешь. А тогда, что бы он ни сделал, — прав!
Г л а ш а. Нет, Женя! Не так все… Когда его взрослые парни в кулачные бои звали, я им гордилась. Девчонка ведь совсем была! А потом мне его драки ненавистны стали! И все равно, когда он приходил во двор с синяками и смывал у водопроводной колонки кровь под носом, мне становилось и жалко его, и досадно, что кто-то оказался сильней. И потом ты в комсомоле без году неделя, а Степан вон еще когда!.. Не сразу ведь я поняла, что кто раньше, кто позже — все равно вместе! Не в очереди за селедкой стоим!…